Переход

Глава 9

Иосиф Виссарионович еще раз пролистал доставленный ему из секретариата ЦК отчет белорусской комиссии и задумался. Но не о том, что было написано в этом отчете, а о том, что сделать с членами комиссии, которая дала заключение по работе товарища Капицы. Похоже, товарищу Пономаренко стоит заняться выписыванием представлений на высокие правительственные награды всех членов этой белорусской комиссии. Да и самого его будет необходимо отметить: все же изыскал где-то средства для проведения испытаний новой технологии и постройки опытно-промышленных установок. Очень, между прочим, недешевых — но зато результаты-то получились неоспоримы!

Товарищ Сталин еще раз прочитал запомнившуюся ему фразу из отчета: «хотя для получения жидкого кислорода установка товарища Капицы действительно менее эффективна, однако для получения необходимого промышленности кислорода газообразного она более чем вдвое экономична по сравнению с установками высокого давления». Ну да, промышленности нужен кислород именно в виде газа — а для чего он нужен, было подробно расписано на примерно сорока страницах машинописного текста. Но даже если все применения в промышленности сразу не внедрять, одно увеличение КПД газогенераторов с шестидесяти до более чем восьмидесяти процентов даст такой экономический эффект, что только за это всех причастных к разработке надо наградить так, чтобы эти болтуны из госкомиссии от зависти удавились!

А насчет производства стали… Иосиф Виссарионович снял трубку телефона и попросил товарища Поскребышева срочно пригласить к нему товарища Тевосяна. Пусть нарком слетает в эту Оршу, своими глазами посмотрит на то, как там металлы добывают. А в Казани, раз уж машину один раз изготовили, пусть начинают серийное производство компрессора ТК-2000: даже если Тевосяну такие машины окажутся ненужными, для производства газа, хотя бы в той же Шатуре, они все равно будут востребованы. Сталин про себя хмыкнул, вспомнив пассаж Пантелеймона Кондратьевича:

— Я раньше и подумать не мог, что цементные печи могут на торфе работать, а с кислородом в генераторе они получились раза в полтора экономичнее работающих на угле. Сейчас мы пробуем перевести на генераторный газ Минскую ТЭЦ, и убежден, что уже к лету нам для этой станции уголь больше не потребуется…

Эффект от применения кислорода в Орше был настолько заметным, что по поручению Пономаренко еще несколько таких же кислородных установок были запущены в производство, и делали их сразу на десятке заводов республики. То есть разные части установок делались на разных заводах, а головным предприятием был определен завод имени Кирова в Витебске. Но руководство Кировского завода особо этому поручению не радовалось, ведь все прочие планы с завода не снимали. Однако этому очень радовались рабочие завода: в качестве основного стимула Пантелеймон Кондратьевич выбрал строительство нового жилья и «объектов соцкультбыта». Причем именно эти «объекты» народ сильнее всего и «стимулировали».

Хотя бы потому, что приезжающим в Витебск людям действительно были очень нужны детские сады и школы, поликлиники и магазины. Причем магазины были особенно нужны. И больше всего требовались магазины продуктовые. То есть на самом-то деле нужны были продукты, с которыми в СССР было, мягко говоря, неважно — а Вася Николаев, который отвечал в том числе и за эту часть функционирования Орши, в разговоре с Алексеем охарактеризовал ситуацию с едой исключительно емко:

— Вот ты фамилию сменил, и фамилия твоя старая перекинулась на продовольственное обеспечение. Может, ты ее обратно возьмешь, хотя бы на время? А то ведь людей в городах буквально кормить нечем…

Но после довольно бурного обсуждения текущего положения со своим «новым соседом» Василий «проявил инициативу» и в Орше открыл сразу три интересных магазинчика, занимающихся торговлей продуктами «на рыночных условиях». Только вот в документах условия — по настоянию Алексея — были названы «базарными», да они примерно такими и были: крестьяне (и колхозы как единое «юридическое лицо») просто передавали свои продукты «на реализацию», и цены на них устанавливали полностью самостоятельно. Поэтому в магазине могли стоять рядом два ящика картошки, и в одном цена была пять рублей за килограмм, а в соседнем — три рубля.

