Переход

Глава 17

Тридцатого августа в далекой (уже российской) степи что-то очень громко взорвалось, и по этому поводу было созвано специальное совещание в ЦК. На совещании было принято решение «пока информацию не публиковать», а большую группу товарищей — наградить. И группа была очень большой, да и награды были в основном высокие. Награждение высшими орденами было проведено в Георгиевском зале Кремля, и собравшиеся (в основном все же друг с другом знакомые) с некоторым недоумением поглядывали на очень молодого парня, которому орден Ленина вручили третьим, сразу после Курчатова и Харитона. Причем недоумение вызывал не сам факт присутствия незнакомого человека, а то, что на довольно выпендрежном темно-синем пиджаке парня уже висели два ордена Ленина и явно боевые «Знамя» и «Звезда». И уже не военные два «Трудовых Знамени» и «Знак почета».

Юлий Борисович, который знал в лицо практически всех награждаемых высшими орденами, с недоумением поинтересовался у Игоря Васильевича:

— А кто такой этот Воронов?

— Воронов — это тот, кто дал нам технологию высокоплотного сверхчистого графита… черт, да он совсем еще мальчишка! Но, похоже, он не одним нам существенно помог… Однако, думаю, расспрашивать об этом мальчике Лаврентия Павловича мы не станем. Если нам это будет нужно знать, он и сам нам про него расскажет…

Спустя неделю на очередном совещании Берия подошел к Сталину:

— Я вот думал, что мы все же напрасно партизана… этого так высоко наградили…

— Товарищ Курчатов сказал, что он им минимум год сэкономил.

— А я не о том: просто думал, что у него случайно нужные знания оказались. А теперь не думаю: он действительно знает, или придумывать успевает, столько, что любых наград ему мало будет.

— Что-то еще придумал?

— Да. Лекарство от малярии. Сейчас-то она на спад пошла, но еще людей довольно много… В Колхиде опять вспышка была, а поставки хинина сильно задержались. И врачи попробовали то, что он придумал. То есть то, что он из травы, которую в азербайджанском колхозе ему накосили. Так вот, полное излечение даже в довольно тяжелых случаях происходит за трое суток, еще два дня — в соответствии с инструкцией, которую он написал — больных его пилюлями докармливают. И человек уже здоров, причем никаких побочек врачи не наблюдали.

— То есть он просто попросил себе вырастить пару стогов какой-то травы и сразу получил из нее лекарство? Но малярия во всех странах, если бы это лекарство раньше было хоть где-то известно…

— А оно и было раньше известно, но вот где оно известно было, вызывает удивление. Не тем, что известно было, а тем, что он об этом узнал.

— А поподробнее можно?

Малярия была бичом большинства стран, в СССР в сорок седьмом ей болело около трех миллионов человек, и в сорок восьмом численность заболевших упала крайне ненамного, так что появление нового, причем довольно дешевого и, главное, отечественного препарата вызвало в медицинской среде огромный интерес. А то, что препарат предложил «партизан Воронов», вызвало интерес и у Лаврентия Павловича, так что он, как только получил предварительный отчет о «полевых испытаниях» лекарства, лично приехал на «опытный завод» мединститута и пообщался на эту тему с «автором»:

— Алексей, мне тут сказали, что это вы придумали лекарство от малярии.

— Наврали. То есть не совсем наврали, но я его не придумал, я просто его попробовал произвести с использованием современных технологий.

— Но мне говорили, что раньше никто…

— Снова наврали. Китайский врач Гэ Хун в своей книжке под названием, если на русский перевести, «Предписания по оказанию неотложной помощи», про это лекарство довольно подробно написал.

— А где этот врач находится? С ним можно нашим фармацевтам как-то связаться, уточнить…

— Это вряд ли. Товарищ Гэ помер тысячу шестьсот лет назад, а книжку свою написал в триста сороковом. Но за это время иероглифы практически не изменились, так что ее прочитать и сейчас несложно — ну, тем, кто китайский язык знает.

— А ты умеешь и по-китайски читать? — всерьез удивился Лаврентий Павлович.

— Я умею читать по-немецки, и этого мне хватило. А вот оборудования не хватило, я из травы лекарства извлек раза в три меньше, чем это технически возможно… очень жалко, потому что, по отчетам, присланным из Колхиды, там этим препаратом всего десяток человек вылечить смогли.

