Переход

Глава 1

Алексей Павлович проснулся как-то очень резко — и вовсе не потому, что ждал этого момента с нетерпением уже много дней, нет. Его разбудили очень специфические звуки, доносящиеся хотя и приглушенно, но вполне узнаваемо — и звуки эти явно намекали, что за окном совсем, похоже, не пятьдесят шестой год. Впрочем, тут и окон не было, хотя парень и ощутил под собой ту же самую сколоченную из досок лежанку, на которой уснул — однако вместо одеяла он был укрыт какой-то помесью тулупа и телогрейки, почему-то отдающей псиной. Однако и это «ароматное» покрывало его смутило не очень: все же Елена писала, что «скорее всего окружающая действительность может показаться странной» — но потолок помещения, который было очень просто достать рукой даже не вставая, показался Алексею Павловичу очень необычным.

А еще было довольно холодно — то есть было очень холодно, по ощущениям вообще почти мороз! Ну и все прочие ощущения заставляли его быстро подняться и одеться. Хорошо еще, что одежда оказалась почти впору — то есть вся одежда кроме сапог, которые были размера так на три больше желаемого. Но с двумя портянками — а портянок Алексей Павлович обнаружил возле лежанки целую кучу, причем портянок стиранных — можно было и с такими сапогами смириться.

И только быстренько проделав «стандартные утренние процедуры» Алексей Павлович сообразил, что проснулся он в подпечке, а большая русская печь с полуразрушенной трубой вообще находилась на улице. Не то чтобы совсем уж на улице, а на пепелище, и было видно, что дом сгорел уже несколько лет назад. Причем не один этот дом сгорел: в поле зрения были видны еще три таких же печи, правда разваленные куда как сильнее. И никаких признаков того, что здесь в последнее время были люди, видно не было. Зато было очень хорошо видно совсем молодые листочки на яблоне возле пепелища… на одной половине яблони, потому что вторая половина видимо от жара просто погибла.

А еще стало очень хорошо слышно, что люди скоро здесь появятся… Алексей Павлович еще раз нырнул в подпечек: там он вроде бы разглядел кое-что «интересное». То есть ему показалось, что разглядел, все же через заложенное досками и мешком с сеном жерло подпечка света проникало очень мало, а когда он открывал выход, взгляд его лишь мазнул по чему-то непонятному. Но мозг замеченное отметил — и молодой, всего лишь семнадцатилетний парень с огромным удовлетворением убедился в том, что зрение его не обмануло: у стены подпечка рядом с лежанкой стоял пулемет, а рядом были четыре круглых магазина с патронами. Пулемет выглядел проржавевшим, но ствол — как Алексей Павлович тут же убедился — был в порядке, да и затвор ходил свободно. Там еще несколько коробок лежало, но открывать и изучать их содержимое времени просто уже не было: перестрелка быстро приближалась.

Алексей Павлович внимательно огляделся и увиденное ему не то, чтобы понравилось — но ведь могло оказаться гораздо хуже. А так: в сотне метров от сгоревших домов через какую-то речку-переплюйку находился мост, обычный деревенский, деревянный. И вполне себе целый, а через него, естественно, проходила дорога. Совершенно проселочная, но дорога — и по этой дороге с той стороны, откуда раздавалась стрельба, кто-то ехал. То есть Алексей явно слышал гул нескольких моторов. Но определить на слух, что же там передвигалось, он не мог. Не мог, но начал подозревать недоброе и на всякий случай приготовился — что получилось проделать неплохо: по какой-то надобности неподалеку от моста у обрывистого берега была выкопан неглубокий спуск к небольшим (и уже почти сгнившим) мосткам, а выкопанная земля образовала невысокий бруствер, давно уже покрывшийся кустами и бурьяном, за которым получилось неплохо так спрятаться с пулеметом. И спустя пару минут он понял, что спрятался не зря: из леса выехали два мотоцикла с колясками и грузовик «Опель-Блиц» с кунгом. А сидящие на мотоциклах фашистские солдаты однозначно доказывали, что попал Алексей Павлович совершенно не туда, куда хотел…

Но он совершенно точно знал, что «обратной дороги нет», так что и выбора у него не оставалось. Найденный пулемет — довольно старый MG-34 — он знал неплохо, а с барабанными магазинами ему и «второй номер» не особо нужен был. Прикинув, что в крайнем случае он уйдет по заросшей камышом речке, он аж поежился от мысли о том, что придется лезть в ледяную воду — все не на улице был не май месяц. Хотя, скорее всего, именно май, причем — судя по листве — уже ближе ко второй половине мая. Но долго ему «предварительно дрожать» не пришлось: мотоциклы заехали на мост и он аккуратно нажал на спусковой крючок…

