Переход

Глава 12

Марина Уткина на вопросы сидящего перед ней майора госбезопасности отвечала спокойно и вдумчиво, все же до нее дошло, что этот санитар-первокурсник сделал что-то очень необычное. И поэтому она, перед тем как дать ответ на очередной вопрос, все тщательно продумывала:

— Нет, товарищ майор, он все же не хирург. Во-первых, он даже не знает, как называются некоторые инструменты, а во-вторых… — тут она задумалась, но майор терпеливо ждал продолжения. — Мне все же показалось, что он не совсем даже был уверен в том, что делает. То есть сначала он делал все вообще автоматически, как хирург, который такие операции по два раза в день делает, а вот когда он добрался до раздробленной кости… мне показалось, что он даже про себя пробормотал что-то вроде «а это что тут такое?».

— То есть молодой человек делал операцию, не понимая…

— Он делал, в общем-то понимая, что именно он сделать хочет, но… Я у него потом спросила, а он сказал, что «от пули кость не так ломается». Но снова подтвердил, что таких или почти таких операций он штук пять уже делал. И врачу нашему то же самое говорил. Но в то же время он про группы крови совсем не знает: попросил подготовить кровь какой-то нулевой группы.

— А что не так?

— Группы существуют с первой по четвертую, я ему это и сказала, а он тогда спросил, какая группа годится для всех. Но вот переливание крови он сделал очень хорошо, не каждая медсестра так хорошо… так быстро это проделать может. Странный он какой-то… то есть некоторые самые простые вещи не знает, а иногда такое делает, что врачи в клинике удивляются.

— То есть он уже не первую операцию сделал?

— Нет. То есть в клинике он раньше никого не оперировал, он научил врачей как высыпаться за четыре часа. Причем для этого он в дежурке даже кресло специальное сделал. То есть откуда-то с барахолки принес и отпилил задние ножки. Врачи сначала смеялись, а потом, когда сами в этом кресле спать научились…

— То есть человек может полностью выспаться за четыре часа? — удивился майор.

— Вроде да, сейчас многие врачи, когда дежурят на сутках, так спать стали. Но он всех, кого учил, предупреждал, что так спать больше недели подряд нельзя, иначе свихнешься. А сам он спит… вообще интересно: он на дежурство приходит за час до начала и просто спит в ординаторской, а после этого всю ночь он бодрячком ходит если нужно, и даже с утра на лекции ходит, что по нему и на скажешь, что он ночь не спал…

Ведомство товарища Берии за студентом Алексеем Павловичем Вороновым наблюдало давно, задолго до того, как он принес Курчатову технологию производства сверхчистого графита. Только «до графита» НКВДшники не считали, что парень для них особо интересен: хотя за два года его деятельности никто поручиться не мог, однако то, что определенные «партизанские» навыки у него имеются, сомнений ни у кого не было. А то, что он творил в Приреченском и в Орше с Витебском, напрямую НКВД не касалось. Однако когда никому особо не интересный парень притащил технологию, которую не смогли придумать даже прославленные физхимики, ведомство заинтересовалось — и теперь все не совсем обычное, что касалось «товарища Воронова», очень внимательно изучалось соответствующими специалистами.

А известие о том, что студент-первокурсник выполнил операцию, на которую вряд ли решились бы и опытные врачи, снова обострило интерес НКВД к данному товарищу — но обострило лишь на время. После того, как Лаврентий Павлович лично побеседовал с Николаем Ниловичем Бурденко (который, в свою очередь, очень подробно расспросил студента об этой операции), интерес к нему снова угас. А в беседе со Сталиным Берия это объяснил так:

— Мы опросили всех, кто хоть как-то с этой операцией был связан, и выяснили, что тут все имеет простейшее объяснение. Правда, товарищ Бурденко обозвал этого парня бездушным циником, но в целом, сколь ни странно, его деятельность одобрил. Хотя…

— Что-то непонятное?

