Последний герой СССР

Глава 6

В шесть уже был на ногах. Отец спал, не стал его будить. Мама с дежурства придет к девяти часам. На кухне на столе немытая сковорода. Что ж, рад что картошка отцу понравилась. Сообразил себе бутерброд, налил стакан холодного чая. Наскоро позавтракал, вымыл посуду.

До санатория ехать далеко, считай на другой конец города, и я не стал мешкать. Быстро собрался, сунул паспорт и направление на медкомиссию в свою старую барсетку, купленную еще перед армией, и вышел из квартиры.

Утро встретило меня духотой, какая бывает перед дождем. Невольно вспомнил день своей смерти — там, в двадцать пятом году. Такой же душный день был. После того, как первый шок от моего переноса в это время прошел, я будто несусь по инерции. Нет времени остановиться и подумать. А проанализировать ситуацию просто необходимо.

На остановках народу — не протолкнуться. Каждый автобус едва закрывал двери, закончив посадку — и не всегда водителю удавалось сделать это с первого раза. Всегда находился кто-то, кто, повиснув на подножке и держась руками за спины вошедших, напирал, пытаясь утрамбовать народ хоть чуть-чуть: «Ну еще, ну ужмемся немного!»…

Подошла тройка. Длинный, желтый «Икарус», на мое счастье, сочлененный черной гармошкой с «прицепным вагоном». Дачники — бабки в выцветших платках и мужики с потемневшими от загара лицами — напирали на автобусную дверь, как штурмовики на баррикады. Одна, с большой самошитой сумкой, уткнулась мне в бок острым локтем, стараясь оттолкнуть и пролезть вперед.

Я уже и забыл, как оно в СССР бывает на остановках, особенно — летом, особенно — утром.

— Ты че, парень, не можешь старикам уступить? Куда вперед лезешь? — хрипло процедил крепкий, седой мужчина в застиранной, потерявшей цвет, «дачной» рубахе.

«Старики… На таких стариках не только пахать можно, они сами кого хочешь закопают», — подумал я, но не ругаться же с «пожилыми» людьми? Причем здесь вряд ли найдется хоть кто-то старше шестидесяти, а шестьдесят — вообще не возраст, уж я-то знаю. Старость — это состояние души, а не тела, и «старые» люди автобусы не штурмуют. Хотя — учитывая, что продукты сейчас по карточкам, вполне понимаю этих людей. Возможно, от урожая, который они вырастят, будет зависеть жизнь целых семей. Подняв руку с барсеткой вверх, чтобы не оторвали в толпе от ремешка, я втиснулся в открытые двери.

На площади Спартака пересадка. Трамвай номер семь дребезжал, как консервная банка. Народу было много, но посвободней, чем в автобусе, все-таки два вагона. С умилением прокомпостировал талон в компостере. Сто лет таких не видел: массивный металлический корпус, посередине прорезь для талона и сбоку рычаг. С лязгом компостер прикусил талончик и слегка зажевал его. Я осторожно, чтобы не порвать, вытянул талон из прорези.

Санаторий «Барнаульский» находился неподалеку от института Лисавенко, там же, на Горе, на берегу Оби, в красивейшем месте. Старейший в Советском Союзе, построен еще в тридцатые годы. Ремонта старые домики давно не видели, и новый, недавно построенный корпус, красовался среди них, как богач среди бедных родственников. Я сразу направился к новому зданию.

Вошел и огляделся. На стенах плакаты, в основном, пропаганда здорового образа жизни: печень, проткнутая сигаретой, с предупреждением о том, что курение убивает; строго и полунамеками о беспорядочных половых связях и венерических заболеваниях, которых нет, согласно слогану на плакате, только в крепком браке. Но самый умилительный плакат — с загорелой комсомолкой в белом платье на фоне курортного комплекса и слоганом: «В сберкассе денег накопила — путевку на курорт купила» — вызвал злую усмешку. Скоро хана и сберкассам, и накоплениям — над этим уже во всю работают и Майкл Горби, и Ельцин, и целая когорта дорвавшихся до власти, голодных до роскоши «комсомольцев». И путевки им по доброму, на Колыму бы организовать, а не на Кипр, Лазурный берег или где они там еще полюбят отдыхать?

Поймав себя на этой мысли, я встряхнулся. Привычка — вторая натура, а я, полжизни прожив в одиночестве, привык мысленно ворчать. Вслух себе такого не позволял никогда, но в уме порой прокручивал недовольство язвительными, а порой и злыми замечаниями.

