Переход

Глава 3

Следующий месяц Алексей жил у осназовцев на базе и занимался главным образом доработкой их оружия. То есть изготавливал глушители к карабинам и пистолетам, дорабатывал патроны. Ну и обучал взрослых парней стрелять из пистолета «без мушки», все же толстая трубка глушителя мушку полностью закрывала. Получалось плохо, но не потому, что у бойцов руки были кривыми, а потому, что «придуманный» пистолетный глушитель годился только для Люгера, а с этим пистолетом осназовцы близко все же знакомы не были — но они все же старались.

Алексей работал вместе с довольно пожилым (для советской армии) мастером, которому было уже пятьдесят пять, и он вообще был одноногим инвалидом — но уходить из армии он не собирался, в том числе и потому, что «где-то рядом сын мой служит». Да и выгонять его никто не хотел, потому что руки у него были золотые, он любое оружие мог очень быстро привести в порядок. И не только оружие: у Алексея на переделку одного патрона уходило минут двадцать, а старик то же самое проделывал минут за пять. Правда он не доводил «под снайперскую стрельбу» саму пулю, но среди осназовцев и снайперов, в общем-то, не было…

Больше всего Алексей жалел, что не может бойцам «дать уроки» по действиям штурмовых групп в городе, ведь очень скоро Советская армия пойдет на Витебск и Оршу, да и позже придется много городов брать — но он прекрасно понимал, что «партизана-одиночку», даже с двумя орденами на груди, никто слушать не станет. А орденов у него было уже два: один — Красную Звезду — Крылов ему вручил своей властью «за разгром моторизованной группы противника», а на самом деле — за то, что он действительно поверил, что у парня «восемнадцать только подтвержденных». А орден Красного Знамени ему вручил уже Верховный Совет «за генерала».

А когда Крылов вручал ему «Знамя», он поинтересовался:

— Товарищ… Алексей Воронов, а ты теперь чем заниматься будешь?

— Домой вернусь, буду в колхозе Красной Армии помогать. До конца войны буду, а потом учиться пойду. На врача.

— Дело хорошее, да. Вот только насчет возвращения домой… в деревушке твоей фашисты оказывается концлагерь устроили, рядом с деревушкой, а вот на месте самой деревушки нынче кладбище. А тебе на погост вроде рановато.

— А как называется та сгоревшая веска, где я со старшиной Степаненко встретился?

— Никак она не называется. То есть кто знал, тех уж, похоже и нет, а на карте она отмечена как веска приреченская номер два.

— Вот там и поживу пока, в Приреченской. Ну, как ее окончательно мы освободим. Речка — это хорошо, можно рыбу ловить и с голода не умирать, а все прочее — и выстрою, и сделаю.

— Ну смотри, а то капитан Акулич уже рапорт написал с просьбой принять тебя сыном полка и на довольствие поставить…

— Довольствие — это, конечно, неплохо. Но объедать наших бойцов я не хочу и не буду, а воевать… я же сказал, что воевать я пока заканчиваю.

— Ну смотри, орденоносец ты наш… уже Воронов. Но если передумаешь, обращайся! Даже если сильно потом передумаешь…

Передумывать Алексей точно не собирался, он уже составил собственный план дальнейшей своей жизни здесь. То есть в этой реальности, и менять его точно бы не стал. Потому что в голове своей он очень много всего для страны полезного притащил — но только «в голове», а чтобы это полезное реализовать, нужно было хотя бы в живых остаться. А на фронте от действий человека зависит все же не очень и много, ведь от бомбы или снаряда увернуться всяко не получится. Люди ведь очень хорошо научились воевать — и, в том числе, придумали очень много всякого полезного именно для сохранения жизни собственных бойцов. Ну и что? В каждой новой войне количество жертв лишь увеличивалось — потому что те же самые люди придумали еще больше всякого, чтобы бойцов уже вражеских побыстрее (и, главное, подешевле) убить.

