Последний герой СССР

Глава 22

Вернулся в машину. Дверь «Волги» захлопнулась с глухим, солидным стуком, отсекая внешний мир. Я откинулся на спинку сиденья, устало опустил голову на подголовник. Но тут же выпрямился и завел двигатель. Не хочу считать себя параноиком, но прослушку все-таки не стоит исключать. И только после этого тихо спросил:

— Петр, кто такой Дима Саруханов?

В глазах ботаника мелькнуло удивление:

— Ты-то откуда о нем знаешь? Сорокин проинформировал?

— Не важно. Рассказывай.

— Это лаборант. Работал в той самой группе с учеными, создавшими «машину возмездия». На подхвате был, но в основном по мелочевке.

— Теперь расскажи, какой интерес к нему имеет полковник Сорокин?

Я уже выруливал на Ленинский проспект, увидел гаишников — сбавил скорость. Разборки с дорожной милицией мне сейчас ни к чему.

— Сорокин землю роет, пытаясь его отыскать, — ответил Петр. — Он пропал после похорон Виктора У. Вместе с его сыном — Ванечкой. Я Ваньку-то узнал потому, что во первых, Сорокин показывал мне его фото с отцом — глаза у мальчишки своеобразные, таких никогда раньше не видел. На фотографии отец держит мальчишку за руку и на запястье очень хорошо видно родимое пятно. Очень приметное. Он когда на автовокзале танцевал, руки вскидывал вверх — а я стоял на балконе второго этажа над главным залом… ну и заметил.

— Давай ближе к теме, — остановил Петра. — К Саруханову.

— А что ближе к теме? Считай призрак. Ни следа нигде. Сорокин по своим каналам всех на уши поставил, все архивы перерыл — как корова языком слизала. Был человек — и нет человека.

— Ты знаешь, как он выглядит? — Признаться, я не надеялся на положительный ответ, но ботаник меня порадовал:

— Фото видел. У меня хорошая память на лица. Увижу — узнаю.

Я кивнул, немного помолчал, прокручивая в голове варианты и сказал:

— Принято. Тогда следующий вопрос… Если бы Вовчик хотел кого-то спрятать от посторонних глаз, куда бы он этого человека поместил?

Петр ненадолго задумался, потом обрадованно вскинулся и щелкнул пальцами:

— Знаю! У него домишко есть… На Восточном, в Яме. Развалюха, еще его бабке принадлежал. Он как-то по пьяни меня туда потащил — похвалиться наследством. Адрес не знаю, а вот дорогу намертво запомнил, потому что назад еле выбрались. Показать смогу.

Я свернул к обочине, притормозил. Взял трубку и набрал номер. «ВОЛЕМОТ» соединил меня с полковником. Сорокин ответил мгновенно, будто ждал звонка:

— Слушаю.

— Товарищ полковник, Влад на проводе. Дмитрий Саруханов, судя по всему, может находиться по известному адресу на поселке Восточном. Местоположение устанавливаем.

Голос в трубке стал холодным и твердым, как сталь:

— Всякая самодеятельность запрещена. Ясно? Никаких движений без моего приказа. Ждите инструкций.

Раздались короткие гудки. Я медленно положил трубку.

— Что⁈ — спросил Петр, впрочем, уже все поняв по моему лицу.

— Ждем, — сквозь зубы выдавил я, с силой сжимая руль. Было стойкое ощущение, что вот именно ждать сейчас нельзя.

Вдавил педаль газа в пол. Мотор взревел и мы рванули с места, сорвав колесами гравий с асфальта. Мелкие камешки застрекотали по днищу барабанной дробью. Каждая секунда стучала в висках словами Сорокина: самодеятельность… самодеятельность… самодеятельность…

На Восточном Петр показал, куда ехать, где свернуть. Наконец, где-то на краю географии, выскочили из машины.

— Веди, Сусанин! Только быстро, — сказал ботанику.

Он кивнул и пошел вперед. Мы нырнули в паутину переулков между частными домами, большая часть которых — самострой. Каждый свободный клочок земли занимало какое-нибудь строение. Некоторые дома почти срослись стенами, а их заборы покосились от старости. Вышли к «Глядену». Но сейчас было не до красот и я только бросил короткий взгляд на невероятно красивый вид Оби и ленточного бора где-то там, далеко внизу. Здесь бы по-доброму устроить парк вместо этого района трущоб.

Наконец, начался спуск. Крутые, почти вертикально ведущие вниз ступени были скользкими, местами поросли мхом. Они шли в узком проходе на склоне, за который цеплялись своими фундаментами хлипкие домишки. Петр вел уверенно, безошибочно угадывая дорогу в этом лабиринте. Его память работала как навигатор.