— А травой твоей было засажено два гектара… то есть в лучшем случае получается гектар полей для лечения пятнадцати человек. С хинином пожалуй подешевле выйдет.

— Нет, я только маленькую копну обработать успел. Говорю же: оборудования не хватает. А так на полный курс лечения одному человеку нужно два грамма, меньше даже, а из гектара полыни можно препарата извлечь килограмм пятьдесят. То есть тридцать-то наверняка, а пятьдесят — это если поля хорошо подготовить и за посадками правильно ухаживать…

— А оборудование тебе сильно дорогое нужно? На такое лекарство…

— Мне оно вообще не нужно, его в корпус опытной фабрики просто не втащить. Но на серьезную фабрику фармацевтическую… нет, не особо оно и дорогое, так и нужно-то… хорошо бы реактор высокого давления: там препарат из травы экстрактировать лучше всего углекислых газом под давлением в сотню атмосфер, да и дешевле других вариантов это будет раз в десять. Но пусть этим занимаются люди, которые на фармацевтов и учились, я этим точно заниматься не буду.

— Но ведь у нас миллионы малярией болеют, им же лекарства нужны — а ты уже его делать можешь!

— Я технологию экстракции в тетрадочке описал, там три странички всего — пусть специалисты прочитают и им этого вполне хватит. А я все равно пока оборудование не поступит много препарата сделать не смогу, так что смысла бросать учебу и заниматься ерундой я не вижу. Да, там много чистого углекислого газа потребуется, поэтому есть смысл фабрики по выпуску артемизинина ставить рядом с нынешними заводами азотных удобрений: там как раз из генераторного газа в электростанциях чистая углекислота получается и ее отдельно собирают, причем с большим запасом…

— Как ты назвал? Арти…

— Если препарат попросту вытаскивается из растения с названием «артемизия», то и название препарата как бы само образуется.

— Хорошо, сейчас зима скоро, малярия временно отступит… у тебя этого сена много?

— Думаю, еще килограмм шестьдесят-семьдесят экстракта извлечь получится.

— Мало, нужно будет поручить эту полынь… она же в диком виде много где растет?

— Не нужно ничего поручать, ее собирать нужно когда она цветет, а сейчас в соломе нужного вещества уже не осталось. А вот весной поля эй засеять огромные… если кому-то интересно мое мнение…

— Очень интересно, и не только мне. Говори!

— Вероятно лучше всего эти поля в степи в Нижнем Поволжье разбить. Правда, поливать придется, но там Волга рядом, можно и водопроводы от реки проложить…

— Ладно, ты прав: пусть этим занимаются люди, которые всему этому учились. А у тебя еще что-то интересное не придумано?

— Думаю пока: артемизинин в воде почти не растворяется. А если сделать водорастворимую форму, то в тяжелых случаях можно его и внутривенно использовать… но я пока именно думаю.

— Хорошо, думай дальше. Если тебе вдруг что-то потребуется, из оборудования или просто поесть чего-то вкусного и экзотического…

— Спасибо, буду иметь это в виду…

Иосиф Виссарионович, выслушав рассказ Лаврентия Павловича, заметил:

— Повезло нам, что у парня такая память… странная. Одно то, что он рассказал про углекислый газ… ведь теперь получать тот же кофеин в чистом виде обходится впятеро дешевле, а то, что из кок-сагыза каучук теперь выделяется более качественный и получается его процентов на десять больше, чем раньше…

— Это верно, но у него вроде мозги в норму уже приходят. И он это и сам, кстати, понимает: все, что где-то запомнил, записывает и, что особенно важно, записки свои передает тем, кто из них может что-то полезное извлечь. Недавно в ВИАМ принес написанный им справочник по сплавам, так там народ от счастья аж до потолка подпрыгивает! Только по материалам для реактивных двигателей он столько интересного в справочнике своем записал… товарищ Люлька, прочитав написанное, сказал, что если там не особо сильно наврали, то он через год мотор построит с тягой тонн в пять, если не больше. Правда, в ВИАМе так и не поняли, откуда дровишки… то есть никто и не слышал, что у немцев именно этими вопросами кто-то занимался. А если кто-то и занимался, то непонятно, почему сами они моторы реактивные такие… средненькие делали. Но если эта же информация ушла к американцам…

— У них пока вроде по бомбардировщикам заметных прорывов не замечено.

