Последний герой СССР

Глава 17

— Влад! Да Влад же! Проснись! — ботаник теребил меня за руку.

Я тут же вскочил с кровати, запутавшись в одеяле.

— Что стряслось⁈ — приготовился решать проблемы, еще не продрав со сна глаза.

— Пошли, — Петр поманил меня за собой.

Натянул штаны, надел футболку и, накинув камуфляжную куртку, босиком выбежал в холодное горное утро.

— Смотри! — глаза Петра горели восторгом, на лице написано такое благоговение, что хоть картину пиши.

Я зевнул.

— Куда смотреть? — поежился от утренней прохлады и подумал, что надо было обуться — босиком по росе не очень комфортно.

— Туда! Смотри, какой удивительный рассвет в горах! Какое волшебство создают солнечные лучи, освещая горные вершины, — прошептал Петр.

Я взглянул на горы. Синие тени на темной зелени вершин прочерчены пурпурными мазками. Светлый край неба, первые солнечные лучи и с другой стороны луна — уже размытая, почти прозрачная. Слышны птичьи трели. Соловьи? Наверное. Заслушаться можно. Где-то сбоку шумит река. Посмотрел туда — на берегу неподвижная человеческая фигура. Олег. Медитирует. Сидит на земле, сложив ноги по-восточному, руки в стороны. Его гудящий «Ом-мммм» удивительно вписывается в общую атмосферу.

Действительно, красиво, и в другое время я бы сам замер, впитывая в себя величие природы, но… Посмотрел на часы и закатил глаза.

— Петруха, время половина пятого утра. И ты вытащил меня из кровати, чтобы показать, как встает солнце?

— Влад, это романтика! — Петр надулся.

— Петр, это сырость… И это долбанутый спутник, который не понимает, что предстоит долгий путь и дополнительные полчаса сна будут вот совсем ни разу не лишними. Хорошо, что в Горном Алтае комаров нет — как класса. Сейчас бы уже до костей обглодали.

Повернулся, пошел в санаторный корпус. Через десять минут, растолкав американца (что удалось с большим трудом), вышел к сторожке. Олег был собран, подтянут, молчалив — впрочем, как обычно. Старый сторож суетился с завтраком, и я не стал отказываться. Американец снова зашуршал фантиками, расчехляя шоколадки, а вот Петр умял вчерашний супчик и отдал должное пирогам, которые гостеприимный хозяин не только выложил на стол, но еще и всучил пакет ученому. Гостинцы в дорогу, как выразился старик.

Он проводил нас и долго смотрел вслед машине. По крайней мере, пока автомобиль не свернул у перекрестка, я видел его сгорбленную фигуру в зеркало заднего вида.

Только отъехали от Маймы, Олег попросил остановиться.

— Буквально на пару минут, — сказал он.

Я остановил машину. Монах спрыгнул на землю, прошел к сухому дереву, увешанному лентами — синие, зеленые, красные обрывки ткани трепыхались на ветру. Олег достал белую ленту и повязал на ветке, с трудом отыскав свободное место.

— Попросил духов, чтобы в горах оберегли, из гор вывели, — тихо произнес он, вернувшись в машину.

Дорога — это всегда испытание на прочность. Кажется, только разогнался, поймал ритм, и тут очередной участок, изрешеченный колдобинами и трещинами. Машина подпрыгивает на кочках, ухает колесами в выбоины. Скрипят амортизаторы, что-то позвякивает в багажнике. На заднем сиденье со стонами матерится американец. Его то протяжное, то резкое «Шшит!» то и дело раздается в салоне. Романтика, чтоб ее! Асфальт не поддерживали с начала перестройки, а за пять лет горную дорогу убить вообще запросто.

От Аржан-Су доехали до поворота на Семинский мост и дальше — на Семинский перевал. Через горы перевалили почти незаметно — отрегулированный мотор «Патрола» легко урчал, не захлебывался.

На перевале невольно притормозил, наслаждаясь величием открывшегося вида. Последний степной участок перед летящими в небеса снежными вершинами. Вдалеке мелкие коробочки последнего относительно крупного районного центра перед границей с Монголией.

Перед въездом в Кош-Агач Олег махнул рукой, показывая направление. Я свернул, проехав с полкилометра, остановился у небольшого домика, стоящего на отшибе.

