Переход

Глава 19

Вообще-то съездить в гости к Пантелеймону Кондратьевичу было очень просто, можно было воспользоваться трамваем или автобусом, а можно было и на метро прокатиться: товарищ Пономаренко еще летом сам «переехал в Москву». Но и связи с республикой не потерял, поэтому предложения Алексея «выстроить в Белоруссии что-то очень нужное» он поддержал (благо, сам он как раз работал в том числе и в области распределения финансов, причем распределения в части промышленного и транспортного строительства). Но согласился он далеко не сразу, а первая его реакция была совсем простой:

— Ты, партизан, гляжу, жениться решил? Очень это одобряю, но знаешь, если тебе хочется для дитя своего что-то такое красивое и удобное… у тебя же деньги есть, хотя… я Николаю Ивановичу скажу, Белоруссия тебе кроватку такую из бюджета оплатит. Республика у тебя и так в большом долгу, так что хоть частично рассчитается…

— Пантелеймон Когдратьевич, вот вы все правильно сказали. То есть что у меня денег достаточно, чтобы такую кроватку себе заказать хоть из красного дерева, хоть из палисандра или самшита. Но как раз мне кроватка не нужна, и жениться я пока вроде не собираюсь — а вот женщинам, у которых дети родятся, такие кроватки кроме всего прочего позволят меньше на детей время тратить, им не придется все время за младенцами следить. А если женщина вообще не замужем, то по моему мнению страна им кроватку, причем с кучей других нужных младенцу вещей, обязана просто подарить. А поэтому кроватка должна получиться во-первых недорогой в производстве, а во-вторых, очень надежной, чтобы и последующим младенцам в семье послужить.

— То есть как это не замужем? А… ты, гляжу, по государственному на вещи смотришь, суть улавливаешь. Но людей у нас не только бабам не хватает…

— Вот, посмотрите, я тут проект конструкции набросал. Все очень несложно, делать можно их хоть из березы, причем с производством справятся и артели инвалидов. Вот как раз для таких артелей специальные мебельные фабрички строить и нужно будет чтобы в стране младенцам хорошо жилось.

— Хм… а зачем ты такую гайку кривую придумал?

— А затем: здесь отверстия для крепежа можно будет простой фрезой выбрать за десять секунд, а не корячиться полчаса со стамеской. Потом можно будет вообще на вот такой хитрый зацеп перейти, но для их производства нужно будет отработать точное стальное литье в кокиль, а с таким инвалиды не справятся.

— А затраты, говоришь…

— Сколько будет стоить цех, я не знаю, а по оборудованию получается, что если два грузовичка оршанских колхозам продать, то уже денег хватит. И будет такая артель в двадцать инвалидов по десять тысяч кроваток в год собирать.

— Тебе десять тысяч-то хватит?

— Мне — точно хватит, а вот всей стране… а кто запретит двадцать, пятьдесят таких заводиков поставить? И не только в Белоруссии, у нас в стране береза много где растет.

— Ты точно по государственному мыслишь, и это мне нравится. Я Николая Ивановича попрошу вопрос проработать… да не корчи ты рожи-то мне, на пару заводиков деньги у него есть, через месяц… нет, месяца через три, потому что в мороз строить хорошо не получится, будут тебе кроватки. И за всех не скажу, а вот в своей республике товарищ Гусаров одиноким матерям их точно дарить будет бесплатно. Еще кое с кем поговорю, среди первых и по областям нормальных мужиков хватает. А я гляжу, что у тебя еще что-то предложить есть, так?

— Есть. Потому что кроватки — это для дома, а с младенцами еще и гулять надо. Я тут набросал парочку конструкций детских колясок… недорогих, их тоже стране миллионы потребуются.

— И одиноким матерям чтобы бесплатно, так? Ты мне лекции за советскую власть не читай, эта власть уже такую задачу поставила, а ты просто для решения такой задачи что-то умное приволок, и я не критикую тебя, а думаю, как бы половчее производство такое наладить. Тут же уже березой не отделаешься, здесь металл нужен не самый простой… и резина. Ладно, с резиной вопрос Николай Иванович решит, у него теперь картошки с избытком… благодаря тебе, кстати. Но насчет станков — тут придется подумать. И мы подумаем, ты не волнуйся. Пока в Москве на мое старое постановление о сверхурочных в республике внимания особого не обратили, попробуем… Николай Иванович попробует снова народный энтузиазм на такое дело поднять. Но все равно денег потребуется немало… но дело-то нужное, найдем на него копейку. А у тебя поди и планы строительства заводика колясочного готовы?