— Я о другом: товарищ Надирадзе в этом справочнике тоже очень много интересного нашел, а еще ему по почте другой документ кто-то прислал, там составы интересных порохов описаны были. Но того, кто это письмо ему отправил, товарищ Абакумов найти не смог…

— Думаешь…

— Практически убежден. Но доказательств-то ни малейших… впрочем, Абакумов руки не опускает, так что пока просто будем ждать результатов. И пользоваться тем, что получили.

Двадцатого октября было принято постановление Совмина СССР и ЦК партии, которое чуть позже, как помнил Алексей, назовут «Сталинским планом преобразования природы». И почему-то он, узнав об этом постановлении, сразу вспомнил о страшных засухах девяносто восьмого- девяносто девятого годов и «сельскохозяйственный кошмар» десятого, когда в довесок к засухе еще и нашествие саранчи произошло. И вместе с этим вспомнил и про тех, кто сталинский план сорвал. Причем первым на память пришло имя вовсе не Никиты Сергеевича…

Однако что-то предпринимать против Георгия Максимилиановича он пока не собирался: Маленков крупно стране гадить начал уже после смерти Сталина, а пока он был занят делами очень для Советского Союза полезными. Правда, чем он был занят с сорок седьмого по сорок девятый, для Алексея было покрыто мраком тайны — но по косвенным признакам именно он обеспечил победу коммунистов в Китае, и в Корее неплохо так отметился. Так что «попаданец» решил, что «пусть пока работает», а вот со многими другими «товарищами» следовало уже плотно поработать. Потому что то, что они натворили… то есть натворят… то есть не натворят, если об этом заранее позаботиться…

Так как «по первоначальному плану» Алексей Павлович собирался перейти в пятьдесят шестой-пятьдесят седьмой, то историю родной страны этих лет он изучил весьма подробно. И изучил даже то, о чем в учебниках не рассказывалось. И даже то, о чем тщательно умалчивали «перестройщики»: в девяностых и начале двухтысячных за зеленые бумажки, поставляемые в должных количествах, можно было из самых засекреченных архивов очень интересные документы извлечь. Конечно, архивы эти «кукурузником» и его соучастниками были изрядно подчищены — но зачищались-то в основном центральные архивы, а «на местах» очень много интересных бумажек сохранилось. А после начала перестройки с деньгами у Алексея проблем вообще не стало, Вирджилл по его просьбам на бирже периодически вообще чудеса творил. И не только на бирже: именно он сильно подтолкнул австрийский «Раффайзен» к открытию своих отделений в «перестроечной России» — хотя в самом банке об этом и не подозревали…

Так что списочек тех, «кому жить в СССР не надо», у Алексея уже имелся — а вот как поставленной им самим себе цели достичь, у него тоже определенные идеи имелись. И даже некоторые довольно полезные в достижении таких целей знания: он их приобрел — тоже за весьма приличные суммы — после того, как какие-то подонки ограбили его отца. Тогда Алексей, посетив переход больше двух сотен раз, отца от гибели и ограбления спас, а с подонками поступил очень… жестоко, но «обретенные знания» оказались весьма полезными, и он в течение пары месяцев «реального времени» их более чем изрядно «углубил и расширил»…

И был готов их применить уже в этой реальности. То есть морально готов, а вот технически ему требовалась еще определенная подготовка, которой он и занялся. Без фанатизма занялся, посвящая большую часть времени все же учебе и некоторую часть этого времени — «разработке» разных лекарственных препаратов. Тот же артемизинин с одной стороны вроде и был «прорывом в борьбе с малярией», но синтезированный Алексеем спустя месяц дигидроартемизинин был гораздо эффективнее, а полученный еще до Нового года артесунат позволял использовать препарат внутривенно при тяжелом течении болезни. К тому же парень помнил, что в чистом виде все эти препараты могут вызвать появление устойчивых к лекарству мутаций паразита, так что пришлось ему «изобретать» и пиперахин для производства комплексного препарата против достающей страну болячки…

Но то, что он всю эту «химию» «придумал», существенно развязало ему руки в проведении «технологической подготовки» к намеченной им зачистке «ненужных людей»: рядом с опытным фармзаводом практически специально для него построили еще одну лабораторию (большую, трехэтажную), его заказы на различное оборудование было приказано (причем лично товарищем Сталиным) исполнять с наивысшим приоритетом — и никто вообще не совался в то, чем Алексей в этой лаборатории занимался.