«Поставщики» деньги за поставленные в магазины продукты получали после того, как эти продукты продавались, причем получали выручку полностью. За вычетом «расходов на доставку и реализацию» примерно в пять процентов: весь товар у крестьян забирали «на месте», в их родных деревнях прикрепленные к магазинам экспедиторы. Так что мужикам такая торговля было и выгоднее обычной торговли на рынке — вот только если товар не продавался, его привозили обратно… или не привозили, а уценяли, причем уценка составляла десять процентов в день. Или даже больше (в зависимости от товара), а некоторые продукты, вроде куриных яиц, подлежали уценке не на следующий день, а дней через пять — но в целом система всем мужикам была абсолютно понятна. И, как Алексей и предвидел (а Василий считал это невозможным в принципе) цены на «рыночные» продукты стали выше «государственных» уже не на порядки, а всего лишь в пару раз.

Конечно, ассортиментом эти магазинчики население особо не баловали, в них продавалась в основном картошка и лук репчатый, иногда морковь, а из «продуктов животного происхождения» там были лишь яйца. Зато яиц стало довольно много: с подачи Алексея в Приреченском (официально уже ставшим «поселком городского типа» с дюжиной двухэтажных домов) обустроили «завод по переработке макулатуры», на котором из того, что в городах собирали пионеры, делались коробки на десяток яиц. Вроде бы штука нехитрая — но в таких коробках хрупкие яйца теперь стало в город возить очень просто…

Однако для Алексея все это было лишь «побочным занятием», не требующим ни мозговых усилий, ни даже приложения собственных рук: все, что он «придумывал», делали другие люди. Инженеры (как это случилось с новыми дизельными моторами) или вообще простые рабочие (которые по «словесному описанию» изготовили оснастку для яичных коробок). А сам он занимался вещами несколько более интересными. Для него лично интересными…

Афанасий Лукьянович Дедов тоже занимался делами, «лично для него интересными». Потому занимался, что партия его поставила на соответствующую должность и строго спрашивала за результаты работы. А результаты его радовали: после того, как в Витебск прислали чуть ли не полк «фашистов», восстановление города пошло буквально семимильными шагами. То есть пошло оно так быстро в том числе и потому, что в Орше начали совершенно неожиданно цемент делать в приличных количествах, да и Витебский кирпичный завод удалось запустить «на удвоенной мощности». Выстроив для этого довольно непростой газогенератор, причем для того, чтобы этот генератор работал «правильно», ему — секретарю обкома — пришлось «добыть» кучу камня, в области вроде бы не имеющегося. Но он камень добыл (хотя и очень сильно сомневался в том, что от этого будет хоть какая-то польза), а после этого (и очень скоро) сильно порадовался тому, что смог выполнить поручение Пантелеймона Кондратьевича. Странно довольно поручение:

— Афанасий, тут у тебя в районе водится один забавный товарищ, партизан… Воронов его фамилия. То есть партизаном он был героическим, но речь не об этом: у парня фантазия буйная.

— Я много всяких фантазеров повидал…

— Ну да, и я тоже. Однако у этого фантазия очень интересная: он придумывает, как всем известные вещи применить новым способом, и придумывает так, что пользы от воплощения его фантазий на всю республику хватит. Это тот, который трактора придумал с мотоциклетным мотором и выпуск этих моторов наладил. Заметь: у деревне у себя наладил! Так я о чем: он фантазировать не перестает, но для того, чтобы эти фантазии сначала проверить, ему иногда требуется что-то… скажем, не самое доступное. Не то, чтобы редкости какие, а то, чего в области, да и, пожалуй, в республике мы найти не можем. Так вот, если он что-то такое снова попросит, то ты уж посодействуй. А сам не сможешь — мне звони, я других попрошу парню нужное найти.

Однако Афанасий Лукьянович считал, что отрывать от дел работников ЦК из-за мелочей просто несолидно — и вагон базальта по просьбе молодого человека он добыть сумел. И вагон кокса тоже нашел — а потом лично с огромным удовольствием наблюдал за тем, как из этого камня, расплавленного в специально для этого выстроенной вагранке, парень отливал плитки «для защиты топки газогенератора от абразивного износа», как все это парень назвал. Потом эти плитки почему-то в отдельную печь запихивались и там еще неделю выдерживались — но когда их вставили в топку генератора, оказалось, что изобрел молодой человек что-то действительно очень полезное. Не сразу оказалось, но уже через месяц стало понятно: такая топка не пропилится песком очень долго (а в Орше такая же, что просто металлическая, протерлась до дыр месяца за полтора). Оршанский агрегат при ремонте тоже базальтом облицевали, а приехавшая из Москвы комиссия энергетического института уехала, оставив постановление об обустройстве на базе базальтовой вагранки завода по производству «противоабразивных защитных изделий для энергетических котлов». Причем руководил комиссией профессор Рамзин, которого вроде хотели сначала посадить, а потом наградили орденом Ленина…