— В Приреченском-то трактора больше не делают, а цеха уже готовые есть. И оборудование кой-какое…

— И руководит там бой-баба всем, так что ты, пожалуй, это правильно придумал. И где ты такую откопал: она и в школе директорствует, и колхозом руководит, и председателем поссовета успевает… Договорились, оставляй все свои бумажки, а через месяц… нет, давай весной уже ты зайди, я тебе расскажу как дела пойдут. Но если жениться все же решишь, то учти: кроватку я лично для тебя закажу… из красного дерева.

— Ага, и коляску с литыми колесами из чистого золота…

С началом сорок девятого года Алексею учиться стало полегче: он все же сумел организовать неплохой «творческий» студенческий коллектив, который выполнял большую часть работ по разработке и внедрению новых медицинских препаратов. И скандалы, устраиваемые некоторыми преподавателями института, как-то быстро затихли — в том числе и потому, что самые «скандальные» товарищи работу в институте прекратили. Как в институте шутили, «по собственному желанию руководства» прекратили, сразу после того, как товарищ Лихачев озвучил в Минздраве результаты применения некоторых таких препаратов. За неполный год «студенты разработали и внедрили в медицинскую практику» четырнадцать весьма эффективных кардиологических препаратов, еще двенадцать препаратов оказались исключительно полезными в лечении заболеваний простудных и инфекционных, а почти три десятка совершенно новых лекарств, причем два из которых предназначались для лечения довольно редких заболеваний, о которых даже немногие врачи знали, проходили клинические испытания. А разработанный в институте тетрациклин (получаемый довольно несложно из совершенно «ветеринарного» хлортетрациклина) показал настолько высокую эффективность при лечении пневмоний, что Минздрав выдвинул автора технологии на орден Ленина.

— Ну да, давай за каждый препарат студентам ордена раздавать, — незлобливо пробурчал Иосиф Виссарионович, когда ему на подпись принесли список на награждение различными орденами как раз за разработку новых лекарств.

— Тут сколько народу-то в списке? — решил уточнить Виктор Семенович.

— Да человек тридцать, тут и за лекарства для людей, и по ветеринарии…

— Я предлагаю всем им вручить по «Знаку почета», все же старались девки-то.

— Ну да, и выстроить их всех сразу перед товарищем Калининым, — не удержался Лаврентий Павлович, — то-то картина веселая получится. Причем выстраивать нужно будет не по росту, а по размеру пуза…

— Они что, все…

— Все до единой. Товарищ Воронов им препараты в разработку дает строго после того, как тесты его показывают беременность. А не беременным новые лекарства придумывать у него не положено.

— То есть он один все эти препараты придумал?

— И не только эти, — заметил Виктор Семенович. — Я вот думаю, как бы с ним и про другие препараты поговорить…

— Так пойди и поговори, — демонстративно равнодушно порекомендовал Лаврентий Павлович. — Потому что других способов с ним о чем-то договориться я не вижу. Вон товарищ Пономаренко с ним поговорит-поговорит — и опять что-то новенькое появляется. В Белоруссии запустил сразу три заводика по выпуску кроваток для младенцев, и еще четыре в областях уже России. А в деревне у товарища Воронова начали коляски детские выпускать, очень, кстати, неплохие. Правда, из-за этого у нас другие проблемы могут возникнуть…

— Какие проблемы? — нервно отреагировал на эти слова Иосиф Виссарионович.

— Мелкие. Совмин Белоруссии выпустил постановление о том, что матерям-одиночкам при рождении ребенка такие кроватка и коляска бесплатно передаются, а еще набор пеленок, одежда для младенца, бутылочки для молока с сосками, прочего всякого по мелочи… прилично набегает.

— Глупости это, — поморщился Виктор Семенович, — так бабы замуж выходить перестанут.

— Не перестанут, семейным там тоже пряников отвешивается немало, и для младенцев многое продадут со скидкой. Но вот в республике одинокие бабы уже ребенка заводить не побоятся, и вроде как результат даже какой-то проявляться стал.

— Это когда же результат-то проявиться успел? — с явно читающимся в глазах любопытством спросил товарищ Сталин.

— Вот как постановление вышло, так и успел. В Минске на фабрике фармацевтической наладили производство тестов на беременность — ну те, которые Воронов для своих подруг придумал, и теперь бабы стараются в женских консультациях пораньше на учет стать: в Белоруссии у беременных много других льгот предусматривается. А консультации-то отчетность наверх отсылают, и количество одиноких женщин, на такой учет вставших, за месяц чуть ли не впятеро…

— Ну, это все же новость неплохая, а как потом с кучей младенцев мы справляться будем…

— Мы потом и решим, благо есть варианты.