Способов убиения или зашиты от убиения Алексей помнил много, он вообще очень много всякого помнил. Ведь его специально учили и запоминать очень много всякого, и — что тоже очень важно — в нужный момент эти воспоминания вытаскивать на поверхность…

Когда он, больше смеха ради, позвонил по запомненному номеру телефона, он все еще считал случившееся каким-то розыгрышем. Ну мало ли, допустим ему кто-то хохмы ради незаметно внушил этот номер, а во сне он и «вспомнился». Или — как сообразил парень уже после звонка — кто-то такую провокацию устроил чтобы отцу навредить, ведь Павел Воронов работал на совершенно секретном предприятии и звонок за рубеж с домашнего телефона мог соответствующие органы насторожить. Однако, похоже, народная молва о том, что «товарищ майор» прослушивал каждый телефон в стране все же была из разряда детских страшилок — и никто отца Алексея «трясти» по поводу звонка не стал.

Отца никто не стал беспокоить, а вот самому Алексею позвонила какая-то тетка и на хорошем русском языке сообщила:

— Вы позвонили по известному вам номеру телефона, и мне поручено вам кое-что передать. Когда вас можно застать дома?

Вообще-то были осенние каникулы, но на улице погода была просто отвратительной, так что бездельничающий старшеклассник просто сидел дома и главным образом читал книжки. Об этом он звонившей тетке и сообщил, а она в ответ сказала, что принесет ему «передачку» в течение получаса. И принесла, непривычного вида большой конверт из плотной желтой бумаги принесла. Даже два конверта, но — предварительно уточнив, что открывший ей дверь очень молодой человек действительно является Алексеем Вороновым, поинтересовалась, говорит ли он свободно по-английски и, получив отрицательный ответ, протянула ему конверт с надписью «NO», уточнив при этом:

— Я не знаю, куда вы звонили и мне запрещено не только спрашивать вас об этом, но даже слушать вас, если вы начнете рассказывать и расспрашивать уже меня. Я не знаю, что находится в конверте. Мой работодатель поручил мне лишь передать конверт вам и передать его просьбу прочитать то, что в нем находится, в ближайшее время. Спасибо за то, что согласились встретиться со мной и что выслушали меня. Всего вам хорошего!

Письмо, лежащее в конверте, Алексея очень заинтересовало:

«Товарищ Алексей, вы побывали в интересном месте, и я готов стать вашим гидом в следующем путешествии. Но я говорю лишь по-английски, а вы, раз вы читаете это письмо, английским не владеете. Но у вас в России есть очень хорошие учителя, в Академии Дзержинского, и они могут вас научить английскому буквально за месяц: они за месяц научили ваших космонавтов, летавших с американцами. Такая учеба будет трудна, это тяжелая работа — но вы за эту работу в любом случае получите хорошую оплату, в размере ста фунтов в сутки в пересчете на ваши рубли. Если вы согласны, позвоните по известному вам номеру и сообщите об этом. Всего хорошего, а за труд по прочтению этого послания прилагается ваша оплата, не зависящая от вашего согласия учиться. Всего хорошего, Вирджилл Торнтон».

Четыре сиреневых бумажки пока еще представляли собой довольно приличные деньги. Правда, этот Вирджилл, похоже, не представлял, что пишет он еще школьнику, причем отпетому троечнику… но с такой оплатой несколько лишних троек или даже двоек ни малейшего морального ущерба не нанесут — и Алексей снова набрал знакомый номер.