— К Айдеру с пустыми руками нельзя, — Олег открыл багажник, достал из своего рюкзака охотничий нож. Я такие видел только в интернете: из дамасской стали, ручка из дерева, с инкрустацией, особая двухсторонняя заточка. Долговечная и очень функциональная вещь.

— Не жалко? — спросил Олега.

— Все иллюзия, все майя, — он задвинул нож и сталь, блеснув на солнце, плавно вошла в ножны.

— Петр, остаешься в машине, и чтобы ни на шаг. Искать тебя сегодня в наши планы не входит, — предупредил я ученого. — Арни, ты хочешь пойти к шаману?

— О, иес! Я мечтать увидеть старинный рашн обрят! — возбудился американец. — Я есть собирать старинный обрят-ты…

— Легенды, сказки, тосты, — проворчал я.

— Я тоже хочу к шаману, — оживился Петр. — Шаманские практики…

Но я перебил его:

— Пока твой фонтан красноречия не включился на полную катушку, еще раз прошу: посиди пять минут спокойно. — я видел, как Петр расстроился и подсластил пилюлю:

— На обратном пути заедем к шаману еще раз, обещаю.Я рассчитываю на тебя? И ты про пироги забыл, остыли поди?

— Точно, — ботаник завозился в вещах, выудил пакет с пирогами, надкусил и замычал от удовольствия. — М-ммм… С пареной калиной! Я такие только у бабушки ел!

У шамана в избе (всегда думал, что шаман живет в какой-нибудь хижине в лесу — это как минимум) было вполне себе цивильно: телевизор, нормальная мебель, ковры на стенах, привычный с детства советский дизайн.

Шаман казался очень-очень старым. В глубоких морщинах застыла история бесчисленных переходов и ночей, проведенных у костра Глаза старика, казалось, смотрели куда-то вглубь, в какой-то иной пласт реальности.

Но поражал не он, а то, что на нем было навешано: мешочки с таинственными снадобьями, амулеты из клыков и когтей, перья, обмотанные цветными нитками. От шамана пахло дымом, сухой полынью и чем-то звериным и сладковатым. Руки покрыты шрамами, обломанные ногти на длинных пальцах темные, будто из дерева.

Тем более странно смотрелся этот персонаж на фоне чехословацкой мебельной стенки и телевизора. В советской обстановке он вызывал когнитивный диссонанс. Пожалуй, только жаровня с тлеющими углями посреди комнаты, на которой булькал котелок с дурно пахнущим варевом, органично смотрелась рядом с ним.

Сам шаман обрадовался Олегу, как родному. Он что-то сказал ему на непонятном языке, наш проводник ответил и подал нож. Глаза шамана блеснули удовольствием, но он тут же положил подарок на стол. Взял со стола мешочек и бросил горсть сушеной травы на угли в жаровне — по дому поплыл сладковатый, душистый дымок. Айдер нахлобучил на голову шапку, украшенную перьями и бусинами, взял в руки бубен, и заговорил — заунывно и гортанно — речитативом.

Американец смотрел на действо завороженно, его взгляд расфокусировался, в глазах появился стеклянный блеск. Не прекращая речитатива, шаман отложил бубен в сторону, зачерпнул из матерчатого мешка горсть грибов — я с удивлением узнал в сморщенных шляпках мухоморы — и бросил грибы в кипящую воду. После этого потянулся к ножу, достал и потрогал лезвие пальцем. На подушечке появилась капля крови.

Олег кивнул мне и первым покинул комнату.

— Надеюсь, америкоса он резать не будет? — Мрачно пошутил я, когда дошли до автомобиля.

— Не будет, — серьезно ответил он, — но вряд ли этот негр вспомнит, где он и что с ним. Не парься, на обратном пути заберем твоего америкоса. Я на теленгитском попросил шамана устроить хороший «отдых» твоему усталому другу.

— Он такой же мой, как твой, — огрызнулся я.

Достал рюкзак Арни, вернулся к дому и подвесил у дверей на крюк, вбитый в стену. Очухается, полезет за шоколадками. И потом, в Кош-Агаче, насколько я знаю, есть гостиница — успокоил я свою совесть.

Дальше ехали молча. Ну — как молча? Олег гудел: «Ом-ммм», Петр рассказывал об археологических находках, первобытно-общинном строе и процессах, происходящих в момент землетрясений. Говорил он красиво, вдохновенно и даже не замечал, что вещает, по сути, для себя любимого.

