Переход

Глава 18

Официально пуск Оршанского автозавода состоялся первого января, но первый автомобиль с конвейера сошел только третьего, в понедельник. А завод этот появился потому, что на тракторном-то производство дизельных моторов на основе ГАЗ-11 наладили очень неплохо, но для тракторов мотор пошел все же другой — но разваливать уже готовое производство было сочтено делом совершенно неправильным — и на народном энтузиазме, направляемом умелой рукой партии и правительства, за год был выстроен новый завод. Энтузиазм объяснялся просто: в городе велось массовое жилищное строительство, строителям (и будущим рабочим завода) практически сразу предоставляли довольно неплохое жилье, да и зарплаты были довольно приличные — так что очень много бывших воинов Советской армии пришли к выводу, что здесь осесть и приступить к работе будет самым верным решением.

А руководство партии и правительства заключалось в том, что оно — как раз руководство — грамотно агитировало рабочих местпромовских предприятий, и те с огромной радостью устраивали субботники (а так же «вечерники», отрабатывая добровольно по паре часов после окончания рабочих смен), во время которых для строящегося завода изготавливались необходимые станки. Причем рабочим за такую работу никаких сверхурочных вроде и не полагалось, но вот скорость движения очередей на предоставление жилья как-то сильно коррелировалось с проявленным на подобных субботниках энтузиазме. И это было очень заметно: жилищное строительство (тоже ускорившееся благодаря таким же «субботникам») велось не только в Орше, но и во всех других городах республики. А вот материальное обеспечение всех этих «сверхплановых работ» тоже в основном обеспечивалось предприятиями местпрома…

Алексей раньше не совсем точно представлял, что из себя представлял местпром в послевоенные годы. Искренне думал, что предприятия этой самой местной промышленности занимаются выпуском сувениров большей частью для иностранных туристов, рискнувших посетить Советский Союз, делают балалайки и деревянные игрушки и вообще стараются изготовить что-то «используя местные ресурсы», плетя корзины и лапти. То есть лапти он даже в магазинах видел, уже в двухтысячных, по цене немного уступающей ценам на качественную французскую или бельгийскую обувь элитных брендов…

Но оказалось, что его представления были несколько ошибочными. Например, он узнал, что самым большим предприятием именно местпрома был Могилевский металлургический комбинат, самую малость уступающий Липецкому (ну, в первые послевоенные годы самую малость уступающий), а в стране чуть ли не восемьдесят процентов всех товаров именно местпромовцами и производилась. Большая часть фарфоровой и фаянсовой посуды, девяносто процентов товаров канцелярских, три четверти производства мыла, почти вся готовая одежда и обувь, а так же патефоны, радиоприемники, практически вся мебель…

Единственная отрасль народного хозяйства, в которую местпром не проник, было производство фармпрепаратов: все же лекарства требовалось делать под строжайшим государственным контролем. И даже сбор «дикорастущих лекарственных трав» государство на откуп министерствам местной промышленности не отдавало. Именно министерствам, в каждой республике такое министерство было свое. Собственно, поэтому-то и уровень жизни людей в разных республиках был довольно разный — но это вовсе не означало, что продукция местрома строго для одной республики производилась. А означало лишь то, что «свою» республику каждое министерство обеспечивало продукцией в первую очередь, а «на сторону» пускало лишь то, что в республике уже в таких количествах не требовалось.

Или пускало то, что можно было «поменять» на другую, тоже очень нужную продукцию. А маленькие дизельные грузовички, перевозящие тонну с четвертью всякого разного, можно было «выменять» очень много на что, так что пуск завода в Орше товарища Пономаренко очень радовал. И товарища Гусарова тоже радовал, хотя и по совсем другому поводу. Потому что автомобили выпускались в двух вариантах: грузовички с деревянной кабиной и с деревянным же кузовом и цельнометаллические фургончики (последних предполагалось делать примерно треть от общего производства — просто на все металла не хватало). И половину фургончиков делали в «медицинском» варианте, что — по мнению Пантелеймона Кондратьевича — в самое ближайшее время должно было обеспечить доступность качественного медобслуживания в каждой деревне. А половину собирали в «пассажирском» варианте, на девять пассажиров — и их он планировал поставить на линии, обеспечивающие перевозки между деревнями и райцентрами, что тоже было крайне важно.

