Переход

Глава 14

Довольно давно Алексей Павлович, изучая историю где-то вычитал, что в сорок шестом-сорок седьмом коварный Сталин втрое повысил цены на продукты и одновременно понизил зарплаты рабочим в полтора раза. А сейчас Алексей увидел все это в реальности. Правда, оказалось, что при взгляде изнутри картина выглядит несколько иначе: просто в сорок шестом как раз полностью закончился переход на «режим мирного времени» и те же рабочие стали работать не по десять-двенадцать часов в сутки практически без выходных, а всего по восемь, и по воскресеньям почти все они, как и положено по закону, отдыхали. И, соответственно, за переработку денег уже не получали — однако большинству людей это пришлось по вкусу, все же постоянно существовать в режиме бешеного аврала никому не нравилось. А еще в стране появилось очень много низкооплачиваемой работы, на которую, например, с огромным удовольствием переходили женщины, уступая свои места за станком вернувшимся с фронта мужчинам: в одной Москве, например, работой по озеленению города занималось уже чуть больше двадцати тысяч человек — и эти люди тоже прилично «снижали среднюю зарплату по стране».

А «глядеть изнутри» на это парню пришлось из-за того, что началась «комсомольско-молодежная стройка» новой «институтской» фармфабрики и жилья для будущих ее работников. И велось это строительство силами вообще-то Витебского стройуправления (хотя здесь из витебских были только главный инженер, бухгалтер «московского отделения», женщина-кадровичка и пара прорабов — а всех рабочих управление нанимало на месте. Причем нанимались на работу большей частью как раз демобилизованные солдаты, квалификации практически никакой не имеющие, а потому готовые работать за довольно скромные деньги. И вот эти рабочие в подавляющем большинстве своем вовсе были не против существенно поднять себе зарплату путем регулярных переработок, а в Витебске вышло постановление товарища Дедова о том, что «на стройках жилого фонда в целях скорейшей ликвидации последствий войны допускаются сверхурочные работы в объеме до трех часов в сутки». А стройка хотя и велась в Москве, правила на ней — в силу формальной подчиненности управления — были именно «витебские». Правда, за сверурочную работу при начислении заработка вводился полуторный коэффициент, а на этой конкретной стройке вся зарплата шла из денег, получаемых именно Алексеем — так что за расходом денег ему приходилось следить очень внимательно.

Но полученная им Сталинская премия все же позволила обеспечивать сверхурочную работу в почти постоянном режиме, так что уже в начале мая все четыре корпуса нового общежития были достроены. Что очень сильно порадовало руководство института вообще и товарища Лихачёва в частности: Минздрав, видя возможность серьезного увеличения числа набираемых студентов, прилично увеличил и штатное расписание преподавателей и прочих сотрудников мединститута. И даже выделил средства на «строительство жилого дома для преподавательского состава методом народной стройки». То есть дал деньги и выбил какие-то фонды на стройматериалы, но имея в виду, что зарплаты строителям не будет…

На самом деле этот метод «народных строек» уже довольно широко применялся, но в основном на промышленных предприятиях, и при выдаче разрешений на такое строительство подразумевалось, что предприятие наймет несколько профессионалов, но в основном работы будут вести простые рабочие, чьи плановые задания будут выполнять другие люди. Но чиновники из Минздрава, выдавая такое «разрешение» мединституту, вероятно забыли мозги включить и подумать о том, что ни в самом институте, ни в клиниках его избытка рабочих явно не наблюдается. И поэтому Андрей Гаврилович, тщательно обдумав ситуацию, пошел разыскивать в институте студента Воронова…

Иосиф Виссарионович, закончив очередное совещание, посвященное работе Спецкомитета (на котором в том числе обсуждался и досрочный пуск нового, уже «энергетического» котла), поинтересовался у Лаврентия Павловича:

— Кстати, а как там этот графитовый наш лауреат поживает? Деньги-то с премии еще не промотал?

— Неплохо поживает, наши врачи, за ним наблюдающие, говорят, что у него потихоньку и мозги на место встают. То есть он уже с людьми начинает нормально общаться… хотя изобретать всякое он чуть ли не больше прежнего стал. А с деньгами… Полученные в качестве премии он в первый же день все потратил, до копейки премию перевел на счета Витебского стройуправления, которое теперь приступило к постройке опытной фабрики по выпуску лекарств и жилья для будущих ее работников.

— Я думаю, что мы не будем на него тогда сердиться, что он ничего не тратит на облигации восстановительного займа: все-то месячную зарплату в год стране взаймы дают, а он сразу все свои деньги тратит, причем именно на восстановление. А что он нового изобрести успел? Ему, наверное, теперь за изобретения еще больше платить придется?