Примерно месяц ничего не происходило, и парень уже снова стал склоняться к тому, что это была чья-то странная шутка — но в начале декабря ему сначала позвонила какая-то женщина, а затем и в гости к нему приехала. Откровенно удивилась, когда Алексей сообщил ей, что разговор шел именно о нем, но все равно показала свои документы (включая диплом доктора медицинских наук) и пригласила школьника на «интенсивное обучение». Причем именно в Академию Дзержинского, где был создан специальный центр для такого обучения. Еще раз она зашла уже вечером, о чем-то долго говорила с родителями Алексея, затем сказала школьнику, что занятия начнутся в начале января…

Судя по тому, что рассказала ему мать, его «выбрали по какой-то международной программе» и отказываться нельзя, так как родители за эту «программу» получили четыреста пятьдесят рублей. А в школе какие-то чиновники уже договорились о том, что парень две недели на уроки ходить не будет — что было нетрудно, так как учителям было вообще наплевать, с какими отметками и с какими знаниями отпетый троечник эту школу закончит.

Спустя два дня Алексеяч снова навестила «первая тетка» и передала ему еще один конверт:

«Парень, мне сказали, что ты еще школьник, и это замечательно! Я потом тебе сам объясню почему. Но чтобы ты понял объяснения, тебе нужно будет усердно учиться — а там это делать будет не особо и просто, отчисляют оттуда по очень многим причинам. Но если тебя за что-то захотят отчислить, ты будешь знать за что — и уже знаешь, что в таком случае делать. Успеха! Вирджилл».

Учеба в Академии была действительно очень напряженной, там на восемь курсантов было четверо преподавателей языка, четверо врачей и человек десять «обслуги», причем в роди обслуги работали офицеры в званиях не ниже капитана. И график учебы был настолько напряженный, что «курсантов» даже домой не отпускали и учили чуть ли не круглосуточно. Алексей за три недели учебы трижды воспользовался переходом: когда его хотели отчислить на второй уже день из-за провала в каком-то психологическом тесте, которые дважды в день проходить требовалось, когда он всерьез так разосрался с одним из курсантов, до драки разосрался… но после того, как Алексей ситуацию обдумал в переходе, отчислили уже этого курсанта. А третий раз ему пришлось воспользоваться переходом из-за того, что Наталья — как раз этот доктор медицины и более чем профессиональный психолог — как-то заметила, что Алексей «выбивается из общего графика на пару дней» и очень захотела его «отдельно поизучать после завершения курса». Пришлось «вернуться» и очередной тест пройти так, «как психологи и ожидали». А еще через три недели Алексей впервые встретился в Вирджиллом и выяснил, с чего этот толстый англичанин так о нем заботиться стал…

Точно в срок началась операция по освобождению Витебска, и спустя четыре дня Алексей перебрался в «деревню Приреченскую», где рота, в которой служил старшина Степаненко, за день поставила вокруг печки избу. Хорошую такую избу, хотя и из сырого леса — но они и окна застекленные в ней поставили, м даже крышу покрыли алюминиевыми листами (и то, и другое было взято со сбитого Ю-52, валявшегося неподалеку — то есть на машине туда можно было доехать часа за два). Избу солдаты не благотворительности ради поставили, рота в атаку ходила, одев сделанные Алексеем бронежилеты — и за четыре дня боев рота потеряла убитыми лишь двоих. А сам старшина Степаненко, которому вражеская пуля попала в щиток, прикрывавший причинное место, чуть ли не больше всех на стройке старался. Бронежилеты Алексей нашил из вконец испорченного обмундирования, отправляемого в банно-прачечный взвод полка (с помощью работавших там женщин, конечно), а плитки к жилету нарезал в основном их щитов разбитых вражеских и советских пушек. Тяжеловаты получились жилеты, но народ — в особенности тот, кого эти щитки от пули спасли, это крупным неудобством не счел. А вот отблагодарить того, кто их спас от ранений или даже от смерти, сел совершенно необходимым.