Подошел к регистратурной стойке. Две медсестры увлеченно болтали о чем-то. Одна — полненькая, с нарисованными тонкими бровями и ярко-розовым лаком на ногтях. Странно, вообще-то во все времена во всех медицинских учреждениях (насколько я помню) был строжайший запрет на маникюр. Она что-то оживленно щебетала, разминая в пальцах конфетку. Вторая — худая, с острым носом и недовольным выражением лица — слушала, лениво помешивая чай ложкой.

Я секунду подождал, потом шлепнул направлением по стойке так резко, что обе вздрогнули.

— Э-э-э… — пухлая подняла на меня недовольный взгляд. — Молодой человек, вы чего себя так ведете? У нас тут не вокзал!

— Медкомиссия, — коротко бросил я.

Она протянула руку, взяла бумагу, пробежала глазами.

— О-о-о, да у нас тут важный гость! — ее щеки тут же раздвинула сладкая улыбка. Медсестра подскочила и скомандовала, обращаясь к товарке:

— Людочка, беги к терапевту, скажи срочный, из РИПа!

Худая медсестра, еще минуту назад кислая, как лимон, тоже изобразила улыбку и пружиной выпрямилась. Она быстрым шагом пошла по кабинетам.

Тут же за меня взялись серьезно. В процедурном взяли анализ крови, после отправили в туалет с баночкой для мочи. Дальше — флюорография.

— Раздевайтесь по пояс, — буркнул врач, мужчина лет пятидесяти с седыми висками и усталыми глазами старого спаниеля.

Я снял футболку. Он мельком глянул на мои шрамы — два аккуратных рубца на плече, еще один по ребрам.

— Служили? — Спросил уже совсем другим тоном.

— Да, — ответил я.

Он кивнул, понимая без слов, и дальше работал уже быстрее.

Медкомиссию прошел в один день. Всего лишь пара печатей — и мир становится таким услужливым!

Отсюда же, с регистратуры, позвонил в «Р. И. П.».

— Настенька, это Владислав Агеев. Вчера был.

— Анастасия Викторовна, — строго одернула меня телефонная голубка. — Слушаю вас.

— Сан Саныч на месте? Я здесь рядом, медкомиссию прошел. Сейчас сделаю фотографии и могу оформляться.

— Фото можно у нас сделать, здесь прекрасная фотолаборатория, — сообщила она. — Подходите, Александр Александрович на месте, я сообщу ему.

У знакомого глухого забора был через десять минут. Охранник — даже не понял, тот же, что и вчера или уже другой, но такой же хмурый и немногословный, потребовал фамилию, паспорт и так же сверил мое лицо с изображением в документе. Только потом пропустил и кивнул сторону деревянного здания.

Не смотря на то, что близился конец рабочего дня, на стройке кипела работа.

Я прошел к дому, который офисом назвать язык не поворачивался и скоро оказался в зеленом фойе.

Настенька… гм… Анастасия Викторовна сегодня снова была в сарафанчике, и снова в строгом, темном. Белая блузка с аккуратным жабо, брошь, приколотая под воротником — девушка будто жила не в девяностом году, а эдак примерно в шестидесятом. Интересно, она вообще не следит за модой? Или просто по характеру такая? Библиотечная мышка и синий чулок в одном флаконе?

— Пойдемте, — девушка поманила меня за собой.

Фотолаборатория находилась за цветочными кадками, густые листья скрывали дверь почти полностью, и в свое первое посещение я ее не заметил. Так же, как и две соседние с фотолабораторией комнаты. Что там находится не знаю, двери в них были закрыты.

— Не моргайте, — попросила Настя, поправляя мою голову холодными пальцами. От нее пахло чем-то неуловимо тонким, цветочным.

— А что, птичку обещать не будете? — пошутил я.

— Не маленький, обойдетесь без птички, — ответила девушка, сдержав мелькнувшую на губах улыбку.

Фотокамера щелкнула слепящей вспышкой.

— Идите к Александру Александровичу, он ждет вас, — она возилась с фотоаппаратом, стараясь не смотреть на меня. — Фотографии я сегодня же проявлю и занесу в кабинет директора.

Я вышел из лаборатории, поднялся на второй этаж. В приемной гудел компьютер. Петр что-то быстро набирал, щелкая по клавиатуре двумя пальцами. Увидев меня, он широко улыбнулся, как давнему приятелю, перекатил во рту конфету, и произнес:

— О, Влад! Заходи, он тебя ждет. — И тут, понизив голос, предупредил:

— Злой, как черт! — и снова без перехода:

— Конфету будешь? — Протянул мне жестяную коробочку монпансье.

— Нет, — отказался я.

Усмехнулся, заметив среди конфет несколько мелких гаек и диод.