Я включил магнитолу: «Повстречались как-то раз эскимос и папуас, и сказал папуас эскимосу»… Ну нет, у меня здесь свой диалог «папуаса» с «эскимосом». Я усмехнулся, выключил музыку и посмотрел на проводника. Олег блаженствовал в очередном приступе «ома». Глянул на ботаника — тот увлеченно рассказывал самому себе о сдвиге тектонических платформ.

Границу проехали быстро. Погранцы внимательно рассмотрели бумаги и пропустили. С монгольскими пограничниками тоже не было проблем, большие печати монгольской Академии наук произвели на них впечатление. Несколько странно повел себя один из монголов. Он вперился в Олега взглядом и что-то резко произнес на монгольском. Олег понял его, я это видел, но в ответ он только улыбнулся и пожал плечами. Ответил на русском:

— Прости, не знаю монгольского…

Через пять километров от границы дорога разделялось. Одна вела на Ховд.

Ховд — обычный городок советского типа — администрация, площадь, статуя Сухэ-Батора, несколько трёх-пятиэтажных домов советского типа. Остальной городок — это юрты и глинобитные мазанки. За пятиэтажными домами где жили бывшие советские специалисты стоят несколько вилл. Там всё за глинобитными дувалами, чахлые садики вокруг двухэтажных домов. Когда-то проектировались с террасами, но поскольку ветер несёт постоянно пыль и песок, всё это застеклено.

До Ховда приятная дорога по степи, расстояние примерно такое же, как до Маймы. Около двухсот километров, если не ошибаюсь. Был уверен, что нам туда. Но Олег вынырнул из «нирваны» и сказал:

— Сворачивай направо, там, как увидишь озеро, останавливай. На берегу заночуем.

Озеро появилось уже на закате, синева воды сливалась с небом и горными вершинами. Деревья и кусты обрамляли берега, в большом количестве рос емшан — ковром устилал открытые участки.

Палатку установили за невысокими, искривленными деревьями.

— Не знаю, стоит ли разжигать костер, — с сомнением произнес Олег.

— И почему? — я смотрел ему прямо в глаза, но он отвел взгляд.

— Небезопасно, — ответил уклончиво и тут же добавил:

— С другой стороны, костер нужен. Зверья много.

— Слушай, хорош темнить, если ожидается какая-то заварушка, то будь добр, предупреди спутников. Мне из тебя что, клещами информацию вытягивать? — Я разозлился.

— Мужики, кушать подано, пойдемте жрать пожалуйста! — крикнул Петр и сам же рассмеялся своей шутке.

Он, пока мы с проводником разговаривали, уже расстелил на чахлой траве кусок брезента, выложил армейскую тушенку и вскрыл банки консервным ножом. Из термоса налил в большие алюминиевые кружки чай, разломал булку хлеба. И тут же, рядом, положил яблоки. Надо же — еще остались, я думал, что он до Бийска их все прикончил.

Ели молча. Даже Петр не заливался соловьем, видимо устал за два дня дороги. Он быстро опустошил пару банок тушенки и тут же нырнул в палатку. Через минуту послышался раскатистый богатырский храп.

Олег быстро набрал сухих веток, и скоро яркое пламя костра скрашивало вечер в предгорьях монгольского Алтая. Красные блики играли на лице моего спутника, дымок уходил вверх, в темнеющее небо.

— Дежурим по очереди, — начал Олег, но я не дал ему закончить фразу.

— Рассказывай, — потребовал резче, чем хотел, — к каким неприятностям готовиться? Начни с того, кто тот монгол на границе, который узнал тебя. И почему он задергался. Откуда ты знаешь эти места?

— Служил я тут, — нехотя ответил Клочков, — в стройбате. Восемьдесят пятый — восемьдесят седьмой. Уже перед самым дембелем прапорщик — Виталя Забродин — предложил подработать. Мы с ним дружить, конечно, не дружили, но приятельствовали. В стройбате, сам понимаешь, дисциплины особой нет, особенно здесь — в Монголии. Как себя поставишь, так к тебе и относиться будут. А перед самым дембелем заканчивали один объект… дембельский аккорд… — я кивнул. — Он мне и предложил. Хочешь, говорит, немного подзаработать? Золото надо было мыть, а потом вывезти его в Союз. Дембелей особенно не досматривали, так что прокатило бы. А у меня девчонка в Кузне, деньги нужны. Хотел сразу жениться и свой дом купить. Чтобы зажить по человечески, — он усмехнулся. — Все иллюзия… Сейчас я это понимаю.

