Последний герой СССР

Глава 19

Быстро сиганул вниз, веревка натянулась под моим весом. Ноги коснулись дна через пару секунд. Невысоко — метра три. Стою на чем-то мягком. Фонарь Олега освещает стены колодца и ученого. Петр стонет, сидя на куче истлевшего тряпья.

— Кажется, я расшибся, — прошептал он.

— Обо что, стесняюсь спросить? Я тебя, считай, поймал, — Олег посветил на Петра фонарем. — Тут высота ни о чем. Веревку я для тебя спустил, мы с Владом бы и так спрыгнули. Ну и назад выбираться пригодится.

— Прошу прощения, это досадное недоразумение выбило меня из колеи, — Петр виновато посмотрел на проводника.

Я присел рядом с ним на корточки и жестко сказал:

— Слушай сюда, скалолаз херов. Приземление ты провалил, дальше опасный участок пути. Я отвечаю за твою жизнь. Чтобы ни шагу — ты понял — ни шагу, ни полшага без моей команды. Ферштейн?

— Реально достал уже, даже меня, — поддержал Олег.

— Да понял, понял, — Петр встал, отряхнул налипший сор.

— Командуй, проводник, — кивнул Олегу.

Адреналин бурлит в крови, все-таки стрессанул из-за ботаника серьезно. Фонарик на каске выхватывал каменные стенки колодца. Включил большой фонарь. Впереди черное пятно лаза.

Идем гуськом. Согнувшись. Высота коридора метра полтора — не выше. Петр пару раз задел головой свод, ойкнул. Хорошо, в каске. Подумалось, что таких людей, как на ученый, надо держать в коробке с ватой или в колбе. Не человек, а тридцать три несчастья. Как он еще не убился? Угробить может все на свете — кроме техники, со своей аппаратуры он пылинки сдувает.

Потолок становится выше. Темнота такая густая, что свет фонарей будто выедает в ней короткий, жалкий тоннель, который тут же смыкается за спиной. Под ногами хрустит мелкий щебень, каждый шаг отдается гулким эхом, будто мы идем по костям. Что, быть может, недалеко от истины.

Воздух тяжелый, влажный. Пахнет вековой пылью и камнем, который никогда не видел солнца. Вещмешок на спине Олега — единственный ориентир. Свет фонарей выхватывает только камень, камень и камень…

Внезапно проводник замирает и поднимает сжатый кулак. Я остановился, сначала придержав идущего впереди Петра за рюкзак. Стоим, затаив дыхание. У ботаника срывается прерывистый выдох. Проняло, надо же! Я думал ему интересно абсолютно все. Безграничная любознательность — его жизненное кредо. Кажется, встреться он с самим дьяволом, то вряд ли испугается, скорее кинется изучать его, ибо «неизвестное науке явление».

— Тише… — шепот проводника как пар из клапана. — Рюкзаки сюда.

Снимаем рюкзаки, передаем Олегу. Он точным движением бросает их вперед, примерно на полтора метра. Свой вещмешок тоже отправляет следом за нашими.

— Дальше шаг в шаг, прижимаясь спиной к стене… Тут яма. Я в прошлый раз сюда угодил, незнаючи.

— Такого слова нет, — почему-то тоже шепотом произнес ботаник. «Незнаючи» — неправильно. Правильно — не зная.

Олег удивил:

— Не знаючи — просторечная разговорная деепричастная форма глагола «знать», умник. — Он посмотрел на меня и добавил:

— Педагогический. Филфак.

Проводник делает осторожный шаг в сторону, и только теперь я замечаю, что ровный пол перед нами обрывается. Черная, идеально ровная впадина.

Обходим эту черноту, почти вжимаясь в холодную, шершавую каменную стену. Мелкий камень осыпается со стены, попадает за воротник, но почесаться нет никакой возможности — все внимание на ноги. Пару раз поддержал Петра, когда тот потерял равновесие.

Рука с фонарем опустилась, луч скользнул вниз, в эту черную пасть. Не просто яма, не просто провал в земле. Дно усеяно ими. Белесыми, желтоватыми от времени, аккуратными полусферами. Черепа. Десятки. Може, сотни… Меж ними хаос из костей — ни одного целого скелета. Все разбросано, перемешано, как скорлупа после пира. Отвожу луч, но картина уже врезалась в память. Это не просто ловушка, это — место казни.