Стрелять из пулемета в ничего не подозревающего врага с расстояния метров в семьдесят просто и приятно: мотоциклистов очередь просто выкинула за землю. Пока Алексей Павлович менял банку с патронами, водитель грузовика решил все же через мост проехать — но и с ним получилось неплохо: очередь ему пропорола колесо и он, вильнув, просто свалился с моста в реку, развалив при этом половину настила. Алексей Павлович на всякий случай еще дал короткую очередь по кабине — и стал ждать «новый поступлений»: стрельба в лесу лишь приближалась. Но внезапно она затихла, а из леса к мосту выехал танк. Советский, Т-70. А за ним на открытое пространство из леса стали осторожно выходить советские же солдаты, человек пять…

Алексей Павлович, глядя на то, как они оглядываются и пригибаются, не удержался и закричал:

— Мужики, идите спокойно, тут больше фашистов нет!

Реакции солдат могли бы позавидовать магнусты: еще не закончило звучать слово «мужики», как все бойцы уже лежали на земле, направив оружие в сторону Алексея. Но, судя по всему, со слухом у них было все в порядке, и кто-то из них громко поинтересовался:

— А ты кто?

— А я… я партизан, сейчас выйду, только вы уж не стреляйте. И можете не прятаться: мне вас всех отсюда все равно видно. А немца тут точно нет, пришлых я уже завалил, а других здесь и не было. Кстати, от немцев два неплохих пулемета на мотоциклах осталось, думаю, вам они пригодятся… еще спросить хотел: у вас масло ружейное с собой есть? А то мне пулемет чистить давно уже нечем…

Бойцы поднялись, правда все еще внимательно оглядываясь, и даже из танка вылез какой-то парень. Танкист подошел к мосту, осмотрел его:

— Все, дальше не идем, я через этот мост без саперов точно не поеду, так что возвращаемся…

— Партизан, ты как, с нами? — поинтересовался пехотный старшина. — А отряд твой где?

— Нету отряда, один я партизаню. Как деревню мою сожгли в сорок втором, там и партизаню… один.

— Ну пошли тогда, мы-то вроде как разведку боем вели… навоевали, конечно, на фрица напоролись, и они нас первыми заметили. Пехоту мы все же положили, а эти… у нас же танк, думали догоним и отомстим за товарищей… а отомстил им ты. Давай свой пулемет, на танк положим, а то он, гляжу, совсем не легкий.

— Лучше в коляску мотоцикла, если вы на танке прошли, то и мотоциклы проедут… один мотоцикл проедет, а второй уже никуда не поедет. Вы бы помогли его в речку, что ли, скинуть, пусть фашисту и запчастей не достанется…

— А ты мотоциклом управлять умеешь? А то мы-то пехота, мотоциклистов у нас нет.

— Справлюсь, не впервой. Ну что, старшина, поехали?

Спустя часа четыре Алексей Павлович беседовал с особистом. С очень вежливым и спокойным особистом:

— Я — лейтенант госбезопасности Плетнев, а вы кто?

За трехчасовую дорогу, кое-что уяснив из разговоров бойцов, Алексей Павлович смог подобрать довольно приличную легенду. Хотя он и рассчитывал попасть совсем в другое время, но все же успел многое изучить — и один вариант его очень тогда заинтересовал. Как совпадением имени с отчеством, так и потенциальной «неубиваемостью» легенды. Правда, «неопровержимые доказательства» именно сейчас предоставить было невозможно, но если этот лейтенант его не расстреляет и не отправит в эвакуацию куда-то поближе к Колыме, то уже летом и «доказательства» предъявить получится…

— Зовут меня Алексей Павлович, а фамилия… товарищ лейтенант, а можно мне фамилию все же поменять? За меня же с такой фамилией ни одна девчонка замуж не пойдет!

— Это почему? — искренне удивился лейтенант.

— А вы можете представить себе девчонку, которая согласится, что все ее будут звать например, Любовь Херова? У деда-то фамилия была нормальная, как у всех в деревне: Херович, а вот отца записали уже иначе…

— Еврей что ли?

— Нет. Показать?

— Иди на хрен. А фамилию пусть отец твой меняет, всей семье сразу.

— А нету уже больше Херовичей, ни вески Херовичи, ни жителей ее. Всех поубивали сраные латышские стрелки, и веску сожгли.

— Эй, поаккуратнее! Ты что мелешь?

— Что-что… латыши-каратели и нашу веску под корень уничтожили, и несколько окрест тоже. А я случайно остался, за грибами ушел…

— А почему думаешь, что это латыши были?

— А они мне потом сами это сказали, перед тем, как я их порешил.