— Вот почему у нас, пока какой-то партизан не решил всех баб осеменить, такие вопросы никто не решал? Только потому что у других по одному-два-три ребенка было, а у него… сколько ты там говоришь, тридцать с чем-то?

— А у него как раз вообще ни одного, — хмыкнул Лаврентий Павлович.

— То ты же сам говорил, что он своим подругам…

— Вот именно: подругам, а не любовницам. У него просто какой-то пунктик по поводу детей, и не своих, а вообще. Так что нам должно быть стыдно за то, что не мы, а мальчишка какой-то эти проблемы решать стал…

Лаврентий Павлович замолчал, вспоминая недавний разговор со своей «нештатной сотрудницей». На самом деле как раз штатной, но в текущей ситуации «светить» лейтенантские погоны товарища Ковалевой он счел абсолютно недопустимым. А разговор с ней его очень сильно удивил, ведь лейтенант Ковалева считалась в этой секретной группе, наблюдающей за непонятным парнем, одной из самых талантливых специалистов. К тому же уже с дипломом врача, но работала она, изображая студентку четвертого курса.

— Ну, как в институте у него дела? — поинтересовался тогда у нее Лаврентий Павлович.

— Непонятно, но, мне кажется, довольно неплохо. То есть с учебой у него проблем поубавилось, некоторые преподаватели его даже хвалить начали. Ну, это-то понятно, он теперь почти все время на учебу и тратит.

— А на личном фронте у него как?

Девушка неожиданно густо покраснела:

— Да никак. То есть… он меня, конечно, оскорблять не хотел, но я в разговоре с ним почувствовала себя последней… девкой подзаборной.

— Не понравилась ты ему?

— Да не в этом дело! Я-то просто напомнила ему его же слова, что если не получится иначе, то он с рождением ребенка поможет. Вот я к нему вся такая готовая на все и заявилась, а он… Вы знаете, он на меня посмотрел как старый дед, и с улыбкой сообщил, что я его немного не так поняла. То есть помочь-то он поможет, но не… не так. Причем даже пожалел меня, но… Он из девчонок из гинекологии такую бригаду организовал, и эти девчонки желающим проводят… искусственное осеменение. А… материал для этого привозят из больницы в Орше, там у него… он назвал это «банком», так вот оттуда и привозят. А женщинам просто предоставляется выбор: отец будущего ребенка должен быть блондином или брюнетом, глаза карие, зеленые или голубые, рост… и вот с таким выбором они… процедуру и проводят. Нам… девушкам только номер… донора сообщают, это чтобы если кто еще захочет ребенка родить, то чтобы все дети были от одного отца.

— Из Орши… это же далеко. И как это: все дети от одного отца? У него там что, лагерь для… доноров устроен?

— Очень просто: у него… материал приходит в жидком азоте замороженный, он говорит, что в таком виде он не портится хоть двадцать лет. А у гинекологов процедура заморозки и разморозки хорошо отработана, ее же для скотины там отрабатывали, а теперь и на людях применять вот стали…

— Так он что, на женщин вообще не реагирует?

— Я так не думаю, мне кажется, что у него все же кто-то есть. Но точно не из института, у нас такое утаить в принципе невозможно.

— Тогда непонятно, почему он девушкам… женщинам дарит свои технологии приготовления лекарств. Ведь это, кроме всего прочего, и репутация в медицине, и весьма немаленькие деньги… А это, мне кажется, для него тоже должно быть важно, ведь авторские за прежние изобретения у него уже заканчиваются… за большинство таких изобретений, а жить он уже привык на широкую ногу.

— Ну да, на ногу пятьдесят седьмого размера. Кормится в столовке в общаге, даже в институтскую не ходит потому что там дороже, лишнего вообще ничего не покупает. Но вот девчонкам, которые… ну, в положении оказались, он и платья в ателье заказывает специальные, за свой счет конечно, и даже белье покупать не стесняется. А выплаты за новые лекарства… он со всеми девушками договаривается так: сколько бы они не получали, себе оставлять будут не выше, чем зарплата доцента в институте, а все сверх того отдают в кассу взаимопомощи будущим матерям. Потому что лекарства-то очень не все способны по его рецептам приготовить…

— А деньги из этой кассы…

— Комиссия студсовета распределяет, он к ней отношения вообще не имеет. Меня тоже в эту комиссию выбрали, ведь по легенде я в войну в роддоме медсестрой, должна вроде знать, что беременным нужно…

После того, как Лаврентий Павлович очень кратко изложил ситуацию с «детьми партизана», Виктор Семенович разочарованно протянул:

— А я то думал ему девицу какую подсунуть, чтобы на мысль, нам нужную, его натолкнуть как бы невзначай…

— Думать нужно проще, — довольно сердито ответил на эту реплику Иосиф Виссарионович. — Парень ведь и тогда знал, что он вам принес — но принес именно вам. То есть он прекрасно понимает, что вам нужно, и, мне кажется, что если с ним так же прямо поговорить…

— А если он откажется? И информация просочится?