— И долго ты здесь просидел? — тихо спрашиваю Олега.

— Не очень. — коротко ответил он, но, помолчав, все же добавил:

— Как видишь, сдохнуть не успел. Ни от жажды, ни от голода.

Наконец, добрались до рюкзаков на другом краю ямы.

— И все-таки, как ты выбрался? — Я не мог представить, что пережил Олег Клочков, оказавшись на этом «кладбище».

— Там еще один выход. Скорее, даже, нора. Ведет в логово какого-то крупного зверя. Местами пришлось прокапываться, но мне повезло, не было каменных завалов. Потом из логова — оно, кстати, давно заброшено, выбрался на воздух.

— Чем копал? — влез в разговор ботаник.

— Ими, — лаконично ответил Олег, кивнув назад.

«Кто ты, Олег Клочков?», — в который раз подумал я. И мне было непонятно, как после таких «приключений», ему удалось сохранить рассудок.

Коридор будто выдавил нас наружу. Свет фонаря, который все это время бился о тесные стены, вдруг метнулся вверх, в пустоту. Помещение было без окон, но свет откуда-то проникал в этот мрачный зал. Вместо стен — грубо вырубленные скалы. Посредине колонны, украшенные сложной резьбой. Каменные, массивные, как стволы вековых деревьев. За ними — алтарь. Тишину пробивает звук падающих капель. Будто капает на мозги: кап… кап… кап…

Ботаник восхищенно замирает — на минуту — и тут же бросается к колонне с восторженным криком:

— Это просто чудо!!! Это открытие!

Успеваю схватить его за рюкзак и притянуть к себе.

— Ты, чертов исследователь, жить хочешь? — процедил сквозь зубы.

— Хочу, — виновато понурился ученый.

— Ни шагу от меня! Путь тут тебе хоть Менделеев с Эйнштейном привидятся — ни шагу, слышал? — Со злостью произнес я, хотя, честно говоря, хотелось уже врезать ему как следует

— Не задерживаться. Дальше, — голос Олега срезает любое любопытство, как нож.

Мы движемся дальше, вдоль колонн, и наши шаги кажутся кощунственно громкими в этой давящей тишине. Олег снова вскидывает руку:

— Замрите. Ни звука.

Из-за колонн вышла группа монахов. Серьезные, непроницаемые лица, смотрят в пол, взгляд невозможно поймать. Темные, бордовые одежды развеваются, как на ветру, хотя движения воздуха нет вообще. Босые ноги неслышно ступают по полу. Идут ровным, неспешным шагом, словно совершают круговую медитацию. Ни звука, все происходит в оглушающей тишине, единственный звук: «кап… кап… кап…». Они идут прямо на нас. Возглавляющий группу монах поднимает взгляд и смотрит прямо Олегу в глаза. Мне показалось, с вопросом. Олег склонил голову, монах ответил ему таким же поклоном. Я достал из кармана прибор ночного видения, поднес к глазам — никого.

Петр дернулся, готовясь отпрыгнуть с их пути.

— Не двигайся, замри, — прошипел ему в ухо.

Мой шепот прозвучал как удар хлыста. Монахи вдруг стали рассеиваться. Как дым. Как мираж на жаре. Первый почти упирается в Олега и вдруг его контуры начинают дрожать, расплываться. Он превращается в легкую, слегка мерцающую дымку и просачивается сквозь него. Сквозь нас всех, не задевая. За ним следующий. И следующий. Я почувствовал ледяное дуновение, пронизывающее до костей. Ни звука, ни запаха. Ни монахов. Будто их и не было вовсе.

Олег тихо сказал:

— Можно идти дальше, они уже не вернутся.

— А если бы вернулись, то что? — поинтересовался я.

— То пришлось бы объяснять, зачем мы здесь, — совершенно буднично ответил проводник.

— Что это вообще было? И почему монах тебе поклонился? — спросил Олега.

— Потому что я поклонился ему, — ответил проводник, но я был уверен, что здесь что-то не так.

— Голограмма? — выдвинул предположение ученый.

— Я бы сам ухватился за такое предположение, звучит логично, но, что более важно, успокаивающе, — я хлопнул ботаника по плечу. — Но… посмотри на стены. На пол. Ничего тут нет, ни проекторов, ни проводов. Только камень, вода и вечная сырость. Да будь здесь какая-нибудь техника, это было бы большим чудом, чем какие-то фантомы.

