Переход

Глава 20

В самом начале сорок девятого года в поселке Владимировка рядом со строящимся аэродромом испытательного центра НИИ ВВС с невероятной скоростью поднялся новый фармацевтический завод. В такой глуши его выстроили по очень простой причине: ботаники пришли к выводу, что выращивать полынь лучше всего в орошаемой приволжской степи — а завод по производству противомалярийных лекарств было желательно возвести поближе к полям, так как ценнейшее лекарственное вещество из полынного сена довольно быстро улетучивалось, так что далеко его возить было бы неправильно.

Кроме заводика рядом с Владимировкой началось и другое строительство: ведь поля нужно было орошать (и защищать от всяких вредных суховеев), а для орошения требовалась вода. С водой, конечно, особых проблем вроде и не было, рядом Волга протекала (точнее, Ахтуба) — но из реки воду требовалось все же до полей как-то доставить — и выделенные саперные части очень быстро стали прокладывать водопроводы, по которым должна была столь нужная вода перекачиваться в поля. Но чтобы воду качать, нужны были насосы — которым требовалось или топливо какое-то, или электричество. Но топлива (то есть бензина или солярки) в стране и так не хватало, да и возить его было в такую глушь все же накладно, и поэтому проектировщики всего комплекса остановились на электричестве. Однако и тут было не все так хорошо: волжские ГЭС пока еще существовали лишь в проектах.

Но героический советский народ смог… Но сообразительные советские инженеры смогли эту проблему решить относительно простым и довольно недорогим способом: в степи начали ставить ветряки с генераторами киловатт по двести. Эти генераторы, конечно, будут не всегда работать — но ведь и воду нужно качать не по строгому расписанию, а если воды будет слишком много… Менее чем в двадцати километрах от Владимировки нашлось довольно интересное место: обширный участок степи, поднимающийся над уровнем Ахтубы почти на двадцать пять метров, а рядом — довольно глубокий овраг. И если овраг слегка так расширить и углубить, то там можно выстроить электростанцию уже гидроаккумулирующую. Небольшую, на пару мегаватт всего, но зато и стоить она будет довольно недорого…

А так как новой фармацевтической фабрике электричества все же требовалось гораздо больше, и требовалось оно вне зависимости от наличия ветра, в поселке и электростанцию угольную строили. То есть ее — угольную электростанцию — уже простроили для аэродрома и военного городка при нем, а теперь быстро ее расширяли, планируя до конца весны поставить на ней еще два генератора. Но это все было «промышленным строительством», а нужно было еще и поля подготовить. Впрочем, с полями было решено поработать немного позже…

Виктор Семенович рассказал Лаврентию Павловичу о том, что ему очень не понравился настрой товарища Воронова:

— Странный он какой-то…

— Ты только сейчас об этом узнал? — не удержался от ехидства Берия.

— Нет, но именно сейчас он стал… мне кажется, что ему стало вдруг неинтересно жить, сказал, что он давно умер, а теперь только существует чтобы отомстить кому-то за смерть родных. Ну и других людей. И, боюсь, он всерьез задумался о том, что можно со всеми своими проблемами разом покончить. Я, конечно, попросил за ним повнимательнее приглядывать, но кто его знает, что ему в голову придти может? Он же способен такие препараты приготовить, что мы уже ничего сделать не сможем. А так как пользы от него стране…

— Я понял, понял. Подумаем, что тут можно сделать. То есть очень серьезно подумаем.

Своими соображениями Берия поделился со Сталиным, но ничего нового им в голову не пришло. Однако Иосиф Виссарионович решил, что пока можно будет и «без нового» кое-что сделать, и подписал очередное постановление. Закрытое постановление.

А вот предложение Лаврентия Павловича насчет веселого празднования Международного женского дня он поддержал, и восьмого марта товарищ Калинин вручил ордена «Знак почета» тридцати двум молодым женщинам. Правда, выстраивать их в ряд «по размеру пуза» никто не стал, но народ там изрядно повеселился — и особенно много веселья это мероприятие вызвало у награждаемых медиков.