— Это не моя епархия, но я бы точно ему за новые препараты заплатил. Он для Витебской фабрики придумал три новых лекарственных препарата, причем довольно дешевых, но — по первым отзывам врачей — довольно интересных в плане применения в медицинской практике. Но лично мне интересно, что про один довольно давно известно, еще с прошлого века буквально, его просто никто не применял потому что его врачи даже не исследовали всерьез. А вот еще два… уже наши специалисты всё прорыли: нет о них никаких упоминаний нигде. Однако если в описании того, как они действуют, парень не наврал… Один в производстве будет обходиться дешевле аспирина, а пользы от него даже побольше получится. А вот второй… сейчас его произвели немного в лаборатории, начали проводить клинические исследования…

— Так сразу и клинические?

— Да, сразу. Товарищу Пономаренко, который приказал сразу к ним приступать, было сделано предупреждение о недопустимости нарушения процедуры проверки лекарственных препаратов, а он в ответ лишь матом минздравовцев покрыл и сказал, что у нас времени на раскачку нет, а «партизан» плохого не посоветует. Тут я виноват, конечно, это именно я Пантелеймону Кондратьевичу и сказал, что парень не может что-то от себя выдумывать. Но тут вообще все интересно: если первые результаты подтвердятся, то…

— Что? Продолжайте.

— Смертность от инфарктов у нас сократится раз в пять. А если применить его в профилактических целях, то половину инфарктов можно будет вообще заранее предупредить. И почти полностью исключить тромбозы…

— Интересно… тут мы, пожалуй, одной Сталинской премией не отделаемся…

— Мне другое интересно, причем вообще с нескольких сторон. Наши химики, причем очень хорошие, по спецпроекту работающие, сказали, что придумать такой техпроцесс, который он витебским фармацевтам предложил, способен далеко не каждый академик — но ладно, допустим, он просто где-то про него прочитал. Но в описании препарата он указал на возможные побочки, причем на то, что они возможны в одном случае на миллион — но если препарат нигде никогда не производился и не применялся, то как он это вычислил? Я, конечно, ответов на такие вопросы никогда не получу…

— Да, человека, способного такое выдумать, доводить до сумасшедшего дома было бы просто глупо. А вот помочь ему в постройке фармацевтической фабрики…

— Сейчас мы пока не нашли законного способа… точнее, не вызывающего подозрений способа увеличить ему выплаты. Но когда в следующем году в Витебске наладят производство этого ибупрофена, помощь оказать сможем. Надо будет товарищу Струмилину поручить просчитать экономический эффект…

— Пожалуй мы так и сделаем…

Алексей, выслушав Андрея Гавриловича, с трудом подавил в себе желание рассмеяться:

— Боюсь, Андрей Гаврилович, что с мечтами о новом доме для преподавателей вам придется расстаться. Причем чем скорее, тем лучше: если вы хотя бы попробуете использовать выделенные средства на оплату строителей, то мгновенно познакомитесь с очень интересными людьми из партконтроля.

— Жалко, я все же надеялся, что вы хоть что-то придумать сможете. Потому что фонды на стройматериалы выделяются только на текущий год, а в следующем мы их точно уже не получим.

— Не получите, верно. Но я всё, что у меня было, уже перевел стройтресту, и еще им до ноября буду все будущие поступления переводить, все же текущие стройки получаются недешевыми. А на новый дом нужно будет тысяч уже четыреста… нет, я просто не знаю, где их взять. Вот в следующем году… но институту никто кредит не даст, вы же представляете бюджетную организацию, у вас своих доходов нет. Хотя… Андрей Гаврилович, а вы какое-то влияние на комиссию по распределению выпускников имеете?

— Вероятно да, я же председателем этой комиссии и являюсь. Но планы распределения нам минздрав дает, комиссия может разве что одного выпускника другим заменить.

— Это плохо, я просто подумал, что можно было бы продать сотню выпускников…

— Как это «продать»?

— Обыкновенно. Выдать, скажем, пару сотен направлений в больницы Белоруссии, а за это с товарища Пономаренко денежек слупить. Но раз не получится… а на прием студентов повлиять можете? Принять, скажем, двести-двести пятьдесят человек по целевым программам? То есть если тот же Пантелеймон Кондратьевич направит в институт на обучение пару сотен человек…

— Если они смогут сдать вступительные…

— Смогут. Давайте сделаем так… попробуем сделать: вы подготовьте два десятка преподавателей, которые примут эти вступительные экзамены еще в июне, прямо на местах, в Минске, Гомеле, Витебске и Могилеве — и вы тех, кто экзамены сдаст, сразу же в институт и зачислите. Общежития-то для иногородних уже имеются, я большим запасом — а я попробую эту идею в ЦК Белоруссии продать подороже. Скажем, двести пятьдесят студентов за два жилых дома.

