Переход

Глава 16

На очередной сессии Верховного Совета было принято важное решение: на начало весны в ряде областей в республиках были назначены референдумы по поводу перевода этих областей в другую юрисдикцию. Причем вопрос не ограничился только областями бывшей Донецко-Криворожской республики, предстояло голосование и в ряде областей Казахстана, Армении, Грузии и Азербайджана. Местные власти сразу же развернули мощную агитацию, но некоторые результаты такого голосования были уже вполне предсказуемы и в ЦК уже развернулись споры о том, кого назначать в руководство этих областей. Но, понятно, споры эти в народ не выносились и внешне все было довольно спокойно.

Спокойствия добавило то, что урожай сорок седьмого года получился довольно хорошим, отмена продовольственных карточек продуктовые магазины не опустошила, а вот цены на рынках просто рухнули. Чему колхозное крестьянство отнюдь не радовалось, но его, по большому счету, никто особо и не спрашивал. То есть спрашивали, но не рядовых колхозников, а все же председателей колхозов, и спрашивали их в основном по поводу того, как они (председатели эти) собираются все же поддержать уровень жизни своих односельчан и что им для этого нужно.

И первым по этой части подсуетился Дмитрий Михайлович Попов, все еще работающий первым секретарем Смоленского обкома партии. В Ярцево на базе ремонтного предприятия «объединенных МТС Ярцевского района» (то есть просто очень большой мастерской по ремонту тракторов и сельхозмашин) он организовал производство небольших мотоблоков с моторами, аккуратно передранными с немецкого мотоцикла (на этот раз с Цундаппа), причем в качестве образца взяли мотоцикл начала тридцатых годов с мотором около шести лошадиных сил. Но хотя мотор был давно уже устаревшим, его было производить несложно даже на небольшом предприятии, а еще его было очень просто ремонтировать (хотя, по словам двух инженеров, занявшихся этим производством, там вообще ломаться было нечему). И маленький заводик таких мотоблоков выпускал уже штук по пятнадцать в сутки. Выпускал, даже не взирая на то, что почти девяносто процентов работающих на заводике были женщины (то есть ровно девяносто человек из ста двух сотрудников), а мужчины трудились исключительно в литейном цехе.

Ну а сырье для производства этой техники — как и в Белоруссии — в главным образом просто «собралось по полям». В смысле, по полям былых сражений. И собирали металлолом в основном пионеры — но именно «в основном». Потому что собирали они металлы, используя производимые в Минске металлоискатели, которые от прочих отличались тем, что в зависимости от размера железяки они сильно меняли тон сигнала, и если пионеры обнаруживали что-то, похожее на снаряд, то они все же вызывали саперов, но в основном они притаскивали с полей стреляные гильзы буквально мешками, осколки снарядов, элементы амуниции. Потому что снарядов и мин в полях уже не было, почти не было: все поля за прошедшее время «прокатали» отремонтированными немецкими танками (точнее, самодвижущимися машинами, кое-как собранными из обломков этих танков, еще в Белоруссии собранными) и противоминными тралами. А по лесам пионерам шастать все же запрещали, там разминирование (и сбор металлолома) все же саперы проводили. И, по прикидкам, в области такого металла должно было хватить еще лет на пять работы подобных заводов. Именно заводов: еще один заводик по производству мотоблоков строился на Брянщине.

А в Коврове весной началось серийное производство новеньких пулеметов РПВД-47, впервые в практике Советского Союза получивший официальное название «Ворон». Товарищ Дегтярев пулемет оценил довольно высоко, но все же для постановки его на производство изрядно машинку «усовершенствовал и упростил», выкинув «двойное заряжание» и оставив только ленточное питание. Тем самым удешевив его в производстве в полтора раза — и заслуженно получив за проделанную работу Сталинскую премию первой степени. Разделив ее с товарищем Вороновым, который еще одну такую же премию получил «за разработку медикаментов нового поколения». Проведенные в Витебске по распоряжению Пантелеймона Кондратьевича «клинические испытания» показали, что вероятность повторного инфаркта при использовании клопидогрела сокращается чуть ли не впятеро, а дешевый ибупрофен уже не в разы, а на порядки сократил потребление довольно ядовитого (и совсем не дешевого) пирамидона…

Правда, в постановлении о награждении (открытом, «за лекарства») вообще никакие препараты не упоминались: генерал-лейтенант Аничков, работающий так же президентом Академии медицинских наук, высказал мнение, что «особенно не стоит вообще упоминать новый противоинфарктый препарат до тех пор, пока его производство не покроет полностью нужды населения СССР и мы не решим поставлять его на экспорт». А в отношении инфарктов (и причин, его вызывающих) Николай Николаевич был авторитетом абсолютным, так что его предложение «забыть указать название препарата» было принято вообще без обсуждений.