— Товарищу Бурденко он рассказал, что отрабатывал такую операцию на своих подранках, говорил, что всегда стрелял в тело врага, но если неправильно учитывал ветер, то часто пуля попадала в руку. Вот он таких подранков и лечил… точнее, на них тренировался. Проверял, как можно их излечить… а потом все равно уничтожал. То есть он знает как делать операцию, если сильно повреждена рука, а вот все прочее ему еще предстоит выучить, и Николай Нилович считает, что он станет очень неплохим врачом.

— Но чтобы делать операции, нужны хоть какие-то знания!

— Да, его какой-то немец, тоже из его подранков, учил. Немец сам такие операции отрабатывал… на наших пленных, в концлагере. И этот Воронов решил, что такой опыт не должен напрасно пропасть. А вот как он потом этого немца ликвидировал… он сказал, что нормальным людям об этом лучше не знать: парень немца вроде тоже на опыты использовал. И, судя по тому, что о нем говорили в институтской больнице, его это точно не смущало: он от вида крови не бледнел и в обморок не падал, а иногда и анестезию проводил… жестко.

— Это как?

— Там же студентам присутствовать на операциях разрешается, даже поощряется такое. И пару раз было, что пациенты начинали врачей за руки хватать или что-то в этом роде, так он их как-то хитро бил, что они просто сознание теряли. И бил он как-то даже не напрягаясь, при этом приговаривал, что руки хирурга ценнее даже жизни одного пациента. Грубо, но… в целом верно. Но все же в хирургии он знает весьма мало, однако даже то, что он Николаю Ниловичу рассказал, очень сильно советской военной хирургии помочь может, по прикидкам товарища Бурденко если этот опыт у нас внедрить, то количество инвалидов после бытовых травм в стране сократится минимум вдвое.

— А с самим им вы беседу провели? Что сам этот товарищ говорит?

— Пока не говорили, он на каникулы куда-то уехал. Вернется — тогда и поговорим, но, думаю, ничего нового уже не узнаем…

Однако интерес к «партизану» проявляло не только НКВД, с ним довольно сильно хотел побеседовать и Пантелеймон Кондратьевич. Просто потому, что товарищ Пономаренко знал, какую пользу уже принес этот нелюдимый партизан республике. Поэтому-то он и попросил Алексея на каникулах заехать «на родину». А Алексей Павлович счел, что не выполнить просьбу белорусского руководителя было бы невежливо, ведь ему по указанию Пантелеймона Кондратьевича даже доппаек выдавала. Ну и все его изобретения тоже были зарегистрированы с помощью белорусского руководства. Так что как только все экзамены были сданы, Алексей — предупредив в клинике, что на каникулы он уезжает по распоряжению ЦК Белоруссии — отбыл на первом же поезде в Минск. Вечером уехал, так и не дождавшись приехавшего в общежитие на следующее утро по его душу полковника госбезопасности…

В Минск поезд приехал рано утром, так что Алексей не спеша позавтракал в вокзальном ресторане (цены в котором могли, вообще говоря, любого человека вогнать в ступор), походил немного по городу, разглядывая новостройки, а затем отправился «в гости» к товарищу Пономаренко. Сначала его даже в здание пускать охрана не хотела, но когда он предъявил удостоверение «главного инженера Причеречнского опытного тракторного завода», его все же пропустили. А секретарь, поинтересовавшись о цели визита, скользнул в кабинет начальника, а выйдя, сообщил:

— Сейчас у товарища Пономаренко совещания, но он вас просил его подождать, не больше часа. Если желаете, то я провожу вас в столовую, но Пантелеймон Кондратьевич хотел бы с вами пообедать и там обсудить интересующие его вопросы. А если вы решите подождать здесь, то я могу предложить вам чай…

Совещание закончилось минут через сорок, и Пантелеймон Кондратьевич, выйдя из кабинета с группой товарищей, радостно Алексея поприветствовал:

— Ну, здравствуй, партизан… такой. Ты, гляжу, совсем в Москве франтом стал, — с легкой усмешкой прокомментировал он костюм Алексея. Парень его заказал в московском ателье, и очень долго убеждал закройщицу сшить ему именно клубный блайзер из синей английской шерсти — но костюм получился действительно очень ему подходящий и вид у Алексея был… с одной стороны вроде бы и солидный, а с другой сразу становилось ясно, что обладатель этого костюма — совсем еще молодой человек.