Дом, полученный Вовчиком в наследство, находился в самом низу, на дне Ямы. Ученый ткнул пальцем в сторону одной из двух половин древней развалюхи.

— Здесь, — сказал он.

Дверь была старая, рассохшаяся, но щеколда, запертая навесным замком новая, видно, что установлена буквально на днях. Я приложил ухо к двери — тихо. Слишком тихо.

— Что делать? — спросил Петр почему-то шепотом. — Чем будем открывать?

— Против лома нет приема, — ответил я, ухмыльнувшись.

Отступил на шаг, резко ударил плечом, вложив в толчок всю силу. Раздался сухой, похожий на выстрел, треск. Щеколда осталась на месте, но петли вылетели вместе со старыми шурупами и дверь рухнула внутрь, подняв облако пыли. В нос ударила волна «ароматов»: перегар, затхлость, запах старой заплесневелой одежды.

Прошли небольшие сенки. В доме одна комната. Мебели почти нет — стол, стул, диван. На диване кто-то лежит, накрытый старым, засаленным ватным одеялом. Я сорвал одеяло. Под ним абсолютно пьяный, бородатый мужик. Лицо землистого цвета, одутловатое, под одним глазом большой багровый кровоподтек.

— Он? — спросил у Петра.

— Вроде бы. На фото он был моложе, без бороды и лысины, с шикарными рыжими кудрями, — Петр внимательно смотрел на пьяного, словно пытался разглядеть сквозь алкогольную печать другое лицо.

Я схватил висящий на спинке стула пиджак, в который, казалось, вросла вся грязь мира. Пошарил в карманах. Пальцы нащупали жесткую корочку. Паспорт. Страницы слиплись, но я все равно раскрыл его. Фотографий две — в шестнадцать и в двадцать пять лет, больше фотографий в этот паспорт не вклеивали.

— Он, — удовлетворенно сказал я и прочел:

— Саруханов Дмитрий Леонидович.

Тот самый парень с рыжими кудрями смотрел на меня с фотографии, а на диване храпел его призрак.

— И как его тащить? Вверх особенно? — Петр озадаченно потер подбородок. — Подъем крутой, а наш трофей сейчас — беспомощная туша.

Я взял пиджак мужика, сунул ученому и, предупредив: «Не потеряй», подхватил пьяного под мышки. Тело его безвольно обвисло, как старая, выжатая тряпка. Вытащил его на воздух, присел, закинул на плечо и встал — человек был очень легким, будто высохшим.

— Выводи, Петруха, — скомандовал Ботанику.

Десять минут плутаний по лабиринту, и мы, наконец, вывалились из переулка к нашей «Волге». Петр распахнул заднюю дверь, достал пакеты с продуктами и переложил их в багажник. Я закинул Саруханова на заднее сиденье. Забрал из рук Петра пиджак, забросил его следом, на резиновый коврик для ног.

Тут же из-за угла выкатилась черная «Волга». Остановилась возле нашей машины. Плавно, почти бесшумно опустилось стекло.

Сорокин не сказал ни слова, просто прожег нас с Петром взглядом. Потом поставил на крышу мигалку и махнул головой, молча приказав следовать за ним.

Снова езда по городу, быстрая, без оглядки на сигналы светофоров и посты ГАИ. Перед нами второй раз за день вывеска: «Санаторий 'Барнаульский». Сорокин слегка притормозил, ожидая, пока поднимут шлагбаум и тут же рванул к новому корпусу. Мы — следом за ним.

Выйдя из «Волги», Сан Саныч, наконец, снизошел до разговора:

— Этого, — кивнул в сторону нашего «груза», — на плечо и за мной.

В холле санатория полковник сразу направился к регистратуре. Дежурная медсестра попыталась улыбнуться, но улыбка примерзла к лицу, срезанная ледяным тоном Сорокина:

— Санитаров. Носилки. Этого в наш бокс. Нарколога ко мне. И немедленно!

Уже через минуту двое крепких санитаров приняли у меня так и не проснувшегося Саруханова, уложили его на каталку и увезли вглубь здания. Мы шли за ними, шаги отдавались гулким эхом в коридоре, выложенном белым кафелем.

Палата оказалась отдельной, стерильная чистота и почти домашний уют. Нарколог, сухопарый врач с эспаньолкой на одухотворенном лице, был больше похож на художника или поэта. Он под присмотром Сорокина ловко вколол иглу в вену нового пациента, поставил капельницу. Бородач на койке слабо застонал.

— Привести в человеческий вид. Помыть, побрить, переодеть. Все его тряпье сжечь, — распорядился Сорокин и вышел из палаты. Мы с Петром последовали за ним, как два вагона за паровозом.