Николай Николаевич лично в Москву на вручение премии приехал, чтобы просто выразить свою признательность первооткрывателю препарата. А когда он этого «первооткрывателя» увидел, то некоторое время пребывал в состоянии легкого ступора, но все же взял себя в руки и горячую признательность этому студенту второго курса выразил. И, как заранее и хотел, поинтересовался, как парень «дошел до жизни такой», то есть как ему вообще в голову пришла мысль о том, что подобный препарат в принципе можно создать — ведь сам по себе он вообще на организм не влияет никак, и только в этом организме распадаясь, он начинает приносить ему пользу. Поинтересовался, выслушал ответ. Согласился с ним пообедать и обсудить некоторые другие вопросы профилактики и лечения сердечнососудистых заболеваний. Пообедал, после обеда сходил с Алексеем в институтскую фабрику, очень внимательно посмотрел на то, как небольшая проволочная конструкция, смятая в комок, при сорока градусах распрямляется и превращается в ажурную трубочку…

— Интересный у вас сплав получился, но совать металл в сосуды…

— Это не сплав, а интерметаллид. К тому же с точки зрения живых организмов абсолютно инертный, он вообще ни с кровью, ни с тканями не реагирует. И через сто лет останется таким же новеньким и сверкающим.

— Возможно… но как его поместить в нужное место? Ведь если делать операцию на сердце…

— Эта фиговинка как раз и сделана для того, чтобы никаких операций на сердце не делать. Ее можно поместить на место через, скажем, паховую артерию. Конечно, это будет не просто… отработать такую методику, нужно будет и зонды соответствующие придумать, и продумать, как железку подогреть не поджарив при этом сердце и сосуды — но это уже специалистам все разрабатывать нужно, а я мало что второкурсник, так еще вообще на педиатра учусь. Но тут нужно еще вот что учесть будет: спиралька все же может стимулировать образование мелких тромбов, так что после ее установки человеку придется до конца жизни глотать клопидогрел. Но раз клопилогрел у нас уже производится… а с этой проволочиной и клопидогрелом человек сможет полноценно после небольшого инфаркта жить десятки лет, так что заняться такой работой, я думаю, все же стоит.

— А вам долго делать такие спиральки? Про цену я даже спрашивать не буду, жизнь человека вообще бесценна…

— Делать — недолго. Да и цена получится копеечная. Так что когда вы захотите этим заняться, просто пришлите мне размеры спиралек, вам для работы необходимые, и я вам их сделаю. То есть не я, вам их рабочие на заводе сделают столько, сколько нужно будет.

— Да, задали вы мне задачку… спасибо огромное. Мы, я думаю, сразу же и начнем такую разработку… если я вам пришлю размеры, скажем, через неделю… не для людей, надо же сначала на животных технику отработать…

— Сейчас одну спиральку рабочие сделают часа за два. Тысячу спиралек — за три часа, — усмехнулся Алексей, — но вам поначалу столько и не нужно будет. Только вот сомневаюсь я, что вы за неделю зонд придумать сможете… в любом случае буду рад, если у вас все получится быстро. И очень рад, что с вами познакомился…

Про стенты Алексей Павлович знал практически все: у него когда-то два таких стояло. А выработанная годами привычка все, с чем ему сталкиваться приходилось, подробно изучать привела к тому, что нитиноловые стенты он «в прошлой жизни» изготавливать научился — узнав, что в России они просто не делаются, научился. Когда у тебя в нескольких восточных банках просто так валяется много миллионов иностранных денег, такое проделывается быстро и не особо и сложно. А денег у него было… достаточно: Вирджилл перед тем, как окончательно покинуть этот мир, перевел на счета Алексея суммы, способные многих заставить скрипеть зубами от зависти. Не миллиарды, конечно, но на несколько небольших предприятий денег должно было хватить. На несколько предприятий, производящих то, что закупить за границей стало трудновато. Например, на фабрику по выпуску стентов. И процесс их производства Алексей Павлович тогда детально изучил — а вот зонды в стране уже то ли выпускались, то ли поставлялись из «дружеских стран» — и в этой области у Алексея ни малейших знаний просто не было.