Еще Степаненко оставил Алексею взятый в том, самом первом бою трофейный мотоцикл:

— Парень, тут вокруг народа вообще нет, а если вдруг в город поехать нужно будет или еще что… мы этот мотоцикл у трофейщиков не отметили, так что убытку нам не будет — а ездить на нем в роте все равно никто не способен. Трофейщикам его сейчас отдавать — так они на говно изойдут почему сразу им его не передали, так что, получается, и нам хорошо, и тебе польза будет. А если к тебе придираться кто станет, то мы подтвердим: разбитый пулями мотоцикл мы в реку скинули, а уж как ты его починил — нам то не ведомо. Так что владей!

Еще Алексею солдаты оставили пару ящиков консервов, а тетки их банно-прачечного отряда откуда-то притащили муки пшеничной полмешка — так что стало у парня и где жить, и чем питаться на первое время. Да и на будущее перспективы выглядели довольно неплохо: когда строился дом, солдаты еще Алексею огород вскопали чуть ли не в полгектара размером — и весь его засадили картошкой. Если память парня не подвела, то сентябрь сорок четвертого ожидался довольно теплый, шанс получить приличный урожай имелся — а потрудиться над увеличением этого урожая уже было кому: с ним осталась спасенная тогда девочка, которую звали Яной, и — правда, временно, «до излечения», с приказом явиться на переосвидетельствование через месяц, пятеро раненых мужиков из числа фронтовых разведчиков и двое тоже легко раненых саперов. Им всем также сухой паек на месяц выдали, так что лето обещало быть по крайней мере не голодным…

С огородом и картошкой вообще все получилось почти случайно: в начале наступления на полустанке возле того места, где Алексей с осназовцами дорогу переходил, советские летчики разбомбили фашистский эшелон. Как оказалось, с продовольствием, и два вагона там оказались как раз с картошкой. А летом дни длинные, погода была ясной — в общем, когда как раз рота Степаненко полустанок отбила, вся рассыпанная картошка густо зазеленела. Есть ее начальство тут же запретило и приказало «местным крестьянам раздать для посадки» — но с «местными» было грустновато, вот солдаты грузовик зеленой картошки и привезли для посадки. Посадили, и даже огород полили очень неплохо — и ушли воевать дальше. А Алексей, Яна и семеро солдат остались…

Школу Алексей закончил всего лишь с двумя тройками, причем тройками «древними»: по арифметике, полученной еще по окончанию четвертого класса и по географии, заработанной в восьмом. А все предметы, по которым отметки ставились уже в десятом классе, он сдал на «отлично». Конечно, за три месяца выучить курс школьных наук за два или даже за четыре года было невозможно, но если каждый день можно было растянуть почти на месяц… Алексей очень сильно проникся предложенной Вирджиллом перспективой и в переход отправлялся практически ежедневно. В том числе и потому, что очень хотел помочь британцу в деле «восстановления справедливости»:

— Алексей, — сообщил ему англичанин при первой встрече, — меня жена бросила уже довольно давно. Причем, сука, сначала сделала аборт, заявив, что не желает «разводить нищету». Она моего ребенка, сволочь, убила, а про нищету это была не совсем правда: она уже тогда крутила шашни с богатеньким проходимцем и ей только повод требовался. Ей было нужно, чтобы на развод я подал — а как только я с ней развелся, она выскочила замуж за этого прощелыгу. Да, у меня была стабильная и не самая маленькая зарплата, но она мечтала ездить не на «Остине», а на «Роллс-Ройсе», укутываться в меха и сверкать бриллиантами. А я — я с расстройства сделал крупную ошибку и потерял пару сотен миллионов денег инвесторов. Но оказалось, что я ничего не потерял, а получил то, о чем и мечтать раньше было невозможно! Моя работа была — играть на бирже, и я ее знал неплохо. Но тут уж как повезет: угадаешь ты тренд или нет. Можно и выиграть, и проиграть… но когда не гадаешь, а точно знаешь, что случится на бирже завтра — проиграть-то невозможно! Я уволился, завел свою контору… через пару лет у меня было денег достаточно для удовлетворения любых желаний. Но деньги стали для меня уже неинтересны, и я начал развлекаться иначе. За три года я пустил ее новенького мужа по миру, а теперь я просто слежу, кому она пытается продать себя в очередной раз — и она всегда остается с одними лишь долгами. Но есть проблема: с возрастом мне все труднее забираться в лимб, и мне все реже получается оставить ее с носом сразу, чтобы у нее даже шанса хотя бы пожрать в приличном ресторане не было. А ты можешь туда ходить почти каждый день, и если я тебя попрошу мне вчерашнему кое-что передать, я буду тебе очень благодарен. И с деньгами у тебя проблем уже никогда не будет, это я уж точно могу гарантировать. Хочешь, я научу тебя правильно играть на бирже, причем тут главное не наследить, нужно чтобы никто даже не догадывался, что тебе там всегда везет — а как это сделать знают очень немногие.