— Вы… вы предлагаете вещи вроде и не противозаконные, но я начинаю чувствовать себя чуть ли не работорговцем.

— Можно подумать, что распределяя выпускников по стране, вы себя иначе чувствовать можете. Смотрите на вещи шире и глубже: вы всего лишь помогаете молодежи, которая еще при поступлении брала на себя вполне конкретные обязательства перед страной, эти обязательства выполнить. А страна у нас большая, и институт, беря на себя обязательства перед той же Белоруссией, одновременно резко улучшает условия жизни преподавателей, тем самым улучшая и уровень преподавания, принося тем самым больше пользы всей стране.

— Алексей, а вы знаете, как это называется?

— Знаю, это называется демагогией. Но если руководство минздрава ей занимается, то кто мы такие, чтобы идти против министерства? То есть против болванов, там засевших? А вот когда не болваны, министерством руководящие, наши трюки заметят и оценят…

— То меня уволят, и хорошо еще, если не лишат права медициной заниматься.

— Нет, там уволят болванов и специалистов по демагогии. Вас эти болваны поставили в безвыходное положение, вы, причем совершенно в рамках закона, выход все же нашли… Я вам больше скажу: там не только болваны сидят, но и просто вредители. И если какие-то вопросы к вам появятся, зовите меня: я вопрошающим… и другим очень специальным людям популярно объясню, чем и как эти вредители занимаются. Орден вам, конечно, обещать я не стану, но как минимум благодарность…

— Да, это уже не демагогия получается…

— Давайте не углубляться в филологические споры.

— Но устраивать приемные экзамены, как вы говорите, на местах…

— А вы заранее в министерстве об этом договоритесь. У вас же ситуация складывается, можно сказать, экстраординарная. А вы в министерстве вот что по этому поводу сказать можете…

Андрей Гаврилович внимательно студента выслушал, подумал немного:

— Хорошо, а когда вы сможете… договориться с белорусским руководством?

— Андрей Гаврилович, я всего лишь попытаюсь договориться. А вот получится ли… Зачеты у нас двадцатого заканчиваются… двадцать второго, первый экзамен четвертого — вот как раз на это время я все узнаю. Не договорюсь, а узнаю, получится ли договориться…

Когда разговор закончился, товарищ Лихачёв пошел по своим делам в состоянии легкой задумчивости, а Алексей — тот, еще раз обдумав свое же собственное предложение, отправился на телеграф.

Яна Петрович испытывала настоящий восторг: ведь она летела на самолете! И летела в Москву!‼ Позавчера матери пришла телеграмма от Лешки, в которой тот просто приказал матери отправить дочь к нему, причем именно самолетом. Правда, зачем ему это было нужно, в телеграмме написано не было — но оно и понятно, в телеграмме за каждое слово платить нужно. Но ни у кого даже и вопроса такого не возникло: раз Лешка просит, то нужно все немедленно так и сделать — так что девочка с огромной радостью смотрела в окошко на проносящуюся внизу землю.

Лешка ее встретил в аэропорту и на машине (!) отвез ее куда-то, в очень красивый дом. Причем он еще попросил водителя специально проехать по Красной площади… жалко, что выйти там и все хорошенько рассмотреть, не получилось. Но все равно!

А дома у себя (Лешка сказал, что это общежитие института, в котором он учится) он отвел ее в какую-то большую комнату (судя по флагу и бюсту Ленина — в местный красный уголок) и рассказал подробно, зачем он девочку к себе позвал и что ей нужно будет сделать по возвращении. А потом отвел в комнату, в которой девушки жили, и попросил их Яну на одну ночь пристроить. Девушки очень обрадовались, долго Яну расспрашивали о Лешке, напоили чаем, еду откуда-то принесли. Правда еда у них была так себе, драники — так и вовсе, похоже, без яйца были сделаны. Но мама говорила, что в городах вообще с продуктами неважно…

Утром Лешка снова зашел за ней, опять на машине отвез в аэропорт и отправил обратно в Витебск, где ей — председателю совета дружины Приреченской школы — нужно было сделать одно важное дело. Очень важное, как сказал Лешка, а значит подвести его было недопустимо…

Вернувшись с обеда Владимир Георгиевич Кудряев увидел сидящую в приемной пионерку. Классическую пионерку, в галстуке и с бантами на косичках, а секретарь, кивнув на нее, сообщил:

— Вот, пришла по вашу душу, но зачем — не говорит, вас ждет.