А вот Николай Иванович рассчитывал — хотя бы из-за того, что ходовую автомобиля почти без переделок взяли от «Победы» — укрепить «горизонтальные связи» с автопредприятиями других республик и существенно повысить авторитет как Белоруссии, так и ее партийной организации по всей стране. И свои личный авторитет в том числе: довольно много «старых кадров» в республике мешали, по его мнению, нормальному развитию — но пока ему не удавалось их хоть как-то нейтрализовать, так как у них была довольно серьезная поддержка в Москве. И особенно в столице почему-то поддерживали товарищей из «новых областей», а там именно политическая обстановка ему очень сильно не нравилась…

А Алексею пуск автозавода в Орше понравился вообще по довольно странным причинам: хотя плановой производительности в пятьдесят автомобилей за день завод по плану должен был достигнуть лишь к лету, заказов на грузовички пришло довольно много, причем заметную часть заказчики (в основном это были колхозы и городские торговые организации) оплатили авансом — и у белорусского местпрома появилось довольно много денег. Не бешеные миллионы, конечно, но их хватило на расширение, причем существенное, химического производства в Старобине. То есть калиево-азотный комбинат все же был «всесоюзным», а вот работающий «на отходах калийного производства» завод по добыче поваренной соли был уже местпромовским. И работающий на этой соли завод уже содовый — тоже, а сода почти целиком шла на нужды завода уже стекольного — и тоже местпромовского. Потому что если фармацевтика в сферу деятельности местпрома не входила, то химия (причем самая разнообразная, а не только мыловарение) там развивалась довольно неплохо. И вот на базе «старобинской зимии» с подачи Алексея было налажено производство одного довольно интересного (и крайне востребованного в свете последних постановлений правительства) препарата. То есть Алексей лишь написал товарищу Пономаренко письмо по поводу того, что «было бы неплохо наладить выпуск», а уж республиканское правительство изыскало необходимые для постройки нового производства деньги (как раз разрешив «авансовую оплату» поставляемых в другие республики грузовичков) — и уже в конце февраля новых цех выдал первую продукцию: калиевую соль индолилтримасляной кислоты. Вроде бы очередная «химическая ерунда», но опущенная в очень слабый раствор этой «химии» ветка того же татарского клена выпускала корни за третий-четвертый день. Причем если ветку взять достаточно большую, от метра до полутора, то через полтора месяца в банке (довольно большой, не менее трех литров, а лучше в пятилитровой) появлялся «трехлетний саженец дерева». Такой же эффект препарат давал и на вязах, и на тополях (причем тополя можно было укоренять вообще трехметровыми ветками в ведре, и на желтую акацию, и на почти любые другие кустарники. То есть практически на всей растительности, перечисленный в рекомендациях комиссии по лесозащитным насаждениям — кроме, разве что, дуба, да и то лишь потому, что на дубах никто препарат не попробовал применить…

На совещании, посвященным началу работ по посадкам лесозащитных полос, руководитель Богдинского опорного пункта по поводу этого препарата высказался исчерпывающе:

— По данным академика Высоцкого одна сосна в степной зоне собирает за зиму свыше центнера воды буквально из воздуха. Но для этого сосна должна примерно десять лет расти, а этот препарат позволяет, что лично я считаю настоящим чудом, быстро укоренять трех, и даже пятилетние ветви сосен, что при создании лесополос сэкономит несколько лет. Сосен в нашей стране много, но пересаживать уже выросшие растения возрастом старше года — дело практически безнадежное, а вот посадка укорененных ветвей выглядит весьма перспективно. Я уже не говорю о лиственных растениях, мы только силами работников нашей станции заложили на укоренение почти десять тысяч кленов, более пяти тысяч вязов, свыше двадцати тысяч кустов смородины. Сейчас мы смогли доставить на нашу станцию несколько вагонов с ветками желтой акации из-под Челябинска, и я практически не сомневаюсь, что уже в этом году мы сможем передать для посадки в лесополосах несколько десятков тысяч этих кустов.

— Но… сейчас ведь только начало марта, в степи еще снег не сошел, — удивленно прокомментировал этот доклад Сталин.

— Это верно, однако для того, чтобы корни выросли достаточно для использования ветвей в качестве рассады, по нашим расчетам может пройти до двух месяцев. То есть рассада будет готова уже в мае, в лучшее для посадки время.

— А вы можете увеличить количество готовящейся рассады? Ведь, насколько я понял, вы даже свой материал, то есть с вашего опорного пункта, использовали, как у вас написано, менее чем на десять процентов.

