Переход

Глава 24

Алексей, выйдя из Кремля, решил, что товарищ Сталин на него сильно обиделся. И вообще-то было за что — но по мнению попаданца раньше передавать участникам атомного проекта те немногие знания об устройстве термоядерной бомбы, которые у него имелись, было бы совершенно неправильно. Во-первых, в проекте были отдельные товарищи, которых он считал «совсем не товарищами», и до их удаления из проекта имелся серьезный риск того, что эта информация попадет не туда, куда надо. А во-вторых, пока они не изготовят «нормальную плутониевую бомбу», эта информация пользы бы не принесла, но сильно отвлекла бы ученых от главного проекта. Поэтому он к неудовольствию Иосифа Виссарионовича отнесся довольно безразлично, в том числе и потому, что считал свою деятельность «в новой реальности» малозначимой и особой пользы не приносящей. То есть конечно новые лекарства помогали, причем каждый день помогали спасать жизни огромного числа людей — но ему-то на всех этих людей было вообще плевать, он с ними даже знаком не был и знакомиться не собирался.

То есть все же не плевать, Алексей искренне радовался, когда читал очередную сводку Минздрава о том, сколько людей были вылечены с применением новых лекарственных препаратов. И сколько денег сэкономила страна на том, что этим людям не требовалось оплачивать больничные листы. А о том, сколько этих сэкономленных денег страна направила на поддержку детства и материнства…

Почему-то поддержка этого самого детства и материнства была возложена немного на профсоюзы (в части оплаты декретных отпусков и выплат по уходу за больными детьми), но в основном материальную поддержку страна возложила на Минместпром. То есть на республиканские Минместпромы, поскольку общесоюзного не существовало — и эта поддержка в разных республиках получилась очень разной. Самой, что ли, основательной она была в Белоруссии: там с рождением первого ребенка в семье (или «без семьи») матери выдавали бесплатно и кроватку, и коляску детскую, и полный комплект одеяний для младенца, а так же ежемесячно выплачивали довольно приличную сумму деньгами. Не гигантскую, в Белоруссии ежемесячная доплата «за первенца» составляла сто двадцать рублей, но в республике и срок послеродового оплачиваемого отпуска установили в полгода, так что поначалу прибавка к семейному бюджету получалась заметной. А матерям-одиночкам (но не «разведенкам», что, по мнению Алексея было весьма разумно) старались сразу и жилье получше предоставить, и работу надомную подыскать, и таким еще отдельные доплаты полагались, которые в народе иногда называли довольно неприлично, но позволяли все же жить молодой матери относительно безбедно.

За второго ребенка коляску уже не давали (зато давали кроватку побольше для старшего), а за третьего — которых в результате в республике появлялось все больше — благосостояние семьи вырастало уж совсем серьезно: с таких семей не взимались коммунальные платежи, выдавались бесплатные путевки в санатории и дома отдыха, дети бесплатное питание в школах получали не только до четвертого класса, а до окончания школы — что рост населения стимулировало весьма серьезно.

В РСФСР благ было несколько меньше: и доплата «за первенца» была поскромнее (всего восемьдесят пять рублей), и прочие блага в меньших количествах на людей сыпались, но все же и здесь ситуация с деторождением руководство страны радовала. А особенно радовала эта «ситуация» тех, у кого рождались близнецы: таким матерям благ отсыпали столько, что до года матери вообще не требовалось ни о чем волноваться. А тот немного удивлявший медиков факт, что при искусственном оплодотворении близнецы рождались впятеро чаще, оставшиеся без мужчин одинокие женщины тоже успели принять во внимание…

В остальных республиках такая «забота о материнстве» все же была пока в зачаточном состоянии, но, допустим, в среднеазиатских республиках в силу местного менталитета это никому детей рожать не мешало (да и «недостатка мужчин» за войну там заметного не образовалось), а на Кавказе обычаи вообще практически исключали возможность для одинокой женщины обзавестись ребенком. Правда, в результате стала довольно заметной «эмиграция» таких женщин в Россию и Белоруссию, но все же чтобы ее заметить, требовалось очень внимательно приглядываться.

А относительно того, как «поднять рождаемость» в Казахстане, с Алексеем обстоятельно побеседовал Пантелеймон Кондратьевич — после того, как ему была предложена работа первым секретарем этой (заметно сократившейся в размерах) республики:

— Партизан, я же лучше всех знаю, что как в Белоруссии рождаемость поднять, ты придумал. Но там ситуация с населением была…не буду тебе объяснять то, что ты лучше меня знаешь. А что ты для Казахстана посоветуешь?