— А хоть кто-то еще знает, что он вам это принес? И что он вообще с вами как-то контактирует?

— Нет. То есть скорее всего нет. Я же и раньше говорил: он даже на педиатра учится скорее всего потому, что так никто его с препаратами связать не догадается.

— То есть он и это понимает. А в крайнем случае ему просто никто не поверит, ведь все знают лишь то, что он немного улучшил технологии производства антибиотиков. Тоже немало, но к разработке препаратов это вообще никакого отношения… Вы все же с ним поговорите, а если откажется, то… значит откажется. И — всё…

Когда прозвенел звонок, возвещающий об окончании последней на сегодня пары, Алексея встретила у двери аудитории секретарша декана:

— Воронов, тебя в деканат вызывают, пошли быстрее.

— Вроде у меня хвостов нет, зачем я там понадобился?

— А говорили тебе, что с девушками так нельзя… там из горкома комсомола по твою душу кто-то приехал. Наверное, даже там решили тебя взгреть за твое… поведение.

Однако в деканате Алексей увидел уже знакомого ему товарища, правда, одетого в серый костюм с галстуком:

— Товарищ Воронов? В горкоме прослышали о том, что вы организовали что-то вроде кассы взаимопомощи для…. будущих матерей, нам было бы интересно выслушать ваши предложения по организации чего-то подобного и в других… местах. Если у вас нет ничего срочного, то я вас сейчас для этого разговора и заберу…

Все же опыт, набранный за долгие годы, не пропадает: Алексей даже не улыбнулся и, несколько секунд поизображав размышления, согласился «поехать в горком». И даже не поинтересовался, куда они, собственно, едут, когда машина свернула в какой-то переулок. Конечно, всегда был сильно ненулевой шанс, что о его проделках узнал кто-то, кому об этом знать не стоило — но когда-то Алексей Павлович понял, почему ни Вирджилл, ни Йенс не «вернулись в детство» чтобы продолжить земное существование. И решил, что даже в плохом случае он уже сделал для страны (и для себя) достаточно, а то, что он не узнает, чем все это закончится, особо и неважно.

Но додумать такую грустную мысль он не успел: в небольшой комнате его встретил Виктор Семенович и стало понятно, что Алексею Павловичу предстоит еще потрудиться на благо Родины. Очень серьезно потрудиться:

— Товарищ Воронов, у меня к вам есть несколько серьезных вопросов, и первый касается вашей записки относительно здоровья… и лечения товарища Жданова. Не старайтесь изобразить удивление, мы достоверно выяснили, что записку написали именно вы. И вопрос простой: откуда вам стало это известно… заранее?

— Можно ответить просто: имеющий уши, да услышит. В институт к нам много кто ходит, а на студентов визитеры внимания, как правило, не обращают. А я все же старался хорошо учиться и слова «предынфарктное состояние» понять способен. Ну и слова о том, что человека в таком состоянии можно лечить, а можно и не лечить.

— Принято. То есть вы считаете, что инфаркт у него не был вызван какими-то медикаментами, или просто вам о таких медикаментах не известно?

— Ну… я могу придумать препарат, вызывающий инфаркт, хотя сделать его будет и не очень просто…

— Второй вопрос: преподаватели довольно высоко оценивают ваши знания в диагностике. А то, что вы, как только узнаете о каком-то новом виде болезней, сразу придумываете лекарства от нее…

— Я не придумываю. То есть придумываю не я, в институте…

— Я даже не стану интересоваться, как вы добились того, что девушки даже под пыткой не расскажут, что все эти препараты вы придумали, но мы-то в этом абсолютно уверены. Можете поверить, мы умеем собирать и анализировать информацию. Но вопрос в другом: раз вы знаете… почти всегда знаете, как болезнь лечить, знаете ли вы по каким признакам можно определить, врач просто ошибся или специально лечил человека неправильно?

— А, вот вы о чем. Это сделать просто…. в вашем случае просто, хотя работы будет много и быстро такое не сделать. Вы берете истории болезней других пациентов этого же врача, выбираете людей со сходной симптоматикой и смотрите, как врач лечил других… в особенности — я говорю именно о вашей ситуации — как он лечил своих соплеменников с аналогичными диагнозами. Если лечил так же — то он просто допускал врачебную ошибку, от которых ни один врач не застрахован. А если он лечил их совершенно иначе, то ответ очевиден.