— Кстати, да, свет, — пробормотал Петр.

— Ты прав, — согласился с ним. — Я водил лучом по тому месту, где они шли — свет не преломлялся.

— Все, мужики, заканчиваем разговоры, — Олег обернулся к нам. Его лицо сейчас было таким же отрешенным, как и у призраков, что рассеялись перед нашими лицами. — Сейчас просто стойте и ждите меня.

Он снял с плеча вещмешок, пошарил в нем рукой и, словно фокусник, достал из него предмет, судя по цвету, вроде бы бронзовый. В центре утолщенная рукоять, края — загнутые на манер детской погремушки лучи. Ваджра, тут же услужливо подсказала память.

Бросив вещмешок на пол, он, с ваджрой в руке, сделал шаг к алтарю, другой — и будто переключился. Движения стали точными, как часовой механизм. Он не идет, он… просчитывает. Замирает. Смотрит под ноги. Делает короткий, отмеренный шаг. Потом резко перепрыгивает на следующий участок пола, чуть левее. Словно пол под ним — шахматная доска, и только он один знает правила этой игры.

Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Каждый нерв был натянут до предела. Олег обернулся. Его лицо в блеклом свете этого места казалось незнакомым, будто высеченным из того же камня, что и стены этого проклятого места. Всего на миг замер и дальше…

Он будто шел по канату над бездной. Он даже не шел — скользил, замирал. Потом делал резкие, прерывистые перебежки. Прыжок влево. Два коротких шага вперед. Длинная пауза. Шел, вычисляя невидимую геометрию смерти под ногами. Неверный перенос веса. Плита под его левой ногой с тихим щелчком осела, накренилась. Ледяная стрела прошила позвоночник, я непроизвольно рванулся вперед, но теперь Петр вцепился в меня мертвой хваткой.

Олег сделал отчаянный рывок вперед. Качнулся. Руки взметнулись, балансируя. Устоял. Сделал шаг. Я выдохнул — успел! Плита за его спиной рухнула вниз. Эхо прокатилось по залу — насмешливое, голодное…

Проводник сделал глубокий вдох — и двинулся дальше. В ярком свете фонаря было видно, как напряжены его плечи. Теперь его движения стали еще медленнее, еще точнее.

До алтаря проводник шел минуту. Может две — от силы. Но мне показалось, будто прошла вечность. Взмах рукой — ваджра встает в отверстие на алтаре.

Возвращается быстрым, но уже спокойным шагом, будто идет по проспекту. Никаких прыжков и отступов вправо-влево.

— Все, можно идти дальше! — он закинул на плечи вещмешок, посмотрел на нас с Петром и вдруг улыбнулся — впервые за все время нашего знакомства.

— Это еще ничего, я когда тут первый раз шел, мужики, реально едва не обделался со страху! Увидел ваджру — тогда я не знал, что это такое. Какой-то ритуальный предмет, думал из золота… Мне вообще от золота одни проблемы… — он нахмурился, и дальше говорил уже с обычным отрешенным видом. Ни намека на недавнюю улыбку, взгляд обычный для него — бесстрастный. — До алтаря дошел спокойно, а вот назад не смог вернуться. Дня три пытался добраться до выхода. До сих пор удивляюсь, как жив остался.

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — с пафосом изрек Петр и с сожалением посмотрел на алтарь.

Я понимал, что его исследовательский зуд пройдет не скоро. Вот уж кто развернулся бы в горном монастыре на всю катушку! Причем, как понимаю, интересовали нашего ботаника вовсе не тайны чужого культа, а призраки. Или фантомы — как угодно.

Запах плесени слабеет. Воздух становится суше. В лицо дует слабый ветерок с примесью аромата хвои. Впереди — прямоугольник серого, затянутого паутиной, дерева. Дверь. Олег толкает ее плечом. Я помогаю ему. Со скрежетом открывается. Вываливаемся наружу. Наконец-то можно вдохнуть полной грудью!

Отошли на несколько шагов и я оглянулся. Ничего, взгляд уперся в поросшую лишайником каменную плиту над входом. Сверху это место должно выглядеть как обычный горный склон.

А вот картина внизу уже другая. Предстоит спуститься в небольшую, замкнутую со всех сторон, долинку. И посреди этого, забытого Богом, места следы уже другой человеческой деятельности. Но — не менее мертвой, чем за спиной: пара вагончиков, контейнер для перевозки грузов, какие используются на ЖД и бетонка, которая упирается в гору.