А в среду в Кремле товарищ Сталин вручил товарищу Воронову очередной значок лауреата Сталинской премии первой степени и очередной орден Ленина. «За разработку серии высокоэффективных лекарственных средств», но каких именно — в постановлении указано не было. И награждал Иосиф Виссарионович Алексея «индивидуально», а после вручения ему наград за «торжественным обедом», на котором еще присутствовали Лаврентий Павлович и Виктор Семенович, Сталин спросил «юного медика»:

— Алексей Павлович, вам так сильно не нравятся предложения товарища Абакумова? Но вам по этому поводу волноваться все же не стоит: мы все тщательно продумали и теперь считаем, что ваша помощь… такая ваша помощь нам все же не потребуется. Мы в Советском Союзе соблюдали и будем соблюдать законы, и нарушителей этих законов будем карать лишь тогда, когда суд, причем с соблюдением всех процессуальных норм, приговорит их к соответствующим наказаниям. И исполнит наказания тоже в полном соответствии с нашими законами.

— А я в этом и не сомневаюсь, хотя все же думаю, что деяния некоторых… граждан публичной огласке предавать не стоит. С врачами, которые специально народу вредили — согласен, их нужно публично судить и расстреливать, если они этого заслужили. А вот отдельных деятелей партии и правительства… Довольно многих таких деятелей…

— Товарищ Абакумов передал нам ваш список, и мы ведем проверку изложенных вами сведений. Но мне было бы интересно узнать: откуда вы-то их получили?

— Мертвые знают гораздо больше живых, просто чаще всего они живым это рассказать не могут. А мне повезло, я рассказать могу… — и, глядя на ошарашенное лицо Сталина, Алексей тут же уточнил: — Вероятно, два года жизни в состоянии непрерывного стресса обострили некоторые мои чувства. Например, иногда я могу расслышать, что говорят люди, находящиеся от меня в полусотне метров, или даже расслышать, что говорится за закрытой дверью. Не всегда, но я действительно иногда так могу, и при этом я абсолютно уверен, что это не галлюцинации и не игра моего воображения. То есть я различаю игру воображения и происходящее на самом деле, а еще у меня очень хорошая память. Я могу запомнить кучу всякой информации — то есть запомнить и тут же ее как бы забыть — но когда возникает подходящая ситуация и мне для осмысления какой-то новой информации нужно это вспомнить — оно само в памяти всплывает. Очень в работе помогает, я, собственно, и лекарства почти все подобным образом придумываю. Не то, что я вспоминаю, как их делали раньше где-то — их-то раньше никто и нигде не делал, но сочетание новой и старой информации у меня в голове как-то дает решения и для новых, только что появившихся задач. Своеобразное озарение — но, к сожалению, оно не всегда бывает верным, да и случается такое нечасто.

— Нечасто — это вы имеете в виду не чаще раза в неделю? — усмехнулся Иосиф Виссарионович.

— Нечасто — это значит, что такое озарение случается в основном когда появляются новые задачи. Я вот учился, узнавал про новые заболевания, против которых нет лекарства или лекарства есть, но… малоэффективные или просто для здоровья опасные — и у меня как-то само придумывалось как препарат новый сделать. А сейчас… сейчас я изучаю диагностику, способы выбора подходящей терапии и так далее — и новых задач у меня не возникает. То есть иногда возникают, но гораздо реже. Тот же Виктор Семенович мне новую задачку обрисовал — и я прямо во время разговора с ним понял, как ее можно решить. Но еще понял, что это будет крайне дорого и, скорее всего, игра не будет стоить свеч — и вот детали реализации я пока придумать не могу. То есть мне нужны не просто новые задачи, а такие новые задачи, от решения которых я смогу увидеть реальную пользу множеству людей…

— И вы решили эту пользу приносить вашим… девушкам?

— По крайней мере у них будет семья. Неполная, но семья, и им будет о ком заботиться — а поэтому у них будет больше стимулов жить и работать. Хорошо работать и счастливо жить.

— Неожиданный довод… хотя, скорее всего, и верный. А вы сами-то не хотите этот стимул к себе применить?

— Нет. Пока нет, и я не стану объяснять почему.

— Ваше «пока» все же обнадеживает. А напоследок позвольте поинтересоваться: вы сейчас чем-то новым нас порадовать не собираетесь? Чтобы мы уже хорошо заработали и счастливо зажили.