— Девочка, а ты кто? — поинтересовался первый секретарь Витебского обкома партии.

— Я — председатель совета дружины Приреченской школы Яна Петрович.

— Тогда ты, скорее всего, не туда пришла. Пионерскими делами у нас занимается обком комсомола. Это тебе надо на второй этаж…

— Я к вам пришла. Со срочным поручением от товарища Воронова. То есть это Лешка мне срочно поручил вам кое-что передать.

— Ну передавай, — Владимир Георгиевич протянул руку.

— На словах передать, — ответила девочка и, немного подумав, добавила: — конфиденциально…

Про товарища Воронова Владимир Георгиевич кое-что знал, правда, больше об этом товарище разные байки ходили. Однако товарищ Дедов, бывший тогда вторым секретарем обкома и курировавший деятельность этого «партизана», на повышение ушел с новым орденом, а на каком-то совещании сам товарищ Пономаренко заметил мимоходом:

— Парень, конечно, странный, но все, что он делает, почему-то превращается в ордена на груди тех, кто ему в его затеях помогал. И дело даже не в орденах, он как-то чуть ли не мимоходом решает такие задачи, над которыми мы, люди уже весьма взрослые, годами безуспешно бьемся. Конечно, опыт у него… специфический, и общаться с ним непросто — но если общий язык находится, то такие славные дела твориться начинают!

А детали «славных дел» тогда Пантелеймон Кондратьевич вникать не стал, но и о тракторном заводе, и о кислородных машинах, и о многом другом первый секретарь обкома был в курсе, а потому, даже не пытаясь что-то «заранее придумать», пригласил девочку в кабинет и предупредил секретаря:

— Меня ни для кого нет пока мы с… Яной Петрович не закончим. Яна, ты голодная? Сообразите что-нибудь девочке перекусить…

А затем, усадив пионерку в кресло, он стал внимательно слушать — и уже через пару минут понял, что «партизан» придумал что-то очень интересное. И даже не противозаконное. А еще через пятнадцать минут он, вызвав машину и распорядившись отвезти девочку домой, он позвонил товарищу Пономаренко: в рамках своей области он мог, пожалуй, все, предлагаемое «партизаном» сделать — но ведь этого будет маловато, а вот если все это проделать по всем областям республики…

Сдав последний зачет, Алексей зашел в ректорат и сообщил товарищу Лихачеву:

— Добрый день, Андрей Гаврилович, и я рад сообщить, что день сегодня по-настоящему добрый. Вопрос с финансированием строительства жилых домов для преподавателей практически решен…

— Домов, вы говорите? Но фонды нам выделены только на один…

— При необходимости фонды тоже появятся, а все прочее от вас зависит. Товарищ Пономаренко предложил простую схему: Если институт принимает — после экзаменов, конечно — двести белорусских студентов, то получается один жилой дом. Если от каждой области будет принято по тридцать студентов — то есть общим счетом триста шестьдесят — то два, и все фонды на второй дом Белоруссия изыщет. А если у вас получится взять шестьсот человек, то домов уже будет три, и не таких, как сейчас для работников фабрики строятся, а шестиэтажных. С лифтами и прочими прелестями цивилизации.

— Очень интересно, но шестьсот человек…

— С новыми общежитиями институт иногородних может принять уже почти четыре тысячи…

— Тоже верно. А когда нужно будет договор подписывать? И где? В смысле, мне придется в Белоруссию ехать или в представительстве…

— Никаких формальных договоров никто подписывать не будет. Вполне достаточно того, что я с вам договорюсь.

— Но ведь финансовая сторона…

— Я думаю, что вам вопрос о том, как руководство республики будет рассчитываться с Витебским стройуправлением, вообще беспокоить не должно. Вы общежития на баланс приняли?

— Институт принял…

— А там хоть какие-то сметы фигурировали? И здесь все будет так же.

— Я просто не знаю…

— В министерстве предложение о наборе студентов на местах вы согласовали?