Пенициллина в Союзе стало производиться уже достаточно, так что на опытном заводе в мединституте со спокойной совестью прекратили его производство — и приступили к выпуску на той же, хотя и изрядно доработанной, установке хлортетрациклина. А после того, как Мария Петрович (председатель Приреченского колхоза) получила орден Трудового Красного Знамени за то, что в Приреченской заработала птицеферма, выдающая ежедневно по сорок с лишним тысяч яиц — в основном благодаря тому, что кур там этим хлортетрациклином периодически кормили — производство ценного ветеринарного препарата стали налаживать и в Витебске, и на фармацевтической фабрике в Уфе: руководство страны денег на фармацевтику не жалело. Тем более не жалело, что препараты получались заметно дешевле, чем зарубежные, и изрядную часть лекарств удавалось с выгодой и за рубежом продавать, закупая на вырученные деньги очень нужные стране вещи. И помогая там, за рубежом, тем, кто мог помочь Советскому Союзу устоять «в борьбе с происками империализма»…

Собственно, в том числе и по этой причине никто особо и не интересовался, чем именно в лаборатории мединститута занимается студент второго курса. То есть был приказ «не интересоваться» и все его старались выполнять. Почти все старались…

Товарищ Лихачев, завершая работу в качестве директора института, с Алексеем очень серьезно поговорил:

— Алексей… Павлович, из вас же может получиться… уже получился блестящий фармацевт, почему же вы так упорно отказываетесь перейти с лечебного факультета на фармацевтический?

— Просто потому, что с медпрепаратами я просто смог осуществить то, что когда-то случайно запомнил. А вот придумать что-то новое у меня вряд ли получится. Так что я продолжу учиться тому, в чем надеюсь хоть какую-то пользу стране принести.

— Но у вас успехи в этой учебе… довольно посредственные, а если вы уже имеете серьезную базу в фармацевтике, то, скорее всего, вы бы смогли в ней достичь гораздо больших успехов и пользы, как вы говорите, принести тоже гораздо больше.

— Это вряд ли, моих знаний хватило лишь на то, чтобы воспроизвести что-то механически заученное, но вот понимания того, что я делал, у меня нет ни малейшего. А в педиатрии у меня такое понимание уже появляется. Да и мне просто неинтересно фармакопеей заниматься.

— Он врет, причем врет нагло, — Андрей Гаврилович высказал свое мнение об этой беседе Лаврентию Павловичу в исключительно жесткой форме. — Причем он ведь не может не понимать, что я понимаю, что он врет, но все равно…

— А почему вы считаете, что он понимает что вы понимаете…

— Тот же хлортетрациклин впервые был получен только в сорок пятом, уже после окончания войны, и он ни от каких фашистов узнать технологии его производства точно не мог. Даже у американцев, которые его, собственно, и открыли, нет ничего близкого по эффективности тем технологиям, которые предложены Вороновым. И я уверен, что он это прекрасно знает — но категорически отказывается заниматься… официально заниматься хотя бы антибиотиками. А препараты и материалы, которые им предложены для кардиохирургии… вы же знаете, я этими вопросами занимаюсь уже очень долго, и вообще-то в курсе всего, что в этой области в мире делается. Поэтому я могу с уверенностью говорить, что то, что он предложил, до него никто в мире не делал и даже не работал в этом направлении! И ведь если бы не его изобретения, то, боюсь, мы бы не смогли спасти товарища Жданова, а сейчас я могу с определенной уверенностью говорить, что скоро Андрей Александрович практически полностью поправится. Конечно, ему придется, как предупреждал Воронов, до конца жизни ежедневно глотать эти таблетки, но их глотать ему нужно будет, я надеюсь, еще очень много лет…

— У нас некоторые товарищи говорили, что этому Воронову очень понравилось меню торжественных обедов, устраиваемых для товарищей, получивших высокие награды — так что, возможно, он думает, что за открытия, совершенные не по профилю работ, награды будут выше и его чаще на такие обеды приглашать станут… Шучу, конечно. Однако и насильно заставлять его заниматься тем, чем он заниматься не хочет, мы не станем.