— Я, Пантелеймон Кондратьевич, вам по этому поводу ничего, кроме сугубо матерных слов, сказать не могу. Но если совершенно абстрактно, в порядке бреда…

— Давай, у тебя даже бредить получается полезно для страны.

— Бездушная статистика говорит, что максимальный прирост населения происходит в деревнях и селах. Так что если вы там понастроите деревень…

— Там же почти везде голая степь безжизненная, какие деревни?

— А никто и не говорит, что будет просто. У нас план преобразования природы принят? А насчет безжизненности степи, а как весна, паводком Петропавловск чуть ли не сносится. Вот если эту воду как-то задержать… но повторю: я не специалист, я просто советы даю… бредовые. А уж из моего бреда извлекать пользу пусть специально обученные люди будут.

— Так где же людей-то таких взять?

— Как где? Нужно взять людей и их специально обучить. А где людей взять…

— Я об этом с тобой и говорю: нужно рождаемость поднимать, а как это сделать…

— Мы с вами, Пантелеймон Кондратьевич, даже если очень сильно напряжемся, стране сможем дать хорошо если по сотне новых граждан, хотя опять лишь с посторонней помощью и скорее всего даже до сотни дойти не успеем: ревнивые бабы нас раньше где-нибудь удавят потихоньку. По части медпрепаратов я, конечно, смогу чем-то помочь… А знаете что, вы приглашайте в республику одиноких женщин, беременных, и пенсию им давайте официально «по потере кормильца», думаю, многие согласятся на такое.

— А денег где на пенсии эти брать? Там же местпром только сок яблочный да мясные консервы…

— У Лаврентия Павловича денег попросите, он даст, много даст.

— Ага, как же! Потом догонит и еще добавит.

— А я вам расскажу, где урана под землей много, а вы ему про это расскажете когда там уран уже живьем найдете, и денег у вас будет просто завались!

— Уран под землей… это опять фашист из Магдебурга?

— Нет, строго казахские геологи под мудрым руководством нового первого секретаря. А я там ведь даже мимо не проходил, откуда мне про Казахстан что-то знать? Тем более про недра…

— Ты какой-то склизкий стал… хотя всегда таким был. Когда мне документы показали про то, что ты в Корее натворил, я, признаться, поначалу и не поверил… а теперь думаю, что ты про свою партизанскую юность очень много недоговорил. А совет твой про баб беременных я, пожалуй, послушаю. Посчитаю все, конечно, тщательно, а потом… Если что, то в Алма-Ате, говорят, яблоки лучшие в стране, я тебе пришлю потом. Ты готовься: я тебе за каждого нового гражданина Союза по одному яблоку пришлю!

— Угрожаете?

— Тебе угрозишь, ты же, партизан, вообще ничего не боишься! И совести у тебя нет… Ладно, поговорили — и хватит. А про недра… я с тобой где-то ближе к весне свяжусь, хорошо?

Тридцать первого августа к Лаврентию Павловичу с «важнейшим сообщением» пришел Николай Николаевич, то есть академик Семенов. Пришел очень взволнованный:

— Лаврентий Павлович, я тут на днях дочитал справочник, который мне товарищ Воронов принес…

— Что, интересное чтиво?

— Очень, в особенности примечания в конце. Там этот Воронов, описывая области применения отдельных специальных сплавов, указал, что некоторые из алюминиевых сплавов, цитирую, «идеально подходят для газовых центрифуг, предназначенных для разделения изотопов урана».

— Очень интересно, откуда… впрочем, неважно. Вы проверили сплав?

— Нет еще, он довольно непростой и ряд компонентов его еще требуется как-то получить. Мы примерно знаем как, людям уже соответствующая задача поставлена и они работают. Но меня сильно удивило примечание: конкретно по скандию там отмечено, что проще всего его получать из руды уранового месторождения у Желтой реки.

— В Китае что ли? Нужно с товарищем Мао по этому поводу…

— Нет, из руды уранового месторождения на Украине.

— Наш пострел везде…

— Но о том, что у поселка Желтая река есть урановая руда, стало известно только этим летом, а Воронов свой справочник составил больше года назад…много больше: я запросил копию его же справочника, который он передал на Оршанский завод, и там написано то же самое.

— Про газовые центрифуги⁈

— Нет, про месторождение. Причем там было просто указано «месторождение тяжелых металлов» без расшифровки, но процент содержания скандия в руде был указан тот же. И отмечено, что при условии добычи нескольких ценных металлов одновременно рентабельность их добычи увеличится не менее чем наполовину…

— То есть, вы хотите сказать, что Воронов скорее всего знал о наличии там урана практически сразу после войны, но никому об этом не сообщал?