— Я пока не могу играть на бирже, я еще вообще-то несовршеннолетний. Да и биржи у нас в СССР вроде нет.

— Подрастешь — и начнешь. А сейчас ваш этот идиот, который страной правит, вроде разрешил вам напрямую торговать с иностранцами, так давай ты организуешь мелкую частную компанию, будешь что-то там делать и продавать моей компании, французской или шведской.

— Но я ничего делать-то не умею…

— Я тут ваш журнальчик какой-то полистал, с картинками. Там были забавные поделки из шишек, детские вроде. И если ты случайно встретишь сумасшедшего шведа, который русские шишки будет готов покупать за большие деньги… Мало ли еще чего придумать-то можно.

— Ну хорошо.

— Только тут дело такое: с собой ничего, кроме того, что было при тебе в первый раз, взять туда нельзя. И оттуда ничего вынести нельзя, все можно только в памяти носить. А запоминать тебе придется буквально абракадаюру всякую, причем запоминать много и точно. Я узнавал, эта ваша доктор психологии Наталья — практически гений, она может тебя научить очень хорошо запоминать много и быстро. Уроки я ей оплачу, но и тебе придется постараться. Согласен?

Ч Натальей Алексей две недели занимался «нормально», а получив основы технологии, начал их в себе развивать уже в переходе — и к концу третьей недели психологиня ему сказала:

— Я уже на курсах английского заметила, что ты не совсем обычный, а теперь… только я одного не пойму: если ты можешь запомнить содержимое целого учебника за день, почему ты в школе-то троечник? Ты в учебниках что ли только названия на обложках читаешь?

Да, чтобы стать отличником, Алексей вкалывал уже не по двадцать четыре часа в сутки, а часов так по пятьсот. Однако даже почти отличный аттестат в деле дальнейшего образования ему не помог — и учиться дальше он поступил в МИСИС, где конкурса вообще не было и, как шутили некоторые молодые преподаватели института, в него брали всех, кто свое имя мог без ошибки написать. И проучился там долгих четыре года…

С металлом Алексей работать умел — а металла (правда, в основном горелого) вокруг было много. Что же до разбитого мотоцикла, то с ним «все было ясно» буквально с первого взгляда: пуля пробила крышку одного цилиндра, и с таким повреждением мотоцикл, понятное дело, самостоятельно ехать ни куда не мог. Но Алексей умел работать с металлом, а металла вокруг было много — и первым делом парень вытащил разбитый мотоцикл из реки. Вытащил, осмотрел внимательно, даже частично разобрал. Мотоциклы (причем и оставленный ему, и разбитый) были довольно редкой марки BMW-71, и этот мотоцикл — в отличие от большинства прочих германских тарахтелок — прекрасно работал даже на самом паршивом бензине. Поэтому парень сильно напрягся — и отлил из остатков пробитой головки цилиндра и собранного «в поле» металла новую головку. Ее потом пришлось, конечно, долго доводить напильником — но уже в конце июля у него появился еще один… нет, не мотоцикл (раму этого мотоцикла рули тоже прилично так искорежили), а мотор, на базе которого юный комсомолец стал собирать что-то вроде небольшого трактора. Самого примитивного трактора, на раме из ясеневых брусьев — и с «разными колесами», прямо как в сказке товарища Сутеева. Не совсем как в сказке: передние и задние были все же друг на друга похожи (передние были как раз от БМВ, а задние он поснимал с разбитых «Цундапов») — но этот трактор довольно неплохо передвигался без посторонней помощи. Конечно, если был бензин, передвигался — Но Алексей потому именно за восстановление этого мотора и взялся, что он мог работать даже на самом дерьмовом бензине. И даже на не совсем бензине…