А фантазия у «партизана» действительно была богатая: по его предложению трое выпускников Политехникума изготовили машину, которая из расплавленного базальта вообще какой-то войлок делала — и из этого войлока стали в новых домах обустраивать теплоизоляцию на чердаках. Хорошую: прошедшая зима показала, что в таких домах (их пока только два выстроить успели) куда как теплее и дров на отопление тратится меньше. Правда, сам «партизан» на «базальтовом заводе» занимался чем-то совсем уже новым и непонятным, но если ото всех его прежних фантазий столько пользы городу, области и стране получается, то пусть и дальше фантазирует. А партия ему в воплощении фантазий безусловно всемерно поможет…

Алексей самой главной для себя проблемой считал отсутствие электричества. То есть электричество вообще было — но было его совершенно недостаточно. И для того, чтобы промышленность побыстрее развивалась, и для вполне конкретных работ, которые сам он счел исключительно важными. А на текущий момент он самой важной работой считал работу «по углероду». С кислородом у него все получилось — но получилось потому, что все, для выработки кислорода нужно, придумал товарищ Капица — а вот с углеродом картина выглядела иначе.

Совсем иначе, и, насколько помнил Алексей, сейчас эту задачу решали… нельзя сказать, что через задницу, но — по его мнению — через задницу получилось бы лучше и быстрее.

Сам он в «простом решении» узнал почти случайно, еще будучи студентом. Как-то разговорился с приятелем с физического факультета, тот поведал ему о забавном казусе в науке физике: большая группа специалистов разработала очень несложную технологию получения продукта, но сам продукт «перестал пользоваться спросом». То есть почти совсем перестал, в результате Чернобыля — но «здесь и сейчас» химически чистый графит был крайне дефицитным (и очень нужным стране) веществом.

И «путешественник во времени» решил нынешнему поколению задачу существенно упростить, что оказалось хотя и сложно (из-за отсутствия ресурсов), но все же возможно: одной из первых возвращаемых на восстанавливаемый завод имени Коминтерна в Витебск привезли заводскую электростанцию. Небольшую, всего лишь с двумя генераторами по восемьсот киловатт — но для проведения «эксперимента» этого вполне хватало. А все прочие ресурсы руководство страны предоставило, хотя совсем в иных целях — на существенное расширение базальтового производства. Но если те же плавильные печи делать из собираемого (все еще собираемого на местах прошедших боев) металлолома, то часть новых ресурсов можно и на более важное дело потратить.

И Алексей их потратил. Прежде всего на небольшую, но довольно прилично оборудованную химлабораторию, куда завез с полтонны плавикового шпата и почти тонну серной кислоты. Похимичил немного (выгнав всех не только из лаборатории, но и с территории базальтового завода вообще), заполнил парочку баллонов нужным для работы (точнее, для «эксперимента») газа (который позднее назовут «хладоном-22»), перегнал в небольшой установке пару сотен кубов генераторного газа на метан, из метана этого в другой установке сделал газовую сажу. Сажу аккуратно смешал с полученной вместе с метаном жидкостью вроде солярки, только «потяжелее», в кирпичном прессе слепил из смеси симпатичный такой черненький кирпичик. И запихнул этот кирпичик в специально для этого сделанную печь Ачесона — и просидел возле нее две недели, потихоньку выпуская в нее газ из баллонов. И закончил он всю эту работу буквально в последний день июня.

А первого июля, разобрав все свои «экспериментальные установки» и даже расплавив свинцовую камеру, в которой он собирал фтороводород, отправился в Минск. Не по работе, а по делу сугубо личному: поступать в мединститут…

Вообще-то набор абитуриентов должен был начинаться в августе, но документы подавать было можно уже с конца июня. Можно было, однако наплыва абитуры в понедельник первого июля не наблюдалось. Настолько не наблюдалось, что Алексей (которого пожилой вахтер на входе пропустил лишь из уважения к орденам парня и после довольно долгого разговора о том, кто где воевал) почти полчаса бродил по пустым коридорам. Вахтер ему, конечно, подсказал, куда именно нужно было сунуться, но указанная им дверь была заперта, так что парень просто ходил по коридорам и дергал двери уже просто все подряд в надежде хоть кого-то живого обнаружить. И в конце концов это ему удалось.

Немолодой мужчина поднял на вошедшего в кабинет Алексея глаза:

— Молодой человек, вы что-то ищете?