Посевная сорок восьмого года прошла успешно, и особенно успешно она прошла в «нечерноземных областях России». Товарищ Сталин очень высоко оценил «опыт Смоленской области» и в Нечерноземье техники отправили заметно больше, чем в «основные зернопроизводящие регионы». Ну и с удобрениями там не поскупились — благо было, чем «не скупиться». С калийными удобрениями было все понятно, их уже на двух довольно больших предприятиях буквально миллионами тонн производили, с фосфоритами тоже все было довольно неплохо: кроме Кольского полуострова их добывали и в Подмосковье, и в Поволжье, и на западе Белоруссии. А вот с удобрениями азотными картина начала кардинально меняться начиная с сорок шестого года. Оказалось, что с использованием «кислородных газогенераторов» водород для производства аммиака довольно недорого получается из обычного угля, включая даже самые «паршивые» его сорта, и даже из торфа — и относительно небольших заводов по производству азотных удобрений было за год выстроено уже больше двадцати штук. А чуть ли не самый большой такой завод был построен возле Старобинского завода по производству хлористого калия: там для работы электростанций, обеспечивающих этот завод электричеством, поставили несколько больших «торфяных газогенераторов», ну а работающие на заводе химики не смогли спокойно смотреть на вырабатываемый в них водород.

Так как в Гомеле уже начал работать завод по производству химической аппаратуры, в республике «своими силами» изготовили первую аммиачную колонну, а для обеспечения Старобинской электростанции газом там поставили еще парочку больших газогенераторов — и за год, увеличивая число генераторов и количество «газоразделительных станций» топки основной электростанции перевели вообще на чистый угарный газ (чтобы котлы при этом пар с нужными параметрами давали, туда вместо воздуха начали тоже кислород подавать), а углекислый газ из труб электростанции собирали и отправляли на производство карбамида. А электричества на всю эту «химию» на получившемся «комбинате химических удобрений» хватало с избытком, ведь газ на выходе из газогенератора был нагрет до девятисот градусов и его «охлаждали» как раз в котлах, вырабатывающих пар для других, не особо и мощных турбогенераторов — но в результате и КПД этих энергоустановок подняли почти до девяносто процентов, и получили «практически бесплатно» еще больше тридцати мегаватт электрической мощности. Ну и карбамид в количествах, позволяющих удобрить поля не только в Белоруссии. А так как для достижения такого результата были налажены и серийное производство мощных газогенераторов, и «попутных электростанций», и реакторов для выпуска карбамида, то таких установок стало появляться много по всему Союзу. То есть в основном там, где с торфом было хорошо или с бурым углем…

Перед заседанием Совмина, на котором собирались обсудить ход посевной, Предсовмина поинтересовался, сугубо «неофициально»:

— Слава, вот ты мне скажи, а то Николай Алексеевич темнит что-то: почему в Белоруссии с подготовкой к посевной все просто прекрасно, а на Украине — просто задница какая-то.

— А можно я не буду отвечать?

— Не знаешь, стало быть…

— Знаю, и товарищ Вознесенский тоже знает. Но он-то помалкивает, так чего я-то поперед начальства полезу?

— Ясно… тогда попробую по-другому. Товарищ Струмилин, изложите мне свое личное неофициально мнение, по какой такой причине на Украине с подготовкой к посевной полная задница, а в Белоруссии мало что у себя подготовку на отлично провели, так еще и в десятке областей России оказали помощь более чем существенную.

— Потому что, Иосиф Виссарионович, товарищ Пономаренко, кроме исполнения планов, спускаемых Госпланом, из республиканского бюджета очень много тратит на развитие местной промышленности, на сельское хозяйство ориентированной. Госплан об этом не информируя и ничего из фондов Союза для этого не запрашивая. А в отмеченных вами областях РСФСР руководство подобные предприятия организует либо как филиалы белорусских местпромовских заводов, либо вообще как артельные — и там удовлетворяется в основном именно нужды области, но они как раз и удовлетворяются. Что же касается Украины, то я все же промолчу.

— Это почему?

— Потому что вы товарищу Хрущеву доверяете, а я полностью согласен с товарищем Кагановичем относительно этого… товарища.

— В чем именно?