— Хм… а насчет того, что его чаще нужно на такие обеды приглашать, я, пожалуй, соглашусь. За эти спиральки нитиновые и клопидогрел… он же не только товарища Жданова спас, мы же подобных операций довольно много провели, а когда хирургов побольше обучим, то речь пойдет уже о сотнях, даже тысячах спасенных жизней…

— Вот вы его и пригласите. Я… товарищ Сталин ждет от вас соответствующего представления о награждении, и лично я его точно поддержу. Подготовьте представление и мне его занесите, так оно гораздо быстрее по инстанциям пройдет. И большое спасибо за то, что выкроили время это все со мной обсудить…

Когда Берия доложил об этом разговоре Сталину, тот поинтересовался:

— А вы выяснили, кто прислал в секретариат записку о том, что у товарища Жданова был инфаркт? И кто сообщил о том, что именно у товарища Лихачёва уже отработана методика излечения подобных… неприятностей?

— Соображения есть, доказательств нет. Больше всего непонятно во всем этом деле то, что письмо в секретариат было направлено за несколько дней до того, как Андрей Александрович почувствовал себя плохо, так что разные мнения по этому поводу имеются. Но лично меня смущает больше всего то, что в этом письме были поименно перечислены те товарищи, которые категорически настаивали на неверном диагнозе — то есть у меня есть серьезные подозрения в том, что все это не само по себе случилось. Так что пока — разбираемся, а эту врачиху… Тимашук, ее, думаю, нужно наградить. В том числе и за то, что не побоялась против таких авторитетных товарищей выступить.

— Наградить, безусловно, мы ее наградим. Но и насчет письма — ведь если бы его не было, то мы бы этим докторам… мы бы им поверили. Так что следует и докторов всех очень тщательно проверить, а товарища Лихачёва и Воронова, конечно, тоже не отметить было бы неверно. Этим вопросом кто-то у тебя занимается?

— Нет, у Абакумова есть неплохие специалисты. Виктор Семенович предлагает дело это провести без особой шумихи: он тоже убежден, что Жданов не сам по себе заболел, а если все делать тихо, то можно будет выйти и на инициаторов. Вряд ли доктора эти… — из уст Берии сорвалось очень специфическое и совершенно русское определение, — сами все это затеяли.

— Хорошо. Займись этим сам… тоже, держи все на контроле. А наградить тех, кто товарища Жданова из этой жопы вытащил, будет тем более правильно. Будет выглядеть так, что мы высоко оценили их борьбу с безжалостной природой — а с теми, кто природу такое проделать заставил, мы, безусловно, разберемся. Тихо и особо даже не спеша. Мне пока кажется, что время для этого у нас еще есть. По крайней мере, хочется на это надеяться…

В первом меде с началом нового года обстановка стала потихоньку накаляться, и особенно сильно она стала накаляться на факультете фармакологии. Главным образом потому, что старшекурсники стали массово предлагать новые фармпрепараты, которые ни в учебных, ни в исследовательских планах никак не фигурировали — однако создатели этих лекарств во-первых принципиально отказывались упоминать в заявках своих преподавателей как «соавторов», а во-вторых, вообще подавали эти заявки «мимо института», непосредственно в комиссию минздрава. И все эти студены наотрез отказывались говорить, как им вообще в голову пришло такими разработками заняться.

Склока получилась громкой, настолько громкой, что ей пришлось заниматься на высшем уровне. Хотя бы потому, что многие из предложенных студентами лекарств вообще являлись не только «новым словом в фармакопее», но и очень нужными стране лекарствами, позволяющими людей лечить быстрее и качественнее. Но для этого требовалось и фармацевтические фабрики изрядно модернизировать — а суммы, для такой модернизации необходимые, заставили даже Госплан изрядно напрячься. И с вопросами о выделении таких сумм выйти «на самый верх».

У товарища Сталина уже было свое мнение по причинам происходящего в первом мединституте, но кое-что он решил все же уточнить. И на его вопрос о том, «как там поживает наш партизан», Лаврентий Павлович ответил с лукавой улыбкой:

— Поживает он очень… весело, даже жаль, что мы уже переросли возможность так веселиться. Так что будем просто ему завидовать…