— Ну что, готов пообедать? А то я сам даже позавтракать не успел, дела. Да и к тебе у меня вопросы именно по делу. А если есть не хочешь… да, тебе есть где остановиться? — и, услышав отрицательный ответ, приказал секретарю обеспечить парню номер в обкомовской гостинице. — Есть не хочешь, так хоть салат какой возьмешь. Но, думаю, как в столовую зайдешь, от запахов и аппетит у тебя проснется. А вопросов у меня несколько, и первый насчет сталей. Это ведь ты гомельчанам сказал, из какого сплава турбины делать надо? Значит ты у нас специалист в этом деле, и вопросы будут следующие…

— Я не специалист, просто прочитал как-то справочник немецкий…

— Ты его один раз прочитал и запомнил, а наши, на столе его держа, нужную сталь подобрать не могут… — не дал Алексею отвертеться Пантелеймон Кондратьевич, усаживаясь за стол. — Так что выходит, что ты может и не сталевар, но что-то все же знаешь, и знаешь хорошо. Так вот, первый вопрос к тебе, несрочный: тут товарищ Тевосян своих металлургов присылал, для изучения опыта работы с кислородом в Орше. А потом предложил в республике выстроить металлургический завод. Руды у нас конечно нет, и угля металлургического тоже, но он предложил его для переработке лома выстроить.

— Так ведь есть уже завод, где из лома арматуру для бетона делают.

— Не завод, фабрика — а он предложил выстроить завод на полмиллиона тонн стали в год. Республика, конечно, отказываться не стала… а вопрос к тебе такой: люди Тевосяна сказали, что сталь на заводе будет средненькая, на арматуру только годная. А можно из металлолома качественные стали делать? Завод-то наркомат Тевосяна строить будет, а ту же сталь для турбин мы в Орше варим чуть ли не килограммы считая…

— Сварить можно любую сталь, но это если о цене ее не думать. А мое мнение заключается в том, что в Гомеле нужно свое производство организовывать, малотоннажное. Сварили, допустим десять тонн, отлили заготовки для турбины — и на этом успокоились. А чтобы цена не стала заоблачной, то в качестве сырья в Гомеле нужно использовать корпуса немецких танков, их такому производству лет на двадцать хватит. Еще и хром, конечно — но его-то немного потребуется. Но учтите: это мое непрофессиональное мнение.

— Вот мне именно оно и нужно: ты, со своим непрофессиональным, трактор придумал лучше и дешевле «Универсала», дилетантскими приемчиками производство газа в республике вдвое увеличил, про картошку я уже и не говорю. С этим разобрались… то есть я примерно так и думал, только вот ты насчет танков свежую идею подсказал, спасибо. А теперь второй вопрос к дилетанту… да ты ешь, в Москве, небось, так не кормят… насчет лекарств твоих. И вопрос серьезный…

— Пантелеймон Кондратьевич, за обед, конечно, спасибо, но вот по лекарствам я вам даже непрофессионального мнения не сообщу. Я же всего четыре месяца в медицинском отучиться успел.

— Ты мне очки-то не втирай! Ладно, мел с сахаром, но и он сейчас закупается весь, что фабрика делать успевает, и Наркомздрав денег уже выдал на вторую очередь с требованием ее пустить уже к марту. Тут наши фармацевты сказали, что химия, которую ты наладил для выпуска своих алюминиевых сиропов, не очень-то и простая, и додуматься до того, чтобы такой сироп делать, было очень даже непросто. А ты — додумался! Это я к чему: нам на развитие химии такой фонды выделены, в том числе и в валюте немало. А валюту на алюминиевый сироп тратить жалко, мы для него все нужное в республике сделаем. Так что ты, если придумаешь еще какое-то лекарство недорогое и нужное, сразу и скажи. Ведь мы теперь оборудование и за границей для фармфабрики закупить сможем. В основном, конечно, в Германии, но и то…

— Сколько денег дали? Я имею в виду, в валюте?