— Да, им очень идея понравилась. Ведь о том, что в институт можно иногородних почти в десять раз больше принять, в «Правде» сообщать не будут, а набирать студентов, едва экзамены на «удовлетворительно» сдать сумевших, в медицинский…

— Ну и отлично. Хотя один договор все же подписать придется, но как раз в представительстве. По поводу командировок преподавателей, которые там экзамены принимать станут: это ведь не стройка, командировочные через кассу института пройдут. Можно уже завтра туда заехать…

Договоренность с Белоруссией о строительстве ряда зданий в Москве подразумевала, что Алексей потраченные деньги республике чуть позже вернет, из отчислений за изобретения вернет. То есть сам он имел в виду, что из денег, получаемых от уже зарегистрированный «изобретений». Однако белорусские товарищи посчитали иначе. То есть они посчитали (сами, без привлечения товарищей из Москвы) какой эффект дает применение в медицине парацетамола и ибупрофена — и подготовили постановление Совмина республики о выплате Алексею установленных законом авторских вознаграждений — и решили, что затраты на стройку будут возмещены еще до завершения этой самой стройки. Правда «партизану» об этом заранее сообщать не стали.

А Алексей, откровенно говоря, заботился о «счастье советских медиков» вовсе не из альтруизма. Он вдруг понял, что на самом деле хочет стать хорошим врачом — а для этого нужно, чтобы и преподаватели были хорошими. Очень хорошими, и к тому же испытывающими желание именно Алексею в учебе сильно помочь. Потому что учеба у него шла с огромным напряжением: все же возможность пять раз подряд прослушать одну и ту же лекцию или в операционной повторить операцию до тех пор, пока все не пройдет идеально, у него больше не было. И единственное, что его выручало — так это навык «волчьего сна», который он получил в центре интенсивной подготовки в Академии Дзержинского, но он прекрасно знал, что долго в таком режиме человеку продержаться не получится.

Хотя ему помогала еще одна вещь: студенты в общежитии никогда не отказывались объяснить ему что-то непонятное. В том числе и потому, что эти студенты точно знали: именно этот немного странноватый парень обеспечил студенческие столовые продуктами, как-то договорившись, что его родной колхоз поставит институту сначала эшелон картошки, а потом ежедневно посылающий в столовую по полторы сотни яиц. А возможность сытно и без хлопот поесть когда угодно, причем всего за гривенник, для любого студента очень много значила.

Однако даже желание «стать хорошим врачом» было лишь первой опорой намеченной самим Алексеем «высшей цели», так что уже почти выстроенная фармацевтическая фабрика (именно «опытная», позволяющее всякое творить вне спущенных сверху планов) стало второй опорой. А чтобы иметь право именно «творить всякое», ни перед кем за творимое не отчитываясь, нужно было еще кое-что. Замаскированное под «механическую мастерскую» этого завода.

Мастерскую (именуемую опытным производством) выстроили очень быстро, и так же быстро оснастили разными станками оборудованием, а — что парня больше всего порадовало — выделили довольно больший «лимит» на электроэнергию. Так что по окончании сессии он почти все время проводил в этой мастерской, работая с разными железками. Причем он не только железяки точил и резал, а в специально подготовленных тиглях их еще и плавил разнообразно. И работал он там буквально днями и ночами, довольно часто даже в общежитие поспать не приходя — но к намеченному сроку он все же успел сделать то, что хотел…

Приехавший в Москву на очередное заседание ЦК Пантелеймон Кондратьевич был хмур: до него уже дошли слухи о том, что товарищ Сталин собирается его снять с поста секретаря ЦК республики. Хотя те же слухи сообщали, что с должности предсовмина его пока снимать не собираются — то есть довести до конца именно хозяйственную работу ему все же позволят. Возможно, оно и лучше получится, ведь можно будет сосредоточиться именно на хозяйственной работе, в которой уже стали заметны серьезные успехи. А с новым секретарем — кто бы он ни был — в принципе поладить будет можно.

Вот только одного он не ожидал: что его прямо на вокзале встретит «партизан». А когда парень сказал, зачем он его тут подкарауливал, Пантелеймон Кондратьевич тут же усадил его в свою машину:

— Сейчас в представительство заедем, все покажешь и расскажешь, только постарайся побыстрее: у нас совещание в Кремле через полтора часа начинается.

А когда совещание началось и его попросили кратко «отчитаться о проделанной работе», он усмехнулся:

— Работа проделана самая разнообразная, и проделана она, как я считаю, неплохо. В особенности в плане подъема творчества масс. Например, один наш парень, партизан молодой, который сейчас в Москве на врача учится, партизанских своих навыков — в плане из любого дерьма быстро на коленке конфетку сделать — не растерял. И сделал кое-что, вот, сами можете посмотреть.

Он наклонился к портфелю, но вытащил из него не только довольно толстую пачку бумаг. То есть сначала вытащил и положил на стол бумаги, а затем, оглядев всех хитрым взглядом, снова наклонился к портфелю, чем-то под столом пощелкал, снова оглядел собравшихся — поставил на стол пулемет…