На улице Сорокин достал пачку сигарет «Ява» и, закурив, приказал:

— Излагай. Все. По порядку.

Я рассказал. Про разговор с Вовчиком здесь, в столовой санатория. Про магазин и Блохина с его «Клюнули?». Про упреки и «деньги надо отрабатывать». Про то, как Вовчик пообещал Блохину найти Саруханова. Полковник слушал не перебивая, его лицо было непроницаемой маской.

— Откуда у тебя появилась уверенность, что Вовчик не врет? Что Саруханов у него? — Задал вопрос Сан Саныч, когда я закончил.

— Вовчик не из тех, кто любит, а главное — умеет — блефовать. Я его немного знаю. Если он говорит, что «постарается достать», это значит, что нужная вещь уже лежит у него в шкафу. Сталкивался с ним раньше. Он обычно так делает, чтобы набить цену. И с Сарухановым просто тянул время, чтобы Блохин дозрел и заплатил ему больше.

Сорокин выпустил струю дыма, сбил ногтем уголек с сигареты и стрельнул окурком, попав точно в урну.

— Вот что, Влад, твою башку мне, как это ни странно, не жалко. Рискуешь — получай. Ты достаточно подготовлен к любому риску. Но Петра… Петра подставлять ты не имеешь права. Напоминаю: у тебя диаметрально противоположная задача. — Он сделал паузу, видимо, чтобы я лучше прочувствовал его недовольство и жестко добавил:

— А теперь сделай так, чтобы я вас сегодня больше не видел. И не слышал о вас с Петром. Ничего, ни одного слова. Напоминаю — у вас выходной! Ясно⁈ — Рявкнул так, что толстые голуби, харчующиеся у окна столовой, испуганно взмыли в воздух.

Не дожидаясь ответа, он сел в машину и тут же уехал.

Я смотрел вслед, пока не дошло, что ботаник о чем-то спрашивает.

— Что? — переспросил его.

— Ты что-то про жареную рыбу говорил, — ухмыльнувшись, повторил Петр. — И про смену обстановки?.. Реально, я бы сегодня не прочь переключиться и расслабиться.

Посмотрел на его физиономию, перемазанную, но довольную и вдруг расхохотался. «Не такой уж ты и ботаник, Петя», — подумал я, выезжая с парковки санатория.

— Кстати, Влад, до твоего появления в «Р. И. П.», я в основном был либо дома с бумагами и компом, либо на работе — тоже с бумагами и компьютером. А теперь жизнь моя стала напоминать американские горки. И, знаешь… мне это нравится!

— На американских горках, главное — правильно пристегнуться, — заметил я и добавил:

— А сейчас поехали, будем разбираться с рыбой! — ответил ему на первый вопрос и погнал машину по Павловскому тракту, в сторону Сулимы — к родительскому дому.

Дорога заняла минут сорок. Я заглушил мотор в родном дворе и полез в багажник. Достал тот самый пакет с зеркальными карпами — холодный, влажный, от него пахло водорослями и рекой. Сунул его Петру. Сам взял два пакета с продуктами, оставив пакеты с колбасой и коньяком в машине. К родителям идти с этим — значит, нарываться на ненужные вопросы.

Поднялись по лестнице и Петр тут же надавил на кнопку звонка. Так и стоял, не отрывая пальца, пока отец не открыл дверь с недовольным ворчанием:

— Это кто тут такой звонкий?

Он был с газетой в руке. Я хмыкнул: звонок застал его на пути к туалету, газеты обычно отец читал там.

— Дядь Борь, здрасьте! — Радостно произнес ботаник, сияя искренней улыбкой.

Отец усмехнулся, распахнул дверь шире.

— Проходите, — пригласил он и тут же спросил:

— Петруха, вот ты ответь мне… Я всего на пятнадцать лет старше тебя, почему ты меня дядей называешь? Звал бы уж тогда Борисом Александровичем, если просто Борей тебе неудобно.

— Не, дядь Борь! — Петр прошел в прихожую, стащил с ног старые сандалии и, посмотрев на дырку в носке, снял и носки, засунув их в обувь. — Борис Александрович — это как на работе, слишком официально. А так словно к себе домой пришел и вы мои родственники. А теть Зина дома?

— Подозреваю, Петя, что у тебя весь мир родственники и ты везде как дома! — Отец рассмеялся.

— Разве это плохо? — Парировал Петр.

— Боря, не держи мальчиков на пороге, — крикнула из кухни мама. Вышла в коридор и, принюхавшись, посмотрела на нас с подозрением.