— Много.

— Мне точно знать нужно.

— А зачем?

— Затем. Я знаю про два лекарства, которые в Германии делались… почти делались, но Гитлер работу приостановил. А мы можем работенку-то эту перехватить и у себя дело наладить.

— А что за лекарства?

— Одно — это ацетаминофен, его немецкий фон Меринг еще в восемьдесят седьмом применять начал. В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом, но товар не взлетел: технология получения была отсталая, к тому же вскоре немцы и фенацетин придумали. Но эта штука — куда как лучше фенацетина, и она прекрасно заменит и его, и пирамидон… она вреда организму гораздо меньше приносит. И всё оборудование для его выпуска можно в Германии как раз и заказать…

— Значит закажем. Я тебе людей пришлю, которые этим заниматься будут, специалистов. И химиков, и фармацевтов, и торговцев.

— А второе лекарство какое?

— Я даже не стану пытаться его название произнести. Но оно действительно будет очень востребовано. У нас сколько народу от сердечно-сосудистых болезней помирает?

— Не знаю, наверное, немало, раз ты об этом с такой серьезной мордой говоришь.

— Будет тут морда серьезная: у нас в СССР от сердечно-сосудистых помирает каждый четвертый. То есть каждый четвертый покойник помер из-за проблем с сердцем или сосудами, а с этим препаратом человека можно вытащить даже после инфаркта. Таи, конечно, одного этого препарата маловато, но без него у больного точно шанса выжить не будет. Вру, будет, но гораздо меньший, чем с ним.

— Тоже германская разработка?

— Не совсем… я точно не помню…

— Ну да, мне чекисты наши говорили, что такие… вроде тебя которые, чаще всего не помнят, откуда знания получили. Но знания сохраняют, так что… денег много потребуется?

— Пока не знаю. Тут как раз сначала нужно с химиками и фармацевтами плотно пообщаться…

— Общайся. Доел? Пошли, секретарь тебе ордер на гостиницу отдаст, но ты постарайся оттуда далеко не уходить. То есть будешь уходить — предупреждай на вахте, куда: я к тебе людей пошлю, чтобы они тебя долго все же не искали. Договорились? И да, если в Витебск на обратном пути заедешь, то хай не поднимай: постройку Витебской ГРЭС я отложил.

— Почему? Зачем?

— Тут тебе будет еще подарочек от межколхозников: межколхозную ГЭС весной уже запустят, пока правда с одним небольшим генератором, но до конца года все в Гомеле уже сделать обещали. А станция даже в межень десяток мегаватт даст, всяко больше шести, которые на ГРЭС планировались.

— Электричества много не бывает!

— Это ты верно сказал, но не бывает и много денег, а у нас пока средств не хватает. Так что год-другой пусть река забесплатно потрудится для счастья советского народа — и это решение окончательное, спорить бесполезно. Заходи, потом ордер возьмешь. Значит так, за активную организаторскую работу по постройке Витебской ГЭС Верховный совет награждает Воронова Алексея Павловича орденом Красного знамени. Носи с гордостью! Все, иди отсюда, только ордер взять не забудь…

Алексей так и не понял, зачем, собственно, его так настойчиво приглашал к себе Пантелеймон Кондратьевич, ведь все вопросы, которые он ему задал, были и без него решены. Разве что с производством парацетамола получилось «слегка ускорить прогресс». А сам Пантелеймон Кондратьевич проводил парня с большим облегчением в душе: теперь, если кто-то его и обвинит в волюнтаризме, он всегда может сослаться на то, что руководство республики прислушалась к мнению уже показавшего себя крупным специалистом товарища. Говорить о том, что товарищу всего семнадцать, было не обязательно, тем более ему скоро и восемнадцать уже стукнет — а газогенераторы высокоэффективные, трактора и качественную сталь можно будет любому под нос сунуть. А когда заработает «говноперерабатывающий завод», строительство которого уже заканчивалось, то парню можно (и, скорее всего, нужно) будет еще орден выдать — и тогда «ссылка на авторитет» будет вообще неубиваемой…