— Вот этого я утверждать не буду. Он знал, что там есть скандий, и, как я понял, его именно наличие скандия и заинтересовало, а то, что в руде есть и какой-то тяжелый металл… скорее всего, он считал его — я имею в виду уран — каким-то побочным продуктом, лично для него интереса не представляющим. А вот когда у нас появилась бомба и мы даже в журнале «Пионер» стали писать о том, что стране нужен уран, он в новой копии своего справочника и про него упомянул.

— Остается непонятным лишь одно: почему до вас никто так плотно этим справочником не заинтересовался, ведь он вроде уже раз десять его в разные организации предоставлял.

— Ну почему же, самим справочником многие интересовались. А вот относительно спецсплавов тоже объяснимо: он же в основной части рядом с указанием состава, параметров прочности и способов термообработки ставил графу «ориентировочная стоимость производства» — а когда специалисты видят числа с тремя-четырьмя нулями за килограмм, интерес читать дальше уже пропадает. Лично я знаю лишь одного человека, пожелавшего продолжить чтение про сплав ценой за килограмм такой же, как у автомобиля «ЗиМ».

— И кто же это был?

— Товарищ Люлька из ЦИАМа, он даже подсчитал, что применение такого сплава в его моторах все равно окажется выгодным. Но смог ли он это доказать своему руководству, я не в курсе.

— Надо будет с товарищем… как его, Люлькой побеседовать… Спасибо, Николай Николаевич, вы сообщили действительно важную информацию…

А первого сентября уже товарищ Сталин, выслушав доклад товарища Берии, довольно спокойно заметил:

— Этот товарищ Воронов дает нам очень важную информацию, и дает он ее тогда, когда мы оказываемся в состоянии понять, что же он нам сообщает. То есть он дает ее раньше, но мы просто не понимаем, о чем он нам пишет, так что винить его в том, что он что-то скрывает… А вот в том, что он не старается объяснить нам важность его информации, мы его винить вправе.

— Я об этом и говорю!

— И я говорю об этом же: у него просто нет возможности нам это объяснять! Хотя тут, пожалуй, товарищ Семенов тоже в чем-то прав: он ведь и сам чаще всего не знает, какая информация важна. Про тот же металл… скандий, я верно запомнил? Он про него узнал из немецкого справочника, но в том, немецком справочнике про важность урана ничего не было, и пока мы не написали об этом в журнале «Пионер»… кстати, кто придумал об этом в «Пионере» написать-то?

— Было принято решение на заседании Спецкомитета, по результатам расследования дела о сокрытии геологических данных об урановой руде. Пионеры-то часто геологам помогали, была надежда, что они что-то полезное расскажут.

— И что, рассказали?

— Сколь ни удивительно, рассказали. Пионеры помогли найти два довольно интересных месторождения, правда небольших, но одно по качеству руды, то есть по содержанию металла, оказалось вообще самым богатым в СССР. А это уже даст стране не меньше сотни тонн чистого металла…

— Остается лишь придумать, как пионерам… и особенно нашему товарищу Воронову без ущерба для обороноспособности страны сообщать, в чем страна очень нуждается.

— Мы сейчас этим уже занимаемся… то есть не по пионерам, у меня сформирована группа, которая будет аккуратно формировать вопросы этому… партизану Херову.

— А заранее узнать, что его заинтересовать может и на какие вопросы он вообще в состоянии ответить…

— В этом-то и загвоздка: никто не понимает, что у него в голове творится. Я, например, вообще понять не могу, какого рожна он в Корее полез руководить диверсионно-разведывательной группой, действующей во вражеских тылах. Пользы-то от этого товарищу Киму перепало очень много, но ведь обычно в таких группах человек выживает… у нас было, что около месяца. Два, максимум три выхода во вражеский тыл — а он с корейцами раз пять на операции ходил…

— И никого в группе не потерял. Я думаю, что как раз для армии человек, два года в одиночку провоевавший во вражеском тылу, может много полезного рассказать. Но он не хочет, а заставлять его мы не можем…

— Он вспоминать не хочет, и — судя по тому, что Виктор Семенович о его похождениях разузнал — правильно делает, такого никто бы вспоминать не захотел. Хотя бы чтобы окончательно не свихнуться.

— Считаешь, что он все же немного свихнулся?