— Да, я приехал документы на обучение в институте подавать.

— Тогда вы рановато пришли…

— А мне сказали, что можно еще с прошлой недели…

— Я имею в виду, сегодня рановато. В канцелярию сейчас сотрудники приходят хорошо если после обеда. Не потому, что они прогуливают, просто летом все выезжают в подшефные колхозы, там хотя бы кормят сытно. А оттуда в город ехать далековато, раньше обеда приехать сюда не получается. Но вы все же напрасно сейчас документы подавать решили: экзамены все равно только в августе, и там безразлично, кто когда документы подал.

— А я без экзаменов, у меня медаль золотая. Поэтому и решил пораньше придти: чтобы на мое место уже другие не рассчитывали.

— Похвальная забота о других людях! — улыбнулся мужчина. — А вы на какой факультет идти решили?

— На педиатрию. Ну, еще параллельно фармакопеей позаниматься в свободное время.

— А вы считаете, что у студента медицинского института будет свободное время? То есть… если вам рассказывали про то, как тут до войны студентов готовили…

— Я прекрасно знаю, что до войны тут нужным людям просто дипломы раздавали, но сейчас, надеюсь, картина изменилась.

— Да уж, прежний ректор… да и вообще после того, как институт стараниями Гамарника из состава университета выделили… а знаете что, я, пожалуй, запрещу у вас документы принимать вообще. Ведь у вас намерения, вижу, серьезные, опять же медаль — вы с медалью лучше документы подавайте в ММИ. Там все же и преподавательский состав получше, и традиции — а здесь на педиатрическом… да и на других тоже… в общем, не стараются преподаватели новых студентов качественно обучать, все мечтают о том, что старые времена вернутся…

— Понятно… а вы, извините, кто? Я в том плане спрашиваю, насколько к вашим рекомендациям прислушиваться стоит.

— Я, молодой человек, ректор данного заведения. Могилевчик, Захар Кузьмич, и поверьте: плохого я не посоветую. Не будь у вас медали, то я и слова не сказал бы, но с медалью — и упустить возможность учиться в Москве…

— Спасибо, я понял. У нас в Витебске примерно то же самое… было.

— Приятно поговорить с умным юношей. И да, если у вас по каким-то причинам с Москвой не получится, вы ко мне обращайтесь, в любое время вплоть до начала занятий: вас мы зачислим. Но только если у вас что-то в Москве не так пойдет…

Мысль об обучении в Москве у Алексея Павловича уже была, и какое-то время она была у него основной — но перед самым переходом он передумал. Все же выпускнику московского института, сколь ни странно, было гораздо труднее получить распределение туда, куда он сам захочет — а в других институтах с этим было как-то проще. То есть проще было в конце пятидесятых и начале шестидесятых, но когда он «попал» в середину сороковых, передумывать он не стал. Просто потому, что другим был занят — но после слов Захара Кузьмича он основательно задумался. И товарищ Могилевчик был прав в одном: в Минском институте еще не изжили «привычки» довоенного периода, когда в институте обучались в основном соплеменники покойного Гамарника и вполне себе живого еще предыдущего ректора Шульца. Причем сам Файвель Яковлевич был очень неплохим врачом, однако некоторые его пристрастия красивую картину расцвета советской медицины изрядно портили. И, похоже, картину еще не до конца исправили…

Мысль о поступлении в Ленинградский институт у Алексея даже не возникла: жить несколько лет в городе, больше напоминающем помойку, ему уж точно не хотелось. А про институты киевский или харьковский ему даже и думать противно было: на Украине национализм почти сразу после войны расцветал с невероятной скоростью, а учить вместо медицины мову у парня точно желания не было.

А насчет Москвы… да, насколько смог вспомнить Алексей Павлович, в следующем году и особенно в сорок седьмом там жить будет исключительно трудно. Но все же был небольшой шанс, что уже не так трудно, как в прошлом самого Алексея Павловича, да и всегда можно было попросить о помощи у того же Пантелеймона Кондратьевича: он всех белорусских партизан поддерживал по возможности, и не только тех, кто остался в Белоруссии.