— У нас на станции есть довольно небольшая теплица, и мы ее заполнили уже до предела, а часть рассады наши работники даже у себя в домах готовят. Нам просто больше некуда новую помещать… все же, как вы верно заметили, на улице еще практически зима. Но мы предполагаем подготовить гораздо больше саженцев летом, под осеннюю посадку…

Сталин повернулся к секретарю совещания:

— Запишите: дать поручение Госплану подготовить предложения по строительству в зоне лесонасаждений тепличных хозяйств для зимнего выращивания рассады. — Он снова повернулся в докладчику: — Так вы говорите, что этот препарат может нам сэкономить несколько лет на создании лесополос? Мне кажется, что разработчиков препарата следует отметить правительственными наградами. Препарат, по вашим словам, производят в Белоруссии?

— Да, но пока, как нам кажется, они его выпускают недостаточно.

— Вероятно, товарищам следует помочь в увеличении его производства, и мы постараемся им в этом помощь оказать как можно быстрее. Я жду от вас данных о потребности в этом препарате. Желательно до конца недели…

Однако спустя неделю Иосиф Виссарионович вообще забыл о лесополосах, у него возникли совершенно другие заботы. Впрочем, он все же отдал поручение все такие вопросы тщательно проработать в Комиссии по учреждению лесозащитных станций, так что работа в этом направлении не прекратилась — но сам он погрузился в совершенно другие заботы. После доклада Лаврентия Павловича погрузился, а Берии материалы для этого доклада предоставил Виктор Семенович. Правда, начал свой доклад товарищ Абакумов ну очень уж издалека:

— Я теперь абсолютно уверен, почему этот товарищ партизан упорно учится на педиатра и любые предложения о смене специальности категорически отвергает.

— И почему? — Лаврентий Павлович вообще-то ждал совершенно другого, но от вопроса не удержался.

— Потому что он точно знает, какие медицинские препараты он делает, а то, что такое может придумать простой детский врач, никому и в голову не придет.

— «Такое» — это что вы имеете в виду? И как насчет прочих… лекарств?

— Так он же все свои разработки через… подруг своих проводит, сам он вроде как вообще не причем. А девки, я думаю, даже под пыткой не признаются, что под его руководством работы вели. Но это — просто медикаменты, хотя и весьма, вроде бы, хорошие, а вот такой препарат…

— Поподробнее про препарат можно?

— Собственно, к тому и веду. Он, когда нашим специалистам препарат принес, сказал, что человек без специальной и очень непростой подготовки во-первых расскажет все, что он знает, и даже то, что он когда-то знал, но полностью забыл. А во-вторых, по его словам, врать под воздействием препарата человек не в состоянии физиологически.

— И вы ему верите?

— Мы провели проверку, очень, кстати, удачную… но об этом чуть позже.

— На нем самом?

— Нет, он предупредил, что себе ввел какую-то сыворотку заранее, и если препарат применить на нем, то он попросту сдохнет. Причем в мучениях, но — я его просто цитирую — уж лучше сдохнуть в мучениях, чем вспоминать то, что нормальному человеку помнить нельзя.

— То есть он, возможно, все же чей-то шпион и боится раскрытия?

— Убежден, что нет. Мне кажется, я знаю, о чем он говорил. При расчистке… при разминировании лесов в Белоруссии недалеко от его родной деревни саперы нашли… в общем, останки нескольких фашистов. Они были привязаны колючей проволокой к деревьям… по сути распяты на земле…

— И это вы считаете…

— А у них на животах были остатки костров. Небольших, но… наши эксперты уверены, что фашистов там живьем… я бы тоже не хотел о таком вспоминать. Но, спешу заметить, даже если это и работа партизана нашего, в чем я почти уверен, осуждать его… там несколько деревень были уничтожены полностью, и жителей фашисты именно живьем сжигали.

— Понятно, а по существу вопроса?

— А по существу… вот протоколы допросов, допросов с применением препарата правды, как его партизан назвал, трех фигурантов.

— Почему трех? В списке же было пятеро?

— Один при аресте самоубился: знал, сука, что за такое не прощают. Один после применения препарата впал в кому. Наши врачи его, конечно, откачали — слава богу, что партизан и на такой случай инструкцию подготовил. Но еще с месяц его трогать нельзя, скорее всего он на допросе и без препарата сейчас помрет. Потом допросим, конечно, но это будет уже чистой формальностью…

— Так, — задумчиво произнес Лаврентий Павлович, просмотрев протоколы. — Это очень интересно…

— Я дал санкцию, и мы допросили еще пятерых, о которых тут речь идет. Получается даже еще интереснее, но на то, чтобы всю эту шоблу раскрутить, нужна соответствующая санкция. И я такую давать не вправе.