К Сан Санычу вошел спокойно, зная, что все уже решено, а его строгость — что ж, святое дело, поставить «борзого» новичка на место. Хотя… я и так не собираюсь нарушать иерархию.

— Садись, — сказал директор, не поднимая головы от бумаг. — Времени было мало, но я по своим каналам связался с особистами Витебской дивизии. Они дали тебе отличную характеристику. Вспоминают тебя с теплотой, говорят, что ты — хороший парень, простой, как сибирский валенок. Даже больше — примитивный. Вот в этом я с ними не согласен. И как же мои коллеги просмотрели такие мозги, которые диплом заменяют? -он поднял голову и пробуравил меня взглядом.

Я только пожал плечами. Что я ему скажу? Что ум — он дается при рождении, а разум прирастает с годами, с опытом? Да и зачем это ему знать?

На столе перед Сан Санычем лежал еще один документ.

— Формальности есть формальности, — произнес он, протягивая мне лист бумаги.

Я пробежался глазами по тексту — стандартный документ о неразглашении, только формулировки жестче обычного.

— Подпись здесь, здесь и здесь, — Сан Саныч ткнул квадратным ногтем в нужные места и сунул мне ручку.

Ручка оказалась перьевой, чернильной.

— Знаешь, что будет, если начнешь язык распускать? — спросил он, когда я поставил последнюю подпись.

— Представляю, — ответил я, возвращая документ.

— Нет, боюсь не представляешь, — Сан Саныч плотоядно усмехнулся и потер ладони. — Я тебе как-нибудь расскажу, — он просверлил меня взглядом и добавил:

— Но потом. А пока, держи. Ключи от служебной квартиры. Адрес Петр сообщит. — Он бросил на стол связку из двух ключей. — А это от машины. — Рядом упали еще одни ключи. — Серая «Волга» в гараже. Если разобьешь, я с тебя кожу сдеру, причем живьем. — он сделал паузу, ожидая моей реакции, но я спокойно ждал продолжения. — А это подъемные. — Он достал из ящика плотный конверт и шлепнул им по столу.

Я сунул ключи в карман, конверт положил в барсетку.

— Что, даже пересчитывать не будешь? — Сан Саныч скривился.

— А смысл? Себя вы не обсчитаете, а для меня эта сумма вообще сюрприз, — я пожал плечами. — Когда на работу выходить?

— Вот сейчас побеседуешь с генералом, он скажет. — я встал, направился к двери. — И, Влад, — окликнул меня Сан Саныч, впервые обратившись по имени, — оденься поприличнее. Чтобы я тебя больше в этих облитых хлоркой штанах здесь не видел!

— Понял, Сан Саныч, будет сделано, — ответил я, усмехнувшись: он даже не представлял, насколько я с ним солидарен по поводу варёнок!

— Поторопись, Рохлин специально задержался, чтобы поговорить с тобой.

В секретарской Петр по прежнему корпел с набором. Он глянул на меня и, на минуту отвлекшись от своего занятия, поднял руку, сложив из пальцев кулак.

— Но пасаран, — сказал он.

Я улыбнулся. Этот тип мне решительно нравился. Прошел к противоположной двери, постучал.

— Войдите. — Ответили мне резким, хрипловатым голосом, таким тоном, которым обычно дают команду: «Упал — отжался».

Открыв дверь, вошел в кабинет. Генерал Рохлин сидел за столом и что-то быстро писал в полевом блокноте.

— По вашему приказанию прибыл, — машинально произнес я.

Это уже где-то на подкорке — субординация. В армии служил лет сто назад, но все равно старые рефлексы дают о себе знать.

— Расслабся, не на плацу, — ответил генерал. — Присаживайся. Итак, Агеев Владислав, Витебская дивизия, Афганистан после учебки, а дальше что?

— А дальше операция «Магистраль», Паншер, легкое ранение. Потом госпиталь в Фергане, там же и дослуживал. Дивизию стали перебрасывать в Витебск, на место постоянной дислокации, но я уже был перед дембелем, решили оставить. В Ферганской долине неспокойно было, но вы это сами знаете.

— Знаю, — генерал кивнул. — Чем будешь здесь заниматься, сообщили?

— Нет. Даже в общих чертах не представляю. Первоначально пришел устраиваться водителем — тире — охранником.

— Что ты можешь сказать о Петре? — генерал внимательно смотрел на меня.