— Хм… до такого мы как-то не додумались. Спасибо, мы, пожалуй, именно так и поступим… а тогда вернувшись… вы сказали, что знаете препарат, вызывающий инфаркт? Какой именно?

— Вы меня не так поняли. Я примерно представляю, как такой препарат изготовить, но во-первых, он будет так действовать не на каждого человека… то есть мне сначала потребуется медицинская карта человека, и только после этого я. с определенной вероятностью, смогу изготовить препарат, который именно его отправит в ад. Вы от меня этого ответа ждали?

— Примерно. А как трудно будет определить, что такой препарат был применен?

— Нетрудно, если заранее знать, что его следует искать. Но если вам… а знаете, я могу предложить вам иные подходы в решении… определенных проблем.

— Слушаю вас.

— Человек может заболеть, причем заболеть он может не чем-то экзотическим, а, скажем, простой простудой… нет, пневмонией.

— От которой изобретенный вами тетрациклин излечивает за пару дней.

— Ну да, излечивает. Практически всех излечивает, но у конкретного человека может оказаться аллергия как раз на тетрациклин. Это я для примера только говорю…

— А если человек не заболеет? Ведь пневмонией той же люди поголовно не болеют по несколько раз в год. И даже по разу в несколько лет.

— А вот это уже не ваша забота. Если человеку потребуется заболеть, он заболеет. А уж как он будет лечиться… он же, как я понимаю, сам врач, причем довольно опытный, тут даже на участкового свалить не получится…

— Я вижу, что мы друг друга поняли. Что вам нужно для приготовления… подобных препаратов?

— Миллион долларов и самолет. Извините, каков вопрос, таков и ответ. Я же уже вроде сказал, что мне нужна подробнейшая медицинская карта… пациента. А уж чем он заболеет и как будет лечиться — это будет уже моей заботой.

— Вы уверены?

— Абсолютно. То есть я понимаю, что вам моя идея может сильно не понравиться и вы можете… Но вот без меня вы точно не сможете проделать то, что я вам сейчас рассказал.

— Ну, судя по тому, что вы один за пару лет придумали очень хороших лекарств больше, чем вся мировая фармакопея за предыдущие двадцать, в последнем вы правы. А вот первая, недоговоренная часть вашего высказывания — просто глупость. Тогда я все же хочу кое-что уточнить: техническую часть вы готовы самостоятельно проделать, но ведь вам что-то наверняка потребуется для этой работы? Какое-то сырье, материалы, установки специальные, еще что-то…

— Что мне потребуется для работы, я пока сказать не могу. Это относительно материалов. Но мне нужны какие-то гарантии, очень серьезные гарантии, что впоследствии мне эту работу никто не припомнит…

— Я уполномочен дать вам такие гарантии.

— К сожалению, все люди смертны. Вы, Лаврентий Павлович, даже Иосиф Виссарионович. И я абсолютно точно знаю, что если что-то нехорошее случится с товарищем Сталиным, вполне определенные люди… если они просто меня уничтожат, это не страшно, но они уничтожат все завоевания социализма, они Советский Союз уничтожат!

— И вы знаете, кто конкретно? У вас есть какие-то доказательства ваших слов?

— Доказательства вы и сами можете найти, я вам просто подскажу, где искать. Но — и тут наши интересы совпадают — когда вы их найдете, у меня должно уже все быть готово. Вас такое сотрудничество устроит?

— То есть вы ставите условия…

— Виктор Семенович, я уже умер, а мертвые смерти не боятся. Я умер там, в белорусском лесу, когда латышские эсэсовцы сожгли мою деревню вместе со всеми жителями. А теперь я просто существую, и хочу всю эту сволочь, позволившую уничтожить и мою, и много других деревень и городов, отправить в ад. И вы мне можете в этом помочь — а я с радостью помогу вам. Не нарушая советских законов помогу: вы докажете, что определенные люди — последние сволочи и заслуживают смерти, а я… я просто поработаю палачом.

— Ну, если так…

— И еще одна просьба. Есть некоторые люди… вы их не знаете, но знаю я… точнее, я знаю, что они существуют. Когда мы закончим работу по… основным персонажам, я вам о них расскажу. Но пообещайте, что вы… что вы просто постараетесь и с ними… разобраться, не спрашивая почему они тоже не должны жить. Я не смогу ответить на этот вопрос, я просто это знаю. И я прошу не выполнить мою просьбу не задумываясь, а просто… постарайтесь, а? А там уж как получится…