Так что, обдумав по дороге из Минска в Оршу мысль о Москве еще раз, Алексей заехал домой, аккуратно упаковал в оберточную бумагу «экспериментальный образец», на следующий день заехал к товарищу Дедову и взял у него командировочное удостоверение. Обычное такое удостоверение о командировке в Москву «по партийным делам»: с ним можно было получить если не комнату, то хотя бы койку в обкомовской гостинице. И на следующее утро, в среду, он на первом же утреннем поезде выехал в столицу. Исходя из того, что в ближайшее время он обратно уже не вернется…

Лаврентий Павлович внимательно посмотрел на взволнованного Игоря Василевича:

— Так, давайте еще раз, помедленнее и со всеми подробностями.

— Нужно этого военного найти как можно быстрее!

— Найдем, вы не волнуйтесь, найдем обязательно. Но чтобы его найти, нам нужны… мне нужны все детали произошедшего.

— Одна девочка из нашего двора позавчера вечером остановила Игоря Николаевича и сказала, что ее попросили передать посылочку для дяди Игоря. Военный какой-то попросил, и сказал девочке, что дядя Игорь посылочку эту очень ждет. Но выяснилось, что посылка эта не Головину предназначалась, а мне.

— Как выяснилось?

— Игорь Николаевич… это был такой толстый конверт… он конверт открыл, а там лежала тетрадка и маленькая коробочка. И в тетрадке на первой странице было написано: Игорь Васильевич, посылаю вам образец очень нужного вам материала.

— Сам открыл?

— Да, я ему уже сказал о недопустимости, но дело не в этом.

— Продолжайте.

— Там в тетрадке было написано… в общем, в коробочке был графитовый брусок, в котором вредных примесей меньше одной десятимиллионной! То есть это было в тетрадке так написано, а мы, проведя анализ, убедились лишь в том, что с нашими методами мы вообще не можем определить, есть ли там вредные примеси или нет!

— Очень интересно, что дальше?

— В тетрадке было написано буквально следующее: «Если вы найдете мегаватт десять свободной электрической мощности, то сможете изготавливать такого графита по полтонны в сутки». И был еще описан процесс получения такого сверхчистого графита, причем на первый взгляд процесс действительно получается проще и гораздо дешевле того, который мы сейчас используем. Причем плотность получаемого… полученного нами образца составляет один и восемь! Но наши химики…

— Что химики?

— Они сказали, что из всего, что там перечислено, промышленность производит массово только хлороформ. А вот все остальное… там во многих местах отдельно отмечено, что продукты получаются исключительно опасные… ядовитые.

— Ясно, но я про плотность не совсем понял.

— По существующей технологии у нас графитовый блоки получаются с плотностью один — шесть, максимум один — шестьдесят пять. А чем выше плотность, тем эффективнее идет замедление…

— Ясно. Вы описанную технологию воспроизвести можете?

— Мы — точно нет, но если подобрать специалистов, я думаю, что ее воспроизвести несложно. Только вот специалистов, причем разных, потребуются десятки. Однако, если где-то кто-то уже такое производство наладил…

— Я понял, понял. Но у вас есть только нечеткое описание человека, полученное от восьмилетней девочки. А что-то еще, что позволило бы его быстрее найти? Ведь если этот человек прислал образец именно вам, то он точно знает зачем это нужно. И наверняка готов вам в работе помочь — иначе зачем бы он так подробно, по вашим же словам, всю технологию расписал?

— Наверное вы правы. Там в конце тетрадки он и подпись оставил. Странную подпись…

Иосиф Виссарионович внимательно выслушал Лаврентия Павловича:

— То есть у вас в проекте где-то происходит утечка информации, я правильно понимаю?

— Возможно… то есть какая-то информация на сторону ушла, но мы пока не знаем, насколько она критична. Вот возьмем автора записки, расспросим его внимательно…

— И долго искать будете? По вашим словам все, что о нем известно, так это что это был военный мужчина с орденами, и девочка из особых примет указала лишь на то, что он не очень старый. Как искать-то будете?

— Там еще подпись была, не очень правда понятная…

— Ударение тут на «о» ставить нужно, — внезапно улыбнулся товарищ Сталин, дослушав реплику Берии.

— Так вы его знаете⁈

— Его знает Пантелеймон Кондратьевич, причем хорошо знает. Я думаю, что позвонить товарищу Пономаренко труда не составит. И партизана этого… не надо его именно «брать», думаю, его просто пригласить будет достаточно. Пантелеймон Кондратьевич говорил, что парень со странностями, но он полностью наш, советский.

— Со странностями? Этого еще не хватало!

— Он вроде бы один два года по лесам партизанил, совсем один. И с людьми общаться почти разучился. Но это, надеюсь, проходяще… в общем, я буду ждать отчета по этому делу. И чем раньше, тем лучше…