— Да во всем. Сейчас уже совещание начинается, пойдемте в зал…

Алексей изо всех сил постигал науку медицину, но постижение шло у него с переменным успехом. Средненько так шло, ту же «нормальную физиологию человека» он смог сдать только с третьей попытки. Но все же сдал, хотя преподаватель его и предупредил:

— Если вы и в следующем семестре так же к учебе относиться будете, то как минимум без стипендии останетесь. «Удовлетворительно» вы сейчас все же вымучили, причем непонятно, кто из нас двоих здесь больше мучился, но в следующем семестре я вам рекомендую к занятиям относиться… более систематически. Вижу, что вы можете, но вы же в феврале шесть занятий подряд пропустили!

— Извините, я на другой предмет отвлекся… наверное, излишне отвлекся.

— И на какой же? У вас, я гляжу, в зачетке только одна оценка «отлично», по общей хирургии. Хотя я слышал, что в клинике вы себя еще в прошлом году неплохо показали, но учитесь-то вы в педиатрии! Или хотите сменить факультет?

— Нет, не хочу. Просто тогда так получилось, но я постараюсь исправиться.

— Очень на это надеюсь. Но даже если моя оценка вам помешает в следующем семестре получить стипендию, то предупреждаю сразу: я вам еще раз пересдать предмет не разрешу. Идите…

В конце мая на опытном фармзаводе заработала линия по производству нового полностью синтетического антибиотика, названного (Алексеем) «синтомицином». В описании к препарату он предупредил о возможности сильнейших осложнений, но его производство он наладил не потому, что «альтернатив не было», а потому что получившийся очень дешевый препарат можно было очень эффективно использовать в ветеринарии, и в частности, при выращивании кур. Тоже препарат не из лучших, но в нынешних условиях он явно был «лучше, чем ничего», поскольку куры при попытке разведения на больших фермах, насчитывающих сотни голов, как правило дохли в течение пары месяцев из-за «локальных эпидемий». А в стране ни яиц, ни курятины избытка уж точно не наблюдалось. Но так как «рекомендации» по части куроводства со стороны студента второго курса, к тому же вообще педиатра, никакого влияния на руководство сельских хозяйством страны оказать не могли (их бы никто и выслушивать не стал), то первые порции продукта он отправил в Приреченский, где председателем местного колхоза работала как раз Янина мать — а вот она, относясь к парню почти как к наместнику бога на земле, все его рекомендации и советы выполняла беспрекословно…

В конце июля на очередном совещании руководителей Спецкомитета после доклада товарища Курчатова о том, что в сентябре скорее всего необходимый для изготовления специзделия материал будет не просто получен, но и приобретет требуемую форму, и особо подчеркнувшего то, что все получилось так быстро сделать из-за наличие очень качественного графита, Иосиф Виссарионович в разговоре с Лаврентием Павловичем спросил:

— Как думаешь, парня за графит отблагодарить нужно? Он, конечно, не знает, для чего наши физики этот графит используют, но ведь придумал-то его он.

— Если намеченное испытание пройдет успешно, то орден ему точно нужно будет дать. И даже не «Знамя»: Игорь Васильевич сказал, что этот графит всем им минимум год сэкономил.

— Значит… раз награду он заслужил, то ее получит. Кстати, а сейчас этот… партизан чем занят?

После выяснения того факта, что молодой человек лично придумал, как быстро и дешево нарастить производство пенициллина (и стрептомицина, который теперь тоже на четырех заводах производился), Сталин и Берия решили «странного гения» по возможности не трогать и не трясти его на предмет выяснений «откуда он все это взял». Гении — они непредсказуемы, а если специалисты говорят, что от таких расспросов человек может окончательно спятить… А так он, возможно, и еще что-то полезное придумает.

— Всяким он занят. Весной отправил в свой колхоз какой-то новый препарат, на курях его проверять попросил. Получается вроде интересно: там ферму выстроили, на которой сейчас выращивают сразу две тысячи кур-несушек, и за три месяца на ферме ни одна курица не сдохла. То есть все же сдохла парочка, но остальные куры от них не заразились и скоро уже яйца нести начнут. А это в плане обеспечения яйцом советского народа очень интересно.

— Посмотрим, как оно там дальше пойдет. Он сейчас в колхозе?

— В колхозе, только не в Белорусском. Он — тоже весной еще — через сокурсника договорился с колхозом уже в Азербайджане… причем и с Гусаровым договорился, туда по партийной линии отправили четыре трактора Оршанских, еще кучу техники — и вот в колхозе поле довольно немаленькое засеяли полынью. Так что теперь партизан наш в этом колхозе сидит и, как наш товарищ сообщает, наблюдает за ростом этой полыни. С собой целую лабораторию приволок…

— А колхозники так радостно согласились для него полынь эту сеять?