— А тогда? — Я растянулся перед костром, опираясь на локоть, и слушал внимательно.

— А тогда я просто пахал. Небольшой прииск, на реке. Нас двое. Я и Макар Иванов, со мной служил. Виталий сказал, что с местными все договорено, и что им надо будет процент с добычи отдать. Недели две мыли, неплохо так получилось. Уже предвкушал, как домой вернусь, какие подарки Лене куплю. Как дом буду строить… или ремонтировать, если готовый возьму. Планов всяких много было. Виталий третью часть намытого песка забрал, ну мы с Макаром тоже выдвинулись — к границе. Там нас и взяли. Церэн… — я впервые видел Олега таким эмоциональным. Его лицо перекосила гримаса ненависти. — Не буду много говорить, сразу к сути. Виталий — прапор, который с местными договаривался — присвоил золото, послав местных лесом. Те нас с Макаром скрутили и в Ховд. Там у Церэна дом. Сам дом больше для понтов, забор высокий, за забором сад. Ну как сад — так, деревца чахлые. Во дворе парадная юрта хозяина, за ней — юрта прислуги. Дальше сарай. В этой сарайке яма, накрытая решеткой. Нас туда бросили.

Он умолк, лег на спину, раскинул руки в стороны и, глядя в небо, сказал:

— В горах самые большие звезды. — и тут же, без перехода:

— Нас бросили в яму и забыли — глубина три метра. Утром спускали на верёвке ведро с водой и кидали куски сухой лепёшки. Вечером обглоданные кости со стола. Макар говорит, что бежать надо сейчас — пока силы есть. Нас даже не обыскивали. Мы с ним провели ревизию: нож, ложки. спички. Два дня ступени копали — собственно, на метр-полтора надо было прокопать, чтобы до решетки дотянуться. Решетка даже не закрыта — монголы, кстати, раздолбаи в этом смысле — вообще. Мы с Макаром про собак не подумали. Ты монгольских собак видел?

Я кивнул:

— Банхары. Серьезные зверюги.

— Вот я и говорю — не подумали про собак. Они не лают, не рычат — молча начинают рвать. Одна собака может на равных биться с тремя—четырьмя волками и победить их. Но в городе они разленившиеся, заелись на хозяйских харчах. Мы ночью выбрались, луна поздно взошла. Не сразу собак заметили, уже за город вышли. Идут за нами стаей, молча. Глаза в темноте горят. Так бы может и ушли, но Макар ногу травмировал. Перелом. Идти не может, тащил его на себе. Светало, холод собачий — время осень, а я взмок, так мне жарко было. Сделали привал, я пошел поесть поискать — речушка неподалеку, рыбы в ней полно. Монголы вообще рыбу не едят… Но — нашли нас. Меня обратно в яму…

— А Макар?

— И Макара тоже. У него ногу разбарабанило. Температура поднялась. Я неделю как мог — выхаживал. Так и умер там — в монгольской яме. А я потом рабом у Церэна был, полтора года, пока сбежать получилось.

— Ничего себе, Монголия — почти советская республика, как такое вообще возможно было в то время? Власти вообще что ли никакой не было?

— Почему не было. Была… Церэн и был властью. Потом уже я узнал, что наш прапор, Виталя, попросту продал нас с Макаром — за то золото, что мы сами же и намыли… Но — дело прошлое, — лицо монаха снова превратилось в бронзовую маску.

Я больше вопросов не задавал, а он ничего не сказал. Отошел от костра на пару метров, сел в позу лотоса, взял в руки четки и загудел: «Ом-ммм»…

В костре потрескивали поленья, выбрасывая сноп искр в воздух, и светящиеся глаза зверя я сначала принял за искры.

Что-то мелькнуло на периферии зрения — сгусток тьмы темнее самой ночи. Короткий рык и стремительный рывок — белоснежные клыки, горящие глаза. Еще мгновенье — монах опрокинут на спину, порванные четки мелким горохом осыпаются в траву…