Последний герой СССР

Глава 18

Тело отреагировало мгновенно. Я не успел ничего подумать, просто прыгнул на зверя. Мелькнуло: только бы не загрыз! Уже видел, как сейчас вцеплюсь в эту тварь — кем бы она ни была — и оттащу ее от Олега.

Но услышал нечто абсурдное и, погасив инерцию прыжка, кувыркнулся, растянувшись рядом.

Из шевелящейся кучи доносилось счастливое повизгивание — высокое, довольное, словно его издавал резвящийся щенок. И следом голос Олега, в котором слышалась нежность:

— Живой… Амирка мой, живой… Малыш, я думал, тебя тогда волки загрызли.

Я встал, ноги вросли в землю. Мозг отказывался складывать все это в одну картину.

— Ну, кто у меня хороший пес? Кто моя умница? Надо же, не забыл, — ворковал монах. — Хороший мальчик! Шрамов-то сколько… Верил что волки тобой подавятся! И подавились, да ведь? Амирка!

Я подошел ближе и просто стоял и смотрел, как он тискает огромного, лохматого пса.

— Весело с тобой, — проворчал я. — В следующий раз предупреждай, сколько у тебя тут домашних зверушек бегает по горам. Если ты еще кошечек любишь, то уточни — пантера, снежный барс или какая-нибудь рысь. Чтобы я не шмальнул ненароком.

Олег подошел к костру, раскинул брезент и лег — на спину, как обычно. Собака села рядом. Бросила на меня подозрительный взгляд, но, увидев, что хозяин не реагирует, тут же потеряла ко мне интерес.

— Я когда сбежал, то этот со мной увязался. Я его воспитывал сам, еще со щенков. Пока овец Церэна пас. Там пастух — старик, русский неплохо знал. Я с ним монгольский выучил. Старик совсем сухой, но не слишком старый, крепкий. С ним двое сыновей стада пасли, с невестками. Тут же юрты стояли и куча ребятишек вокруг. Я со стариком юрту делил. А у него была страстишка — любил в картишки перекинуться. Рассказывал, что раньше жил в Ховде, окончил советский техникум, выучился на фельдшера, потом в Улан-Батор переехал. Но там повздорил с партийными бонзами и вернулся на родину. Потом времена изменились, теперь вот пасёт овец. Сыновей своих назвал Энебиш и Тербиш — «тот» и «не тот» — чтобы оберечь от злых духов. А самого старика Очибатом звали. Переводится так: сильный, как гром. Так вот, я этого пса еще щенком у него в карты выиграл. Самому смешно — играли в дурака!

Я слушал Олега с интересом. Он рассказывал сухо, но так образно, что буквально видел его рассказ. Словно смотрел художественный фильм и на экране видел старого монгола. Сыновья его пасут овец Церэна, а он помогает — не помогает, но при них живёт. Лечит — хоть и всего лишь фельдшер, но плюсом знание трав и народной медицины. Этого хватает на стойбище — всех больных с соседних стойбищ к нему везут. Ещё в советское время Очибат научился играть в «дурака». Но в Монголии играть ему не с кем: во-первых, некогда сыновьям, а во-вторых, у монголов карточные игры в ходу, но очень сложные — что-то типа маджонга или го. А «дурак» вызывает у настоящих игроков пренебрежение.

Я прекрасно понял, какой радостью было для Очибата заполучить к себе Олега — русского, который играл в «дурака» едва ли не с детского сада. Олег становится постоянным партнёром по карточной игре — и всегда выигрывает. Так он выиграл щенка. Старик помогал его дрессировать, давал советы: «Ты его должен только сам воспитывать. Никому не позволяй его погладить. Кормить тоже только сам. Пока глаза не открылись, воспитывай. Сам молоко давай. Он другой человек не должен знать. Хороший араатай, видишь третий-четвертый глаз какой ясный?» — и показывает на желтые точки над глазами — единственные светлые пятна на черной мордочке щенка.