— Он по-прежнему с людьми… с большинством людей общается с трудом. То есть видно, что ему с людьми даже разговаривать… не особо приятно. Есть некоторые исключения: с девочкой, которую он от полицаев спас, с ее матерью он нормально разговаривает, еще с товарищем Пономаренко у него неплохие отношения. А даже в институте… девицам он сильно помогает, но сами девицы ему вообще неинтересны…

— Он что…

— Нет, ему вообще посторонние люди… ту же девчонку спасенную он как сестру рассматривает, а мать ее, сколь ни удивительно, вообще как дочку непутевую. И нет, он не сумасшедший, но, боюсь, к этому близок. Ну не может нормальный человек ничего не хотеть!

— Да уж… но ты все же не прав: институт закончить и стать врачом детским он точно хочет. Так что пока просто подождем, пока он диплом не получит, а там…

У Алексея первого сентября снова началась учеба, но теперь его, как будущего педиатра, на практику отправляли в педиатрическое отделение МОНИКИ. Непонятно, то ли в ММИ решили «на всякий случай» сплавить подальше кавалера корейского Ордена национального Флага и корейского же Героя Республики (награды Алексею вручили в корейском посольстве тридцатого сентября), то ли в МОНИКИ настояли на том, чтобы «лучшего корейского хирурга» им прислали для обмена опытом — но теперь Алексей почти все время проводил именно в клиническом институте. И тамошние врачи его почти сразу заметили, а начальник детского хирургического отделения даже высказался по поводу «стажера» так:

— Можно подумать, у него уже десяток собственных детей было: со всеми пациентами мгновенно находит общий язык, успокаивает всех перед операциями так, что дети вообще бояться врачей перестают. Еще бы его как-то соблазнить работой в нашем отделении, ведь те же корейцы ему орден не просто так дали — а у них он, говорят, всего-то пару недель работал.

— Ну да, полевым хирургом, специалистом по огнестрельным ранениям, вам в детской хирургии такие специалисты только и нужны, — усмехнулся начальник педиатрического отделения. — У него пока с диагностикой… подучиться тут ему еще прилично нужно будет. Но по готовым диагнозам… Даже я с новыми препаратами еще не освоился толком, а он и дозировки практически не задумываясь определяет, и способы применения этих препаратов.

— А насколько он правильно все это…

— Надеюсь, что правильно, ведь все эти новые препараты у них в институте и разработаны. И он лично, если не врут наши коллеги, для большинства их и процессы производства отлаживал. Это, конечно, в терапии знаний само по себе не прибавляет, но он, похоже, все же хорошо знает, для чего и как эти препараты применять. И возможные последствия их применения — тоже: позавчера, узнав о назначениях одной девочке он ночь рядом с ней просидел, но вывел ее из аллергического шока. А о таком даже в руководстве по применению препарата не упоминалось…

Алексею в МОНИКИ было весьма комфортно, причем в основном потому, что работать приходилось с детьми. А когда-то Алексей Павлович своих троих вырастил, и с внуками успел посидеть — так что обращаться с детьми он умел и ему это нравилось. А то, что дети здесь были почти поголовно больными и нуждались в особой заботе, помогало ему чувствовать себя действительно нужным. Хотя бы этим детям нужным — и дети это тоже чувствовали.

А шестнадцатого сентября профессор, занимающийся в институте изучением детских патологий, пригласил Алексея на осмотр одной маленькой девочки. Лет пяти примерно — и после осмотра, во время которого он старался указать парню на некоторые малозначимые моменты он. отведя его к себе в кабинет, усадил, налил чаю:

— Я гляжу, вы некоторые вещи, на которые я ваше внимание обратить хотел, предпочли не заметить…

— Я заметил, и, надеюсь, понял, на что вы намекали. Но при девочке задавать уточняющие вопросы…

— А я надеюсь, у вас вопросы эти возникли правильные. Но сначала я сам постараюсь на них ответить. У девочки этой — довольно редкая патология, очень редкая, я думаю… я надеюсь, что большинство врачей с ней никогда в жизни вообще не столкнутся. И да, по первому впечатлению с девочкой все нормально, просто легкое недомогания, но… вы же педиатром будете? Мы завтра еще раз обследование проведем… вы проведете под моим присмотром. И вы, надеюсь, всю симптоматику поймете и запомните. Потому что здесь картина исключительно печальная: сейчас мы ее где-то за неделю на ноги поставим, но это очень временно. Пока ей грозит лишь такое же сильное недомогание в случае обычных простуд, да и вырастет она невысокой, излишне полноватой и, скорее всего, некрасивой — хотя это и не особо страшно. Пока не страшно, а вот после наступления полового созревания… любое относительно серьезное заболевание, например пневмония или же что-то еще, дающее сильное воздействие на почки… тогда эта девочка довольно быстро и весьма мучительно умрет. К сожалению, диагностировать мы такое умеем, а вот вылечить не в состоянии: это, можно сказать, особая родовая травма… даже дородовая…

— Что значит «дородовая»?