— Вы по каким помойкам шарились? — Она сморщилась и открыла дверь ванной. — Мыть руки и, там на полке, освежитель воздуха — сирень. Побрызгайтесь оба. А то пахнет от вас специфически.

Петр тут же протянул ей пакет.

— От меня только рыбой! Свежей! Это вам! — Он кивнул в мою сторону. — А от него пьяным мужиком пахнет. Сейчас тащил одного до больницы.

Я сделал большие глаза, в надежде, что Петр прикусит язык, но куда там, его уже понесло. Не дожидаясь приглашения, он приобнял мою строгую мать за плечи и, вместе с ней, прошел на кухню.

— Не представляю, как там люди живут! И что могло сподвигнуть построить себе халупу в Яме, вместо того, чтобы устроиться в колхоз или совхоз и получить нормальное жилье? — Донеслось до меня.

Я заскочил в ванную, открыл кран и плеснул холодной воды в лицо. Тщательно вымыл руки индийским мылом. Запах у него специфический. Мне нравился. Потом со вздохом посмотрел на баллончик освежителя и чисто для проформы пару раз брызнул на себя. Вот прожил жизнь, считаю, что вполне себе долгую — все-таки пятьдесят с лишним — а все так же боюсь расстроить маму. И не хочу ее осуждения и упреков.

Взгляд матери, острый, знающий все мои проделки с пеленок, скользнул по мне, когда я вошел на кухню. Она принюхалась и довольно кивнула.

Я приготовился к допросу с пристрастием, но к моему удивлению, мама не стала ни о чем спрашивать. Она лишь вздохнула, сунула нам с отцом по острому ножу и властно указала на раковину.

— Рыбу почистить, разделать на куски.

Я покорно встал к раковине, принимаясь счищать с блестящей боковины крупную, похожую на перламутр чешую. Отец брал тушку рыбы, разделывал, срезал плавники. Мысленно я материл тех рыбаков, что попались мне на глаза днем, и свой же порыв купить у них рыбу. Но хоть занятие было знакомым, медитативным. Чистка рыбы — то еще искупление. Мы со отцом молча, синхронно работали ножами, и через десять минут на разделочной доске лежали аккуратные, готовые к жарке куски.

Скоро в центре стола стояло большое блюдо, на котором искрился золотистой корочкой жареный карп. Аппетит, как говорится, приходит во время еды. И я налегал на рыбу, словно заедал ею всю ту дрянь, что произошла со мной за последнее время. Наконец, насытившись, откинулся на спинку стула и, посмотрев на свою семью, подумал: «Как же все-таки хорошо дома!»…

— Мам, пап… — начал я, отодвигая тарелку. — Вы там… дом присмотрели? О котором говорили? В Кубанке? С дядей Андреем вообще встречались?

Родители мгновенно переглянулись. Краем глаза я заметил, как пальцы отца нервно переплелись. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но мама, всегда более прагматичная и решительная, его опередила.

— Мы решили по-другому поступить, Влад, — сообщила она, избегая моего взгляда и старательно смахивая несуществующую крошку со стола. — Мы с отцом присмотрели для тебя дом получше, и подороже. У нас, на Мирном. И ездить никуда не надо будет, и с нами рядом. В общем, мы деньги… вложили. Купили облигации-лотереи Союза ветеранов Афганистана.

В кухне стало тихо. Слишком тихо.

— Какие облигации? — переспросил я, и мой голос прозвучал глуше, чем хотелось.

— Очень перспективные! — оживился отец, подхватывая инициативу. — Там проценты огромные обещают, куда больше, чем в Сберкассе. Это же не коммерсанты какие-то, а… серьезная организация. Будут тебе хорошие доходы. И там уж сам купишь себе, что надо. А нам и тут места хватит с матерью.

Мама кивнула, вроде бы соглашаясь, но глаза отвела в сторону.

— Да, да. Очень солидные. Это организация… — она сделала крошечную паузу, — … ветеранов Афганистана. Люди проверенные, твои сослуживцы. Не подведут.

Я едва не застонал — хотели как лучше, получилось как всегда! Воистину, дорога в ад выложена благими намерениями!

Я закрыл лицо руками, чувствуя, как кровь отливает от кожи. Перед глазами поплыли кричащие заголовки в газетах, по сути рекламирующие финансовые пирамиды: «МММ», «Проценты под крылом министерства», «Вкладывайтесь в патриотов», 'Хопер-инвест — отличная компания. И мать, плачущая над разноцветными бумажками, за которые отдала последние деньги — тайком от меня и от отца. В моей первой жизни…

— Мама… Папа… — я посмотрел на их растерянные лица. — Это же классическая пирамида.