— Вовремя вы напомнили. Я тут придумал простенький препарат… от простуды. Но чтобы его можно было эффективно применять, пришлось еще кое-что придумать… относительно упаковки препарата. Я придумал, но… пока никто в мире не будет знать, что именно я придумал, страна может получить огромное преимущество не в одной лишь медицине. То есть делать то, что придумано, нужно где-то… очень далеко, в сибирской тайге, например, или даже в тундре какой-нибудь. Или в пустыне… кстати, я случайно знаю… вспомнил как раз, одно неплохое место для такого завода. Правда там не то что люди — верблюды и те с трудом выжить могут. Но это лишь пока…

Вероятно, Сталин принял во внимание доводы Алексея относительно того, кого следует наказывать публично. Тем более, что люди Абакумова провели очень тщательный анализ того, как отдельные граждане лечили советских людей, а после обстоятельного разговора с этими (все же довольно отдельными) гражданами с применением «новейших достижений отечественной фармакопеи» советский суд вынес им заслуженные приговоры. Правда сам Виктор Семенович был не очень доволен тем, что многим врачам, с которыми ему очень хотелось «поговорить наедине», по результатам проверок историй болезни предъявить было нечего (кроме — да и то иногда — обвинений в некомпетентности), но он «героически поборол» личную неприязнь к таким товарищам. Скорее всего потому, что по тем делам, которые по результатам анализа этих историй болезни были возбуждены, приговоры оказались даже более суровыми, чем он ожидал.

А вот с партийными руководителями картина выглядела иначе: в Петрозаводске как-то внезапно скончался видный деятель международного коммунистического движения (после чего всех его выдвиженцев тщательно подчистили, частью просто выгнав с работы, а частью — причем более значительной — отправили «на перевоспитание» в отдаленные и очень северные районы. И в самом начале марта в Петропавловской области случилось несчастье с только что назначенным туда первым секретарем: он, вероятно, привык к центральному отоплению и слишком рано закрыл задвижку на обогревающей его спальню печи.

Алексей с удовлетворением воспринял новости о том, что Куусинен и Хрущев больше не будут гадить стране, а еще его сильно порадовало то, что приказом товарища Булганина «товарища Жукова Г. К. за развал работы в Уральском военном округе отправить в отставку без права ношения формы».

Но воспринял все это он как бы между прочим, ну порадовался немного — и хорошо, надо дальше делом заниматься. Тем более что руководство страны его больше не дергало — так что он спокойно закончил очередной семестр, все экзамены сдал неплохо. И отправился на лето, как и большинство студентов, поработать «в полях». На самом деле не совсем в полях, студенты — по призыву ЦК комсомола — рванули «сажать лесополосы в засушливых степях». На самом-то деле никто летом лесополосы, тем более в засушливых степях, не сажал, и студенты занимались в основном либо прокладкой водопроводов от рек, либо строительством зданий для лесозащитных станций. И все же немножко и посадками — но сажали они все же не лес, а укорененные ветки разных кустов на плантациях, откуда уже выросшие кусты пересадят на место осенью или даже следующей весной.

Но сам Алексей поехал в Поволжье даже не лес выращивать: его «сильно попросили» помочь в наладке производства на заводе по выпуску противомалярийных препаратов. Попросили потому, что во время пусконаладочных работ артемизинина из полыни (которую для этого специально привозили аж из Ленкорани) получалось слишком мало. Но оказалось, что его и в исходном сырье было маловато: ленкоранские колхозники спешили плантации свои более привычными культурами засадить и полынь скосили слишком рано. Зато поучаствовать в обустройстве городка во Владимировке Алексею удалось на славу. То есть не столько таская и укладывая кирпичи, сколько работая фельдшером в отряде собравшейся здесь молодежи: энтузиазма у студентов и даже школьников, приехавших сюда буквально со всей страны было много — а вот строгого исполнения правил техники безопасности явно не хватало, так что «летний отдых» у парня получился довольно напряженный. Хорошо еще, что его работа большей частью заключалась в перевязывании небольших ран и несколько раз пришлось ему вправлять вывихнутые конечности, причем последним страдали чаще солдаты из саперного батальона…

В Москву он в двадцатых числах августа возвращался с группой старших школьников. Точнее, с выпускниками московских десятилеток, не захотевших поступать в институты. Таких в стране было много, и они, как правило, сразу старались найти работу чтобы деньги в семью приносить — но на лесопосадках можно было заработать гораздо больше, чем в городе человеку «без рабочей профессии». А на работу-то можно и осенью устроиться…