— Есть такая, извините за выражение, не особо заразная зараза, бактериальной природы. Откровенно говоря, тут надо с инфекционистами выяснить, как она вообще распространяется, но вроде в целой Москве в год заболевает этим человек десять. И если во время беременности на втором триместре мать эту болячку подхватывает… По симптоматике это простуда, довольно неприятная и очень долго не проходящая, но сейчас, когда простуды гасят антибиотиками, создается впечатление, что она излечивается буквально за пару дней. Но для плода… в общем, ребенок рождается вроде и здоровый, но у него недоразвиты некоторые функции надпочечников и почек, и исправить это уже невозможно…

Алексей слушал профессора, и у него постепенно волосы становились дыбом. Но не от ужаса или еще чего-то подобного, а оттого, что институтский профессор рассказывал ему именно о болезни, которая унесла Галю. И излечить которую он точно знал как! Дослушал он ученого скорее даже не из вежливости, а потому, что у него просто сил не было вскочить и убежать. В лабораторию экспериментального фармзавода убежать, конечно. И Алексей профессора дослушал, а затем задал единственный вопрос:

— А сколько вы собираетесь эту девочку тут в клинике еще продержать?

— Ее можно было бы хоть завтра выписывать, но не потому, что она уже здоровой станет, а потому что помочь мы ей ничем не можем. Но хотя бы для снятия симптоматики… дней десять девочка у нас еще побудет. А у вас появились какие-то мысли по поводу…

— Да, появились. И вы уж извините, но до следующего понедельника я сюда, в институт, на приду: срочно появились другие дела. А дополнительно расспросить вас… и девочку осмотреть под вашим наблюдением, конечно же, мне бы очень хотелось.

— И какие же у вас срочные дела? — хмыкнул профессор. — Вы же к нам, как я понимаю, направлены чтобы педиатрию на практике…

— Вы же не спрашиваете, откуда у меня звезда Героя Кореи, и про дела срочные тоже… лучше спрашивать не надо. Я-то вам точно не отвечу, а кто-то может поинтересоваться, зачем вы интересуетесь…

В следующий понедельник Алексей снова появился в МОНИКИ, и профессор дал ему возможность уже самостоятельно осмотреть девочку — и осмотр он провел гораздо более тщательно, чем это делал старый доктор. А затем профессор вышел из палаты — для того, чтобы Алексей девочку, явно напуганную происходящим, успокоил. А девочка, глядя испуганно на Алексея, вдруг спросила:

— Дядя, а что у тебя с глазами?

— Знаешь, я очень не люблю делать детям больно, но иногда приходится. И я после этого плачу. Вот всю ночь и проплакал, поэтому у меня такие синяки под глазами. Но зато тебя мы вылечим, больно не делая, остался только один маленький укольчик… и обещаю, это будет последний укол.

— Последний? — Девочка посмотрела на Алексея как-то очень доверчиво. — Если последний, то делай…

Затем Алексей почти час рассказывал взбешенному медику, что за препарат он применил и как этот препарат будет действовать. Несколько раз рисовал структурные формулы, объяснял всю биохимию процесса излечения. Ему не показалось, что профессор хотя бы понял, что ему говорилось, но по крайней мере тот яриться перестал. И тогда парень просто пошел погулять по улицам чтобы успокоиться. Где-то просто гулял, иногда садился на проходящие трамваи или автобусы и долго ехал куда-то, глядя в окно. И в душе его что-то успокаивалось: то, ради чего он, собственно, и пошел в этот переход, удалось сделать. Да, для совсем другой девочки. Но ведь теперь эта девочка — и, наверное, десятки других таких же не будут умирать в мучениях! Но теперь его цель путешествия достигнута, и никаких новых целей уже не просматривалось…

Алексей меланхолично шагал по улице и вдруг обратил внимание на рабочих, ломающих какой-то старый дом. Тоже ничего необычного, сейчас много где всякого перестраивалось — но ему в глаза бросилась сбиваемая рабочими со стены чугунная плита. Знакомая плита, на которой, несмотря на многочисленные слои побелки, довольно легко читалась старая надпись «электрический театръ Иллюзионъ». Алексей остановился, подождал, пока рабочие все же плиту не собьют со стены. Затем бегом добежал до бензоколонки на Таганской площади, на которой половина московских таксистов заправлялась, там поймал свободную машину…

А когда после положенных трех звонков в знакомую дверь она открылась, Сона внимательно и, несмотря на свой маленький рост, как бы сверху вниз оглядела Алексея:

— Ну и где тебя носило столько времени?