— Думаю, Виктор Семенович, санкцию вы получите… очень скоро получите. Завтра с утра будьте у себя, я с вами свяжусь…

Алексей Павлович, изучая историю пятидесятых, не смог не заметить так называемое «дело врачей». И из чистого любопытства решил узнать о нем побольше — но то, что он узнал, оказалось исключительно странным. То есть о самом «деле» информации было много, но в основном эта информация исходила от «жертв сталинского террора», а вот другой информации практически не было. И, что Алексею Павловичу тогда показалось особенно любопытным, практически все следственные «дела» — а их за почти два года следствия должно было набраться немало — из архивов исчезли бесследно. То есть пропали все материалы именно «дела», а вот материалы по его «последствиям» остались. И они натолкнули Алексея Павловича на очень интересные мысли…

Ему удалось выяснить чуть больше о причинах закрытия этого дела: его прекратили не по распоряжению Берии — как гласила «официальная версия», а по постановлению какой-то комиссии ЦК, подписанного сразу «группой товарищей», и первыми на постановлении стояли подписи Хрущева и Куусинена. А вот подписей Маленкова и Берии на постановлении не было. Правда, Алексею достался не оригинал постановления (он тоже «испарился»), а всего лишь копия без оригинальных подписей, но тогда он сильно задумался. А еще он узнал, что все следователи, ведущие эти «дело», были арестованы почти сразу после официального его прекращения и в течении года поголовно были расстреляны — но ни в одном приговоре «дело» даже не упоминалось.

Все это давало простор для самых невероятных конспирологических теорий. Но Алексей Павлович, как профессиональный программист, привык рассуждать строго логически. И логика ему подсказывала, что «что-то тут не так», а когда он узнал (за очень большие деньги узнал), что довольно много «подследственных» как-то быстро и незаметно покинули Советский Союз, очень неплохо устроившись за рубежом, получив неизвестно откуда более чем изрядные средства, эта самая логика выдала ему довольно предсказуемые ответы на возникшие вопросы. Но это было «давно и неправда», а в этой жизни Алексей, так же располагающий очень даже приличными средствами, постарался кое-что для себя прояснить. И прояснил, хотя совсем не то, что он ожидал. Поэтому «анонимное письмо в секретариат ЦК» он составил исключительно грамотно — не с точки зрения языка, а точными указаниями на легко проверяемые факты…

Иосиф Виссарионович, получив от Лаврентия Павловича краткий отчет о расследовании, пришел в бешенство:

— Эти суки… мы им доверяли, а они… да их расстрелять мало!

— Боюсь, если расстреливать, то политически это будет неверно. Даже просто сообщать народу, что ими руководили мерзавцы и подлецы будет неверно: это может существенно подорвать доверие к партии и правительству. Да и к медицине, ведь люди подумают, что если руководство врачей такое, то и сами врачи…

— А у тебя есть другие предложения?

— Я бы поступил так, как наш партизан с фашистами поступал, которые наши деревни сжигали вместе с жителями, но в таком случае я был бы не прав. А вот товарищ Абакумов предложил кое-что другое. То есть он тоже вроде как ахинею понес, но мне почему-то кажется, что в его ахинее все же крупицы здравого смысла отыскать можно. Правда, при одном условии.

— При каком?

— Я в медицине понимаю крайне мало, но есть люди, которые в ней разбираются гораздо лучше. И нам прежде всего следует нашу медицину поднять на огромную высоту. Сейчас в производство запускается сразу очень большое количество исключительно хороших препаратов, с которыми мы здоровье советских граждан можем существенно улучшить — и я думаю, что мы, то есть правительство, должно будет демонстративно авторов этих лекарств наградить. Серьезно наградить, чтобы люди, об этих наградах читая, сами поняли, что страна и правительство исключительно сильно заботится об их благополучии. Так мы сможем по крайней мере на подорвать впоследствии доверие народа к медицине в целом…

— То есть предлагаешь увешать Воронова орденами с головы до пят?

— Нет, конечно. Он все свои новые препараты по сути дела просто дарит своим подругам, а они и под пыткой не признаются, что лекарства не они придумали.

— И много у него… подруг?