И в поезде Алексею «повезло»: ему досталось купе с тремя вчерашними школьницами. Не то, чтобы он стремился путешествовать с комфортом, но таких школьников и студентов толпы в Москву возвращались и в плацкартных вагонах просто мест не оказалось, так что почти двое суток он провел время в очень «интересной компании». Тем более интересной, что эти девчонки практически все свои деньги потратили на эти билеты (а зарплату за лето им должны были уже в Москве выдать) и поначалу все разговоры (вообще не смолкающие ни на минуту) крутились вокруг того, что они могут себе купить насчет пожрать. Алексей не выдержал, на первой же станции (а это был Капустин Яр) накупил хлеба, овощей разных, даже пару арбузов — ну а потом был вынужден все оставшуюся дорогу общаться со счастливыми школьницами. Правда одно его слегка так царапнуло: самая мелкая школьница, поблагодарив за заботу, попросила Алексея дать свой московский адрес. Причем не потому, что ей парень понравился:

— Мы, когда в Москве деньги за летнюю работу получим, тебе обязательно отдадим то, что ты на нас потратил. Потому что мы сами виноваты, что без еды поехали.

— Ты это серьезно? А как бы вы поехали с едой, если у вас денег не осталось? Как бы вы еду-то купили?

— Были у нас деньги… только мы пить хотели и купили газировки шесть бутылок, хотя вода на станции и бесплатная была хоть упейся. Так что мы виноваты, поэтому говори, как мы тебе деньги отдать сможем — или мы ничего у тебя не возьмем…

Вообще-то Алексей еще «в прошлой жизни» привык, что в поездах — по крайней мере во времена Советского Союза — народ в купе никогда… то есть почти никогда не оставлял соседей голодными если сами есть садились. То есть почти везде люди, доставая нехитрую дорожную снедь, по крайней мере спрашивали соседей «Будешь? Давай, присоединяйся», а сейчас, даже в самое голодное время, в поезде до Витебска или Минска люди по крайней мере предлагали детям перекусить. Но девица, похоже, то ли раньше в поездах не ездила, то ли всерьез считала себя во всем виноватой… А когда Алексей сказал ей, где его можно застать, она еще так снисходительно заметила:

— Так ты студент? У нас сосед студент, он вечно голодный ходит: на стипендию-то не разъешься. Но ты не волнуйся, нам обещали деньги до первого сентября заплатить, я лично приеду и тебе отдам…

Из «интересного» — кроме бесконечных разговоров — Алексею в этом путешествии запомнилось одно: эта мелкая пигалица умудрилась еще и с верхней полки сверзиться когда поезд неожиданно резко затормозил. Правда он успел ее поймать — а запомнилось это событие потому, что в процессе ловли он сильно ударился рукой о столик, и рука еще долго болела. Хотя его опасения насчет того, что кость треснула, не оправдались…

А в институте с началом учебного года тоже стало «интересно». Потому что руководство страны (и конкретно товарищи Пономаренко, Берия и, скорее всего, лично товарищ Сталин) информацию «о ценном упаковочном материале, проходящим под грифом совсекретно» восприняли очень всерьез — и участок по производству полипропилена заработал еще в конце августа. А Алексей с «группой товарищей» начал отлаживать процесс промышленного изготовления аэрозольных баллончиков с каметоном. Вроде штука-то несложная — если не считать того, что сами баллончики делались стеклянными, с амортизирующим покрытием из полипропилена, а заправка их фреоном была вообще отдельным квестом. Тоже проблема решаемая — но при наличии хороших инженеров, а отработкой технологии на институтском опытном заводе занимались четыре девицы с фармакологического факультета. С нулевым результатом занимались, так что пришлось Алексею искать помощь «на стороне». Это у него все же получилось — через комитет комсомола института, который связался с комитетом комсомола другого института (Бауманского), но выступать «переводчиком с фармацевтического на инженерный» пришлось именно ему — и это отнимало довольно много времени и сил.

Второй препарат, в производстве которого пришлось заниматься упаковкой больше, чем самой «химией», был аналогом хорошо известного попаданцу «Терафлю». То есть и с химией пришлось поработать, но тут уже именно студенты (двое парней) с фармфакультета с задачкой справились, а вот с остальными вопросами пришлось опять самому Алексею справляться. В чем ему очень помогли знания, полученные еще в МИСИСе — ну и наладившееся сотрудничество с бауманцами. Будущие инженеры с огромным энтузиазмом соорудили аппарат по ультразвуковой сварке алюминиевой фольги, а вот саму фольгу (и способ ее приклеивания к бумаге) кроме самого Алексея, пожалуй, сейчас никто и придумать не смог бы. То есть не в фольге было дело, а в составе сплава, который ультразвуком можно было легко сварить…

А расфасовочную машину для порошка разработали уже инженеры Минского фармзавода: они уже придумали и даже запустили автомат, который пенициллин развешивал по пузырькам с точностью буквально в доли миллиграмма, а доработать его для расфасовки порошка по пакетикам было, по их словам, не особенно и трудно. То есть нетрудно, когда уже есть и готовые сварочные аппараты, и линия по производству фольгированной бумаги — но выпуск порошка под названием «антипростудин» начался еще до Нового года.