Спуск прошел спокойно. Олег знал это место, как свои пять пальцев. Идти за ним легко, все равно что спускаться по лестнице.

— Все. Пришли, — Олег бросил вещмешок на землю и сам сел рядом.

Я осмотрелся.

Справа два вагончика. Когда-то, наверное, они были синими или зелеными, сейчас ржаво-бурые. Но стекла на месте. Рядом трехтонный контейнер, с заклиненным намертво замком на ржавых дверях. Такое чувство, что это место покидали в большой спешке и постарались навеки забыть о нем.

Вокруг — свалка истории: груда мусора, уже поросшая травой, но угадываются остатки бочек из-под горючего. Бесформенные остатки инструментов. Груды щебня на бетонке. Дорога упирается в гору, высотой с трехэтажный дом. Камни давно поросли кустарникам, деревьями. Следы обвала, схода лавины или землетрясения, навсегда запечатавшие это место.

Петр остановился, окидывая взглядом эту унылую картину. Молча повернулся к контейнеру. В его глазах нет разочарования, только холодная, сосредоточенная оценка. Мне почему-то подумалось, что те, кто был здесь до нас, покидали это место в спешке и — явно не по своей воле.

Я думал, ученый первым делом займется контейнером, но Петр кинулся к вагончикам, бросив на бегу:

— К контейнеру не подходите. Он может быть заминирован. А может быть нет.

Я иду с ним. Дверь с вырванными петлями висит криво. Внутри — запах тления. Свет едва пробивается сквозь пыльные окна. Ржавые кровати, на них груда истлевшего тряпья. По центру стол, просевший посредине. На нем — древняя рация, вся в паутине и окаменевших потеках. Под вешалкой горка рвани, когда-то бывшей одеждой.

Ботаник быстро окинул взглядом обстановку и пулей вылетел из вагончика. Во втором он задержался дольше.

Второй вагончик сохранился чуть лучше. Петр толкнул дверь, она с грохотом ударилась о стену. Длинный стол из нержавейки. На нем битое стекло, провода. В углу металлический ящик для инструментов, покрытый ржавым налетом и пылью. Петр с силой дергает крышку, та нехотя, со скрипом, поддается. Внутри ящика плоский предмет, аккуратно обернутый в промасленную ткань, поблекшую, но не тронутую гнилью.

Ботаник быстро разворачивает ее, но следующий слой — фольгу — снимать не спешит. Выходит из вагончика, прижимая находку к груди.

Олег, пока ждал нас, успел развести костер. Над ним, в котелке, закипала вода. Но вдруг я замечаю то, чего раньше не видел.

Волосы на лысине монаха начали отрастать. Они странного цвета. Светлые, почти белые. Не сочетаются с черными бровями и угольно-темными глазами. И вдруг я понял: он не блондин, это — седина. В армию он пошел после института — года в двадцать три. Отслужил в восемьдесят седьмом. Сейчас девяностый. Значит, ему не больше двадцати восьми лет. А волосы как у глубокого старика.

Сам он сидит на траве, подняв лицо к солнцу. В его позе — абсолютное, животное спокойствие. Кто же ты такой, Олег Клочков, на самом деле?

Петр сел рядом с ним, сунул сверток за пазуху и только потом подтянул рюкзак. Выудил оттуда нож. Из кармана достал банку тушенки, быстро вскрыл ее и вывалил мясо в котелок. Вот ведь жук, протащил все-таки консервы, несмотря на строгий запрет проводника!

— Зря. — лениво произнес Олег. — Сначала чай надо было заварить.

Но ботаник его не слушал. Он достал мешочек с гречкой и бухнул следом.

— Тоже зря. Сначала гречку бы сварил, потом добавил бы тушенку, — прокомментировал Олег.

— Ни о чем. Еда — она и в Африке еда, — я присел рядом с ученым. — Рассказывай, что у тебя там?

— Дневник Виктора У. Это ключ к машине возмездия. — Петр вдруг потерял свою обычную словоохотливость. Он достал из второго кармана шпроты и, отвернув крышку, принялся бросать в рот одну за другой. Больше он не добавил ни слова, я тоже не стал спрашивать.

В любом случае к этой теме еще вернемся.