ПГТ «Приреченский» за год внешне почти не изменился: в нем прошлым летом построили единственное здание, совмещающее школу и поселковый клуб, а еще успели отделать доломитовыми плитами поселковую больницу. И на этом внешнее развитие поселка закончилось — но вот внутреннее его развитие не прекратилось. Например, во всех домах теперь появилось центральное отопление, по всем квартирам развели трубы с горячей водой (и в половине квартир даже успели поставить чугунные ванны). Но главное, что очень высоко оценили жители поселка, стало газоснабжение кухонь. А газ в поселок поступал с небольшого газового заводика, выстроенного в паре километров в стороне. И выстроили его так далеко потому, что уж очень специфическим было сырье, на заводике используемое.

И работало на нем всего шесть человек, включая четырех «дерьмовозов»: теперь выгребные ямы, в которые выходили канализационные трубы из домов, становились «источником ценного сырья», регулярно переливаемого в стоящие на заводике шесть метановых биореакторов. И хотя дерьмо было лишь малой добавкой к заполняемому реакторы сырью, заводик все именно «дерьмоперерабатывающим» и называли. А в основном туда загружали любые сельхозотходы (ту же картофельную ботву, например), солому, торф — и в обязательном порядке коровий навоз (который, по идее, должен был поставлять в реактор метановых бактерий). Ну и вообще любой навоз с деревенских ферм. Заводик был небольшой, но «высокотехнологичный»: получаемый биогаз очищался с помощью турбодетандера и в трубу подавался уже чистый метан. А все «ароматы» сжигались в котле установленной так же на заводе местной электростанции. И газа с этого заводика хватало и на все дома, и на общую для всего поселка водогрейную установку. Правда зимой на отопление его уже не хватало, но именно поэтому сами жители с большим энтузиазмом принялись строить дополнительные газовые реакторы: котельная, работающая на торфяных брикетах, придавала зимой воздуху в поселке особую «свежесть», а газовый водонагреватель атмосферу совершенно не портил. К тому же торф, пропущенный через реактор, превращался в очень качественное удобрение, а в «первозданном виде» он, конечно, тоже полям урожайности добавлял, но заметно меньше. А насчет того, что в исходном виде сам торф был «менее концентрированным», работники организованного в поселке совхоза вообще не задумывались.

А вот Пантелеймон Кондратьевич, узнав про выстроенный Алексеем «газовый заводик», задумался. Послал инженеров разобраться, как там и что — и теперь под Минском строился завод, в котором намечалось запустить сразу полсотни реакторов по тысяче кубометров: по прикидкам такой завод мог столицу республики полностью «природным газом» обеспечить. Для бытовых нужд только, но и это было бы прекрасно, ведь только на кухнях в городе можно было сэкономить ежедневно почти пятьсот тонн дров. А если таких заводов еще понастроить в разных местах — но сначала нужно было показать многочисленным скептикам, что завод действительно является рентабельным производством. А сокращение риска отравлений газом (которые, несмотря на все предосторожности, регулярно случались) при замене светильного (то есть генераторного) газа на метан уже само по себе должно было оправдать подобные стройки. Но все равно чтобы доказать пользу таких заводов наглядно, требовался, как говорил «партизан», референтный объект — и Пантелеймон Кондратьевич с нетерпением ждал, когда же он сможет в торжественной обстановке кинуть первую лопату дерьма в метановый реактор…