Стойбище собирается откочевывать. Сыновья с семьями снимаются, но небольшую часть стада оставляют на старом месте под присмотром деда и русского. И собак. Так проходит лето. Ближе к осени Олег позволяет старику выиграть у него в карты. Старик говорит, что «орус» поддался, но это не оскорбление — он доставил большую радость. И всё время доставлял радость, играя с ним в карты. Сказал, что собирается гнать стадо к основной отаре, а его «забудет» здесь. Скажет Церэну, что волки съели, а волков действительно много развелось. Показывает, куда и как уходить. Даёт на первое время провизию и помогает нарисовать карту. Прощается с партнером по карточным играм, теребит собаку. Банхар, хороший представитель породы монгольских волкодавов, порыкивая, все же терпит ласку старика…

— Меня когда волки во-о-он туда, — монах показывает в сторону озера и гор за ним, — загнали, он с ними сцепился, а я ушел. Не специально даже — просто так получилось. Но — солнце взойдет, ты сам все увидишь. А сейчас спать надо. Дежурство не понадобится, с моим Амиром теперь никто не подойдет и близко к лагерю. И машину спокойно оставим — никого не подпустит. Монголы точно не подойдут к тому, что банхар охраняет…

И он заснул. Пес лег рядом, вытянул лапы, положил голову на грудь хозяину.

Я заглянул в палатку. Петр поленился залезть в спальник, раскинулся поперек, натянув на себя спальный мешок вместо одеяла. Вздохнув, вернулся к машине. Всяко лучше высплюсь, чем под его паровозный храп. Разложил сиденье, вытянулся и заснул — мгновенно. Проснулся от тишины. Опустил стекло — в салон ворвалась утренняя горная свежесть. Прохладный воздух, пахнущий полынью и пылью бескрайних пространств бодрил.

Вышел из машины, размялся. Озеро спокойно — абсолютное зеркало, в котором тонут, отражаясь в водной глади, суровые вершины монгольского Алтая.

Олег уже на ногах. Он, как всегда, безмолвен и собран, как зверь, в любой момент готовый к прыжку. Зная его историю, уже не задаю себе вопросов, почему он такой. Подозреваю, что вчера наш проводник рассказал мне самую малую часть того, что ему пришлось пережить.

Посмотрел на Олега. Стоит на берегу, голый, одежда аккуратно сложена неподалеку. Расслаблен, смотрит на воду так, будто сверяет с ней свои мысли. Вдруг резко, из состояния расслабленности в прыжок. Мышцы на его спине играют от холода, но он уходит под воду с головой, чтобы через мгновенье всплыть. Плывет мощным, безжалостным кролем, который рвет идеальную водную гладь на части. Следом за ним в воду ворвался Амир и поплыл. Понимаю, после столь долгой разлуки, пес не хотел оставлять хозяина ни на минуту. Хатико монгольского разлива, йолки!

— Безумству храбрых поем мы песню, но — б-ррр! — слышу я хриплый голос Петра.

Пока я смотрел, как плывет Олег, он вылез из палатки и теперь стоял рядом, кутаясь в спальник. Вихры на голове ботаника напоминали старое воронье гнездо. Его лицо, обычно умное или растерянное, сейчас сморщилось от отвращения — к утру вообще и к раннему подъему в частности. Странно, буквально вчера он восторгался рассветом, что сейчас-то случилось?

— Нормальные люди по утрам кофе пьют, — проворчал Петр. — А ненормальные в ледяную воду лезут. Это же гарантированный цистит!

Я молча вернулся к машине, отыскал в багажнике и протянул ему термос. В очередной раз отметил, что Петр — блестящий ученый, знаток петроглифов и наскальной живописи, историю чувствует так, будто сам жил во все эти доисторические времена. И это помимо математики и физики, химии и бог еще знает чего. Подумал, что его мозг настолько занят другими реальностями и древними эпохами, цифрами, формулами, гипотезами и версиями, что на текущий момент у Петра просто не остается ресурсов. Даже не знаю, его гениальность — это дар или проклятье?

Ботаник схватил термос, налил себе чая и жадно отхлебнул. Заметил, что его бьет дрожь — со сна.

Я выгрузил из машины рюкзаки. Рюкзак с провизией отставил в сторону. Из своего выложил лишнее, кейс с телефоном уложил так, чтобы ненароком не стукнуть об скалу, чтобы не пострадал, даже если рюкзак упадет с высоты. знал, что корпус бронированный, но все же…

Олег вылез из воды, растерся жестким полотенцем. Когда он подошел к нам, я уже закончил со своим рюкзаком. Петр, ворча, перебирал вещи в своем.