Бензин пока еще он тоже мог получить в небольших количествах, генерал-лейтенант Крылов выдал «разрешение на владение наградным мотоциклом партизану-орденоносцу Алексею Воронову» и выдал предписание «по возможности обеспечивать Алексея Воронова бензином», но возможности чаще всего в авточастях армии не было, так что он постепенно тратил оставленную ему бочку немецкого эрзац-бензина, которую ему притащили разведчики. Бензин, конечно, был такой, что советские автомобилисты на него не позарились — но и он уже заканчивался. А как выкопать полгектара картошки вдвоем с десятилетней девочкой, Алексей представлял себе очень плохо. И даже вчетвером: с Яной он в конце июля съездил в ее родную деревню и привез в себе ее мать с сестренкой (восьмилетней сестренкой): дом их немцы при отступлении сожгли, так что с парнем они уехали на новое место с радостью. Но радость — радостью, однако про огород все же забывать не стоило, а Алексей, глядя на исхудавшую (да и изначально худосочную) сельскую учительницу, понимал, что без трактора в огороде уже точно не обойтись: как раз выздоровевшие бойцы «деревню» покинули. И, кроме этих четырех человек, в радиусе километров пяти точно никого уже не оставалось…

В Институте стали и сплавов Алексей считался «талантливым разгильдяем»: на занятиях он появлялся строго через день, но материал усваивал всегда на отлично, и даже отвечал на вопросы, которые излагались на пропущенных им лекциях, так что уже довольно скоро его и в деканат перестали вызывать для того, чтобы отругать за прогулы. На втором курсе перестали, потому что его стали считать талантливым разгильдяем уже и в МАДИ. Это получилось случайно, Алексей тот же трюк попробовал проделать еще множество раз — но пришел в грустному выводу, что «так получается хорошо если один раз из ста». А получилось действительно странно: на выпускном он получил аттестат, затем повеселился с ребятами, решил, что повеселился маловато и решил это дело «повторить». Повторил, а наутро вспомнил, что совершенно не помнит, куда он запихнул аттестат в первый раз. А уже весной отец зашел к нему со странным вопросом:

— Слушай, а как ты без аттестата документы-то в институт подал? — и этот самый аттестат он при этом держал в руках. Оказалось, что его парень «в первый раз» засунул почему-то в буфет, в самый уголок на верхней полке. Реальности, оказывается, сливаются — но иногда они сливаются очень даже странным образом. Долго обдумывая случившееся, Алексей пришел к выводу, что можно такой забавной оказией воспользоваться. Не сразу пришел, он почти до самой сессии пытался повторить такой же трюк с самыми разными предметами. И получилось лишь однажды, когда он (после очередной вечеринки с сокурсниками) приволок откуда-то серебряный советский рубль и тоже «куда-то его засунул». А как раз во время летней сессии «второй» рубль и нашелся — однако, подсчитав число попыток, он решил, что овчинка выделки не стоит: проще было что угодно просто купить за невероятно высокую выручку от поставляемых в сугубо капиталистическую Финляндию игрушек из сосновых и кедровых шишек…

Ну, развлекался он как мог, пользуясь своей «уникальной возможностью», почти четыре года развлекался. А потом в глубине перехода он встретил Галю…