Аппарат у товарища Пономаренко работал великолепно: специалисты к Алексею приезжали (точнее, его забирали из гостиницы и отвозили на совещания в профильные институты) по четкому расписанию, и все разговоры велись строго по делу. Причем на первом же таком совещании один их фармацевтов ему сообщил:

— Товарищ Пономаренко предупредил нас, что вы на источники информации сослаться не можете, но некоторые детали могут быть не совсем верно вами поняты, поэтому было бы очень хорошо, если вы с своих объяснениях особо указывали то, что вы знаете достоверно, а что для вас является хотя бы в малой степени сомнительным. Мы в этом случае попытаемся с вами в деталях разобраться, а не получится — то мы позже проведем нужные исследования и эксперименты.

Алексею эта оговорка очень понравилась — но относительно синтеза парацетамола и даже клопидогрела у него проблем с «деталями» не возникло, все же не просто так он сразу в двух фармацевтических институтах обучался. Да и представленные ему фармацевты тоже были неплохими профессионалами, у них даже технологических вопросов почти не возникало. И «путешественник» решил, что товарищам стоит рассказать и про ибупрофен:

— Препарат просто идеален: токсическая доза у него достаточно велика, вред для человека — минимален. Потому что он для микробов вообще не ядовит…

— Но вы же его предлагаете для борьбы с микробами, как же тогда…

— Он микробов не убивает, он их лишает способности размножаться. Такой получается контрацептив для болезнетворных бактерий, причем весьма широкого спектра действия. И заодно у него и не сильное, но все же заметное обезболивающее свойство, так что в борьбе с рядом инфекций — я вам потом списочек напишу, с какими именно — он будет крайне востребован. Тут только один непростой технологический момент возникает: на последнем этапе в качестве базового реактива нужен сверхкритический углекислый газ. А это все же и давление свыше семидесяти атмосфер, и температура… хотя и не особо высокая, слегка за тридцать градусов Цельсия.

— И что в этом особо сложного? Семьдесят атмосфер — это, в принципе, не особо и много.

— Понятно, вы с этим еще не сталкивались. Дело в том, что сверхкритический углекислый газ — просто идеальный растворитель, и он растворяет… даже натуральные каучуки растворяется в нем быстрее, чем сахар в кипятке. Зато, если вы проблему с уплотнителями решите, то у вас появится изумительно простой способ вытаскивания кофеина из кофе: вы заливаете зерна этим газом — и весь кофеин вымывается. А потом слегка стравливаете давление — и чистый кофеин просто осыпается в виде порошка на дно реактора. А если вы давление поднимете до сотни атмосфер, то кофе можно будет даже из мешков не доставать, он и так прекрасно вытянется.

— Вы это так шутите? — и сильным сомнением в голосе поинтересовался один из фармацевтов.

— Мы же договорились: если я в чем-то не уверен, то вас предупрежу. А здесь я уверен на сто процентов. Так, что у нас еще осталось?

— Примерно триста тысяч марок, — ответил ему сидящий на совещании «финансист», — но я бы порекомендовал их пока оставить на всякие непредвиденные случаи.

— Приятно пообщаться с действительно понимающим проблемы человеком! — улыбнулся Алексей. — А то дай нам, медикам, волю — и сами без штанов останемся, и всех окружающих разденем. Тогда я предлагаю на этом наше общение завершить, если возникнут какие-то вопросы, то вы меня найти, надеюсь, сможете. А когда эти препараты пойдут в продажу, причем в том числе и за границу, то мы посмотрим что еще там нам будет нужно купить. Но я надеюсь, что именно там нам уже ничего нужно не будет, просто потому, что и сами все необходимое делать научимся.

— Вот в этом я не уверен, — с легким скепсисом ответил ему один из фармацевтов.

— А я уверен. Потому что по поводу парочки следующих препаратов я точно знаю, что никто в мире нужного оборудования произвести сейчас не в состоянии. А когда советская медицина докажет, что нужда в них у нас огромная, нам просто придется научиться делать такое оборудование. И, уверен, мы это сделаем, причем сделаем очень скоро…