— Я, конечно, не считал, но в этом институте три четверти студентов, даже больше — девушки. До которых потихоньку доходит, что найти себе мужа у них просто не получится: нет у нас мужиков, выбили за войну. А партизан пообещал всем, кто даже без мужа ребенка родит, безбедную жизнь.

— Его фамилия не Рокфеллер?

— Нет, но за изобретения у нас процент авторам выплачивается весьма приличный. Я специально проверил: все, придумавшие новые медпрепараты, ходят теперь с пузом. А лекарства он проталкивает через Минздрав Белоруссии: товарищ Пономаренко насчет лекарств верит ему, как господу богу и все его препараты сразу отправляет в производство.

— И сколько же него… будет детей?

— Не знаю, но думаю, что в институте каждая вторая старшекурсница с радостью ребенка ему родит. Или не ему: парню-то, в принципе, этот момент безразличен. Одна наша внештатная сотрудница сообщила, что он всех этих… подруг предупреждает: помочь в деторождении он может — если та никого другого не найдет, но с наступлением беременности такие отношения тут же прекратятся… кстати, он придумал и наладил на опытном заводе производство весьма точных тестов, показывающих беременность уже на первом месяце… отвлекся. В общем, подруг… близких подруг у него хватает: парень он видный, даже красивый — почему бы от такого ребенка не родить? Но насчет учинения разврата в общежитии жалоб не поступало, там все по взаимному согласию происходит. И, мне кажется, и стране от этого всяко хуже не будет: дети нам нужны, а кто у них отцом будет числиться…

— Да уж… а мы этот вопрос как-то подзапустили.

— Верно, но он за всех нас один пока отдувается, — хмыкнул Лаврентий Павлович, — но один он при всем старании страну не спасет.

— Предлагаешь нам ему в помощь этим заняться?

— Наша… сотрудница еще сообщила, что все эти… будущие матери подписывают с ним забавный договор: изрядную часть выплат за изобретения все они обязуются перечислять в помощь другим матерям-одиночкам. То есть юридической силы эта писулька не имеет, но пока ни одна от выполнения этого условия не отказывается…

— Ладно, об отце-герое потом поговорим, а вот что с докторами этими делать будем?

— И не только с докторами. Так вот, Виктор Семенович предлагает следующее…

К массовой беременности студенток своего института Алексей отношения почти не имел. А началось все еще прошлой осенью, когда у одной студентки с четвертого курса случился быстротечный роман — а результат вогнал ее в жуткую депрессию. Медики вообще-то — народ достаточно циничный, случившееся обсуждалось в общежитии широко — и среди женской части коллектива обсуждение шло большей частью на тему «у кого из врачей лучше аборт делать». Обсуждался этот вариант даже не смотря на то, что официально аборты (для впервые забеременевших) в стране были запрещены. Алексей думал очень недолго: он просто зашел к впавшей в депрессию студентке и сделал ей предложение. Не «руки и сердца», а предложение ребенка родить на радость будущей маме, и очень популярно объяснил девице, почему это будет для нее именно радостью. Та поначалу не поверила, но спустя всего три недели она подала (через Алексея) заявку на препарат каптоприл — и еще перед Новым годом она получила из Минска положительное заключение о проведенных клинических исследованиях, авторское свидетельство и «предварительное заключение о возможном экономическом эффекте», согласно которому молодая женщина на начисленные в течение трех следующих лет премии за изобретения могла бы всю оставшуюся жизнь вообще ничего не делать и жить в свое удовольствие. Ну а пока шли все эти процедуры, она тоже ни в чем себе не отказывала. Конечно, и запросы у нее были довольно скромные, так что пять сотен в дополнение к стипендии, которые ей Алексей выдавал, ее из депрессии вывели. А когда пришли бумаги из Минска, среди студенток случилось массовое «переосмысление» нынешней ситуации с «нулевыми шансами выйти замуж». Ведь любящий муж — это надежная опора в жизни, но и муж может оказаться… так себе, к тому же его скорее всего вообще никакого не будет. Но если найдется опора несколько иная…

А чтобы сделать эту «опору» весомой и зримой, Алексей в промежутке между зачетной и экзаменационной сессиями съездил в гости в Пантелеймону Кондратьевичу, и его предложения встретили у товарища Пономаренко полное понимание. Однако в зримую форму они превратились лишь в конце марта, и в свете ряда прочих событий это превращение не стало особо заметным. Но все же многие его заметили, и больше всего на него обратили внимание молодые женщины.