— Петр, палатку не волочи по земле, — советую напарнику.

— А?.. Да, конечно, — ботаник лихорадочно сминает ткань, пытаясь запихнуть ее в чехол.

Я молча забираю у него палатку и сворачиваю сам. В воздухе висит почти осязаемое напряжение. Олег своим молчаливым презрением к любой нерасторопности давит на Петра, а тот из-за этого тупит еще больше. Он роняет ложки, собирает их и снова роняет. Не может найти свой спальник, в который только что кутался. Когда начали раскладывать по рюкзакам еду, возникла «проблема».

— Это что? — голос Олега тихий, но острый, как лезвие бритвы.

— Ну, горошек, тушенка, шпроты. Еще там консервы разные, — Петр перебирает банки.

Одна попадается с ключом. Ботаник отворачивает крышку, пальцами выуживает шпротину и бросает ее в рот. Проводник только закатывает глаза. Я усмехаюсь: похоже, «дзен» нашего монаха трещит по швам после общения с Петром!

— Нам же нужны силы для исследований, значит, надо хорошо питаться. А умственная работа сжирает такую прорву энергии, что восполнить ее очень сложно, — не отвлекаясь от шпрот, добавляет ботаник.

— Дорога займет максимум день, — чеканит Олег. — Это не месячная экспедиция. Лишний грамм за спиной будет действительно лишним. Сушки, гречка, сухари, вода. Все.

Он сложил банки обратно в рюкзак, убрал все в багажник. Ботаник смотрел на все это с таким выражением на лице, будто проводник отобрал у него страховочный трос. Впрочем, так оно, некоторым образом, и было. Я, конечно, понимаю железную логику Олега, но и ботаника мне чисто по человечески жаль.

— Амир! Сторожить! — приказал монах банхару.

Тот посмотрел на него тоскливым взглядом. Олег присел рядом с псом и, потрепав руками его морду, тихо сказал:

— Я вернусь! На этот раз обязательно вернусь, малыш, — он встал. Пес заскулил, но не сдвинулся с места.

Рюкзаки, наконец, готовы. Олег со своим легким вещмешком. Мой рюкзак плотный, обтекаемый. Рюкзак Петра торчит углами, на лямке болтается карабин с кружкой, а сбоку пристегнут походный штатив в чехле, с которым ботаник не захотел расстаться, несмотря на требования проводника.

Олег без лишних слов разворачивается и первым ступает на едва заметную тропу, уходящую в заросли осины и можжевельника.

Я кивнул Петру:

— Пошли, профессор, впереди самое интересное.

Он поправляет очки, нервно проверяет, застегнут ли его рюкзак и неуклюже следует вперед. Я иду за ним. Ставить этого ботаника замыкающим и потерять его — одно и то же.

Тропа каменистая. Где-то высоко в небе парит орел, черная точка на фоне бездонной синевы. А под ногами хрустит щебень, с треском лопаются пластинки графита, и озеро смотрит на нас своим холодным, бездонным оком. Такое чувство, что во всем мире никого нет. Только мы трое. Молчаливый монах, рассеянный ученый и я. И орел над нами…

— Олег, а что за ерунда была на автовокзале? Что за техника боя? Почему я видел орла? — крикнул я.

— Побереги дыхание, — посоветовал Олег. — А орел — я не знаю. Что-то получилось. Как те фантомы, что живут в том месте, где мы скоро окажемся.

О них я забыл, хотя в «Р. И. П. е» предупреждали об аномалии. Ну что ж, проверим этот «домик с привидениями» на прочность. Вдруг подумалось, что я слишком самонадеян, и эта пустошь проверяет сейчас на прочность нас — еще до того, как мы сделаем первый серьезный шаг.

Тропа пошла вверх, становясь круче и каменистее. Пару раз ботаник оступился, в мою сторону покатились мелкие камни. Воздух, еще недавно пахнущий озерной сыростью и полынью, стал сухим, смолистым, хвойным. Осина и можжевельник сменились низкорослыми, корявыми лиственницами, цепляющимися за скалы. Их стволы изогнуты постоянными ветрами, ветви, увешанные голубоватым лишайником, покачиваются, будто шепчась о чем-то своем, вечном.