— Очень радостно, он тамошнему председателю каждый месяц по двадцать тысяч наличными выдает. А за такие деньги они бы хоть все поля полынью этой засеяли…

— А… а зачем ему полынь?

— Думаю, что скоро узнаем. Вчера пришло сообщение, что колхозники начали полынь эту собирать, сушить ее и по ящикам складывать, а парень уже договорился, что ему железная дорога предоставит пять вагонов для перевозки этой травы в Москву.

— Тем же способом договорился?

— Ну наш человек свечку не держал. А куда он свои премиальные деньги тратит, дело вообще не наше.

— Куда он тратит — не наше, а вот кто и за что у него эти деньги берет… кстати, нужно бы узнать, сколько он эту затею потратил и еще потратит: если… когда он нам покажет что-то новенькое, то, возможно, имело бы смысл затраты его как-то скомпенсировать.

— Если честно, то я сильно подозреваю, что он тогда премий столько огребет, причем строго по закону, что все свои затраты сто раз окупит. Вот интересный все же нам партизан попался: может и дом купить, и автомобиль, и вообще что угодно — а живет в общежитии, питается в столовой студенческой… из личных вещей себе только парочку костюмов построил. Еще и обувь, конечно, очень себе интересную заказывает.

— Какую-то особо модную?

— Какую-то особо удобную. Мы того сапожника, который ему ботинки эти делал… уже несколько раз делал, попросили и нашим людям такие же стачать. Красота у них, конечно, неописуемая — то есть без мата описать ее невозможно, но парни говорят, что в таких ботинках можно целый день бегать, причем хоть в городе, хоть по лесам иди даже по горам: ноги не устают и не натираются, но главное — даже если постараться, то подвернуть в них ногу почти невозможно. Думаю, для армии они бы пригодились, ну, по крайней мере для осназа.

— И что мешает?

— Особо ничего, мы наших людей у сапожника этого обучили, сейчас для своих парней уже потихоньку тачать такие начали. Но получается все же дороговато, пара ботинок обходится рублей в триста.

— Действительно…

— Первую партию испытали у десантников-парашютистов: ни один человек из роты ногу не подвернул. Так что думаем к осени их выпуск на какую-нибудь фабрику передавать.

— Еще и сапоги… Интересно, есть хоть что-то, что этот партизан улучшить не может?

— Он все улучшить может, — заулыбался Лаврентий Павлович, — даже, подозреваю, человеческую породу. У нас, если ты еще не узнал, есть сейчас много колхозов, в которых мужиков вообще не осталось. То есть не мало мужиков осталось, а вообще ни одного нет. Так вот, наш партизан уже десяток таких… То есть он председательш таких колхозов к себе приглашал и с ними договаривался о том, что каждая баба в этом колхозе, как только забеременеет, получит новый дом и до того, как ребенку двенадцать лет исполнится, будет еще и денег получать по двести рублей в месяц. И ведь он не просто обещал, он для таких колхозов в сберкассе специальные счета открывал, с которых деньги можно только на детей получать, и денег на каждый счет положил… не на все, конечно, время, но лет на пять хватит.

— Думаешь, наши бабы за это к нему в койку прям толпой и помчатся? Некоторые конечно…

— Нет, он об этом вообще не говорил, ему плевать, от кого бабы понесут. Единственное, особо предупреждал насчет венерических болезней, но и на медицинскую проверку — как самих баб, так и… претендентов деньги отдельно оставлял.

— Очень интересно.

— А я об этом уже говорил, когда рассказывал что он всю премию за сентябрь на бутылки и соски потратил. Лично я думаю… Пантелеймон Кондратьевич вроде упомянул, что парень своими глазами видел, как латышские эсэсовцы в деревнях детишек убивали, и у него на этом пунктик образовался.

— Тогда понятно… но непонятно, почему у нас такого пунктика нет!

— У нас на такое в стране денег не хватит.

— Значит, надо изыскать. И не денег, а, как он начал, бутылочки изыскать, соски, пеленки, прочее все. Надо, и я подумаю, кто этим у нас лично займется.

— Товарищ Пономаренко?

— Нет, конечно. Сказал же: подумаю. Но если у тебя правильная мысль по этому поводу появится, то ты ее не таи…