— Я с ним встречался два раза в жизни. Первый раз в компании перед армией, и второй раз вчера. Но портрет сложился вполне законченный. Он — ботаник, если сказать одним словом. — Сказал и тут же вспомнил, что слово «ботаник» еще не в ходу. Сейчас, в девяностом, таких называют «заучками» и «зубрилами». Но оговорка не серьезная, так что не стал исправляться. — Не от мира сего человек, живет больше идеей, чем реальностью. Не заглядывает в будущее, если оно не касается развития его научных гипотез. Постоянно в текущем моменте и предусмотреть последствия своих поступков вне науки не способен.В быту, скорее всего, совершенно беспомощен.

— Вполне объективный портрет, — Рохлин усмехнулся. — Книги писать не пробовал? У тебя бы получилось.

— Если доживу до пенсии, напишу мемуары, — в тон ему пошутил я.

— Ладно, теперь серьезно. Я вчера слушал твою беседу с Жоресом и Петром. Парень ты грамотный, за ситуацией следишь. С аналитикой все в порядке. И — что главное — крепко стоишь на ногах в реальной жизни. Будешь напарником Петра. Петр — голова, даже гений, но к сожалению во всем, что касается реальной жизни он хуже ребенка, в этом я с тобой соглашусь. Не приспособлен вообще. Каждый человек для него даже не друг, а брат и соратник по поиску смысла жизни. А дела предстоят серьезные. Твоя задача помимо прочих обязанностей, следить, чтобы с его головы даже волосок не упал. Особенно, в командировках и экспедициях. Подъемные получил?

— Да, — ответил лаконично.

— Завтра на складе получишь походную амуницию на себя и на Петра. Подгони под себя, ты знаешь как это делается, учить не надо. И помоги Петру. Петру в первую очередь, иначе он на первом же повороте берцы потеряет. Квартиры у вас на одной площадке, думаю, подружитесь. Завтра к девяти быть на совещании. Все, иди.

Рохлин пожал мне руку — крепкое, мужское рукопожатие. Я вышел. Посмотрел на Петра, тюкающего указательными пальцами по клавиатуре, и вздохнул. Вот даже не мог предположить, что буду нянькой при классическом «сумасшедшем ученом». А Петр, похоже, именно такой и есть. Почему-то вспомнился профессор из фильма «Назад в будущее». Петр даже внешне чем-то отдаленно напоминал Эммета Брауна: такое же облако вихров, высокий лоб, большие, почти круглые глаза. Разве что ботаник поплотнее и ростом пониже.

Петр закончил, оттолкнул клавиатуру и посмотрел на меня.

— Представляешь, чуть зуб не сломал! Прикинь, гайка каким-то боком в конфеты попала! — с восторгом воскликнул он.

— Да что ты говоришь? А диод съел и не заметил? — я не удержался от сарказма.

— Какой диод? Где? — Петр пододвинул к себе банку с монпансье, выудил детальку и, рассмотрев ее на свет, обрадовался:

— Э! Это не диод, это перспективная разработка! Модуль оперативной памяти, вместо биоса. Ты видел, какие биосы в этих гробах стоят? А раньше еще круче было — загрузочная дискета, — его передернуло.

Он снова посмотрел на детальку и ласково, будто живому человеку, сказал:

— А я тебя обыскался, маленький ты мой!

«Придурок, не вредный, но придурок», — я мысленно застонал, начиная понимать всю сложность предстоящей задачи.

— Петр, давай сейчас по пунктам. Я заеду домой, заберу вещи. Ты со мной или встретимся уже завтра утром?

— А у тебя дома мама, ужин, и супчик горячий, наверное? — мечтательно произнес он.

— Плюс-минус правильно. На счет супчика не уверен, но голодными точно не отпустит, — я улыбнулся.

— Тогда я с тобой! — Петр выключил компьютер и, сняв со спинки стула сумку, встал.

Ростом он был мне по плечо. Мой рост метр девяносто семь, трех сантиметров до двух метров не дотянул. Значит его рость где-то метр семьдесят восемь. Эдакий плотненький, но не толстый, лицо простецкое, в глазах любовь ко всему живому и какая-то детская доверчивость человека, с которым в жизни ничего плохого не случалось.

— Ты уже подписал бумагу о неразглашении? — спросил он, когда мы спускались по лестнице.

Я кивнул.

— Тогда немного введу в курс дела. Чем занимается наша контора? А занимается она тем, что ищет счастье, причем для всего человечества. Помнишь песню? — Он кашлянул и очень фальшиво напел:

— Будет людям счастье, счастье на века, у Советской власти…

— … длинная рука, — поморщившись, перебил его, произвольно закончив куплет. — Давай ближе к теме.

— А если ближе к теме, — произнес Петр неожиданно жестко, — то вот этой «длинной рукой» мы и являемся.