Дышать стало тяжелее. Даже не столько от высоты, сколько от нарастающего ощущения древности и отчужденности этого места.

Шли молча. Даже Петр молчал, тяжело пыхтя передо мной. Его рюкзак скрипел и позвякивал. Железная кружка, пристегнутая к нему, порой стукалась о камни и жалобно звякала.

Олег шел первым, легко и бесшумно, как призрак. У самого подножия скального выступа я увидел несколько конусов. Камни складывались один на другой поколениями, и образовывали рукотворные пирамидки. Самая высокая была метров пятнадцать высотой.

— Ах, ну это же просто потрясающе! — С ботаника тут же слетела вся его утренняя депрессия. — Я не могу сдержать волнения! — Он оживился и, обогнав Олега, пошел первым. — Обычно обо не делают группами. Это не обо, это что-то другое! Конусовидное сооружение в центре вы видите? Так камень на камне — и к небу. Просто гениально! Вы понимаете, в чем феномен? — Спросил Петр, ни к кому, конкретно не обращаясь. И сам же ответил на свой вопрос:

— Это не просто груда булыжников, нет-нет-нет! Это уникальный сплав истории, это палитра культов, наслоившихся за столетия! Представьте себе, вот здесь, — он уже подбежал к центральному конусу и положил ладони на камни, — на этом самом месте, проходили обряды в честь великого Чингизхана, или другого правителя. Чествовали батыров, чьи духи стали хранителями этого места! И все это под сенью вечного культа гор — этих величественных исполинов!

— У тебя будет шанс познакомиться с хранителями этого места. Лично. А сейчас отойди, — Олег с усмешкой смотрел на ботаника.

Тот отступил, но не замолчал, продолжая восторгаться:

— И самая изумительная метаморфоза! — Он повернулся, полный жажды донести эту «красоту» до меня-примитивного. — Изначально это был не объект поклонения, нет! Это был алтарь, помост, инструмент. Своего рода слуга культа. Но, время… О, это время все стирает и переплетает! Неграмотные кочевники, для которых сам герой стал полузабытым мифом, стали поклоняться не ему, а этим вот камням. И они вобрал в себя все: и славу предков, и мощь гор, и дух самой этой суровой земли! Это сооружение стало воплощением, фокусом для всех верований!

— Петруха, так красиво о куче камней мне еще никто не рассказывал, — я рассмеялся.

— Меня здесь чуть волки не сожрали, — буднично произнес Олег, укрепляя веревку вокруг вросшего в землю валуна.

Петр, хлебавший из фляжки воду, поперхнулся, закашлялся.

— Они меня сюда специально загоняли, — так же буднично продолжил монах. Он укрепил веревку, подергал ее, проверяя, прочно ли держится и не соскользнет ли от резкого рывка. — Стая вышла на след. Амир кинулся на них, отвлекая. Я бежал — сюда, — он похлопал рукой по камням и начал быстро взбираться, не прекращая рассказа. — За спиной свара, визг, рычание. Два волка отделились от стаи и ко мне. А я без сил уже. Начал карабкаться вверх. Они за мной — с камня на камень. Уже простился с жизнью, смотрел на них сверху. А они на меня снизу — глаза желтые, голодные. Уже даже и страха не было. Только пустота. Она всегда приходит, когда понимаешь что все — кирдык. И тихая злость — на себя самого. — Он встал на ноги, на самом верху пирамиды. — Давайте сюда.

— А что потом было? — Спросил я.

— А потом я сделал шаг назад и — провалился. — И он действительно провалился куда-то под камни.

Каменный конус даже не шелохнулся. Я поторопил Петра и быстро взобравшись вверх, натянул веревку, другой конец которой уходил в темное отверстие на вершине.

— Простите, я увлекся, — задыхаясь, выдал ботаник. — Это просто восторг. А тут такая трагическая история… Моя научная экзальтация была неуместна, теперь-то я это понимаю. Куда дальше?

— Туда. Лезь, я подстрахую. Олег, принимай нашего умного друга, — крикнул вниз.

— Давай! — Ответил он откуда-то из темноты.

Ботаник натянул перчатки и осторожно, свесив ноги вниз, оттолкнулся.

— Веревку держи, идиот! — Закричал я, но было уже поздно.

Из черного лаза донеслись крик и звук удара.