А Лаврентий Павлович рассказал товарищу Сталину о выдающихся достижениях отечественной химии, причем «большой химии»:

— Этот катализатор, который Воронов придумал… то есть мы проверили, немцы с ним действительно еще до войны что-то сделать пробовали, хотя и без особого успеха… В общем, с ним у нас получается не только этот полипропилен, но и полиэтилен раз в пять дешевле, чем ранее известными способами, и разные резины интересные. И еще очень много чего исключительно полезного, так что он был в одном прав: пока за границей о нем не знают, мы свою промышленность может развивать гораздо быстрее империалистов. Просто потому, что они делают то же самое, но в несколько раз дороже.

— Меня что тут удивляет: он это придумал только для того, чтобы какое-то простенькое лекарство поудобнее людям применять было. Действительно эти самые озарения у него какие-то непредсказуемые: никогда заранее нельзя понять, чего ему еще вдруг понадобиться может.

— Мне кажется, что дело тут в другом: я обратил внимание, что у него все эти изобретения появляются при двух условиях: во-первых, когда оно становится очень нужным людям и во-вторых, когда произвести то, что нужно, становится возможно. Он никогда не придумывает ничего, что здесь и сейчас сделать нельзя…

— Ну конечно, он же и придумывает все, опираясь на уже достигнутое… за катализатор ему премию еще одну дадим или орден?

— Товарищ Первухин у нас уже интересовался, кто это такой умный у нас катализаторы изобретает. Сказал, что не из любопытства, а чтобы выдвинуть товарища на звание Героя соцтруда: по его словам это открытие…

— Изобретение…

— Он говорит, что это — открытие и вообще переворот в науке, и в этом министру химпрома я перечить не берусь…

— Ну ладно, открытие. Но вот открывать имя автора мы не станем, у нас и без того предателей хватает, которые только и мечтают, как бы побольше стране навредить. И им мы парня в качестве новой мишени не будем… я поговорю с Михаилом Георгиевичем, пусть он представление без имени в Президиум подает. Мы потом сами нужную фамилию подставим… по линии ГБ. Не возражаешь?

— Сам хотел предложить, правда не Звезду героя, а орден Ленина. Но так, пожалуй, даже лучше будет. Но проведем по линии все же Спецкомитета, так вопросов меньше будет. И желающих такие вопросы задавать…

Закрутившись с делами производственными и при этом и учебу не запуская, Алексей вообще забыл о летнем «приключении». Но шестого ноября в дверь его комнаты в общежитии постучалась та самая мелкая девчонка из поезда:

— Ты извини, что я так поздно деньги отдать приехала. Вообще-то я уже раза три приезжала, но застать тебя никак не могла, а отдавать деньги неизвестно кому я побоялась. Вот держи… мы с девчонками посчитали, сколько ты на нас тогда потратил, а если мало здесь, то ты сразу и скажи, у меня еще немного есть.

— Послушай… Соня, надеюсь, я имя твое не забыл…

— Сона.

— Ладно, пусть Сона. Так вот, Сона, тебя в детстве что, пороли мало?

— Меня никто не порол!

— Оно и видно. Деньги я у тебя возьму, так как это ты считаешь долгом чести. Я думаю, что ты могла бы ич и на другое дело потратить — но все же от себя оторвала и мне их принесла, и за это я тебя уважаю. Но и ты меня уважь, ответь мне, только честно: а на чем ты их сэкономила?

— Я не… ладно, я с девчонками в кино не пошла. Они думают, что их отдавать было не нужно, но ведь ты просто студент, у тебя лишних денег нет…

— Есть, хотя и не особо лишние. Но за то, что ты так хорошо поступила, я тоже тебя отблагодарить должен. Пойдешь со мной в кино? Я от чистого сердца…

— Ну… ладно. А в какое?

— А в какое захочешь: сегодня выходной, мне особо делать нечего, так почему бы нам и в кино не сходить?