— Ну… ладно, а чем ты, товарищ Херов… чем ты, товарищ, слова свои подтвердить можешь?

— Сейчас — ничем. А вот когда мы немца выгоним, то… карта у вас есть? Я покажу, где мои документы лежат. Я их с собой-то не носил, спрятал в месте надежном.

— Ладно, пока с твоих слов запишем… трое видели, как ты фрицев из пулемета косил, так что верить тебе вроде можно. А теперь, товарищ… Алексей, продолжим: сколько тебе лет?

— Интересный вопрос. Если, скажем, как на фронте считать год за три, то уже взрослый. А если в паспорт глянут, то скоро шестнадцать. Я с лета сорок второго воюю.

— Один?

— Одному воевать в лесу проще. И еды добыть проще, и прятаться.

— А чего товарищей не завел? К партизанам не примкнул? Их же в этих краях….

— От товарищей пулю в спину получить еще проще. Вам, товарищ лейтенант, как рассказывать? Как положено или как оно взаправду было?

— Положено взаправду, начинай, рассказывай.

— Ну, сами напросились, слушайте…

Алексей Павлович за долгое время смог изучить очень много документов, о которых вообще-то советским людям и знать не полагалось, но и времена настали совсем уж не советские, а такие, когда деньги могли открыть почти любые архивы. Большие, конечно же, деньги — но с деньгами у него — спасибо Вирджиллу — проблем не было. Но, похоже, того, что таили в себе те архивы, простому лейтенанту госбезопасности известно еще не было. А Алексею Павловичу было уже наплевать: Галя родилась в пятьдесят седьмом, а если Елена не напутала со скоростью распространения воздействия, она уже и не родится. Но Елена навряд ли ошиблась: женщина, сумевшая получить нобелевскую премию по физике одиннадцать раз, в таких вещах ошибиться не может. И, следовательно, то, за чем он вообще отправился в это путешествие, смысла уже не имело — но раз он уже здесь, то пользу стране стоит наносить до конца…

Лейтенант примерно после третьей или четвертой фразы Алексея Павловича перестал записывать услышанное в протокол, а когда — спустя почти полтора часа — сидящий перед ним совсем еще мальчишка прервался, он не выдержал:

— Да ты все врешь! — и вскочил, явно судорожно придумывая, что ему делать дальше: дать парню в морду или просто его пристрелить на месте. Но Алексей Павлович даже не вздрогнул:

— Товарищ лейтенант, вы же — госбезопасность. Вы все сами можете это проверить, свидетелей опросить. Своим не поверите — так есть и немецкие документы, они наверняка вам — не лично вам, конечно, а госбезопасности вообще — скоро достанутся. И я даже могу сказать, где они лежат сейчас. Да, сейчас их заполучить непросто, но наверняка уже осенью у вас их будет достаточно…

Лейтенант — вероятно, от того, что сидящий перед ним парень остался совершенно спокойным, и сам постарался успокоиться. Сел обратно на свой стул, задумался ненадолго:

— Товарищ… Алексей, а ты можешь мне все повторить, только кратко, чтобы листа на три протокола поместилось. Не всё даже, а самое главное.

— Да не вопрос, только сначала попить дайте, в горле что-то пересохло.

— Сейчас… я попрошу чай нам сделать. А ты вообще-то ел? Голодный небось? Давай тогда сперва поедим — и продолжим наши увлекательные беседы…

Уснул Алексей Павлович очень поздно, и приснился ему сон. Обычный сон, но все равно приснился ему переход. То есть Елена называла его в своих записках «paso inversa», Вирджилл — лимбом (он говорил, что в каком-то фильме «что-то вроде этого» так называли, а Йенс именовал это чистилищем. Сам Алексей Павлович использовал (для себя, естественно) название именно «переход», что как-то гармонировало с испанским «оригинальным названием» Елены Пеньи-и-Ернандес — а еще его так называла Галя. Вот только во сне переход был абсолютно пустым, там не было ни людей, ни кошек. И даже деревья выглядели по-зимнему голыми, хотя в переходе, как писала Елена, «всегда лето». И проснулся он в состоянии глубокой тоски — просто потому, что шанс снова в него попасть был близок к нулю. К абсолютному нулю, как с глубокой грустью подумал молодой парень, ведь снова войти в переход можно не раньше, чем через один квант времени после предыдущего входа, причем через квант абсолютного времени текущей реальности — а до этого момента ему скорее всего просто дожить не получится. Про этот квант он знал почти все, потому что именно эти кванты и определили его жизнь. Сто тридцать семь секунд — именно таким было минимальное время между входами. «Наружное» время, и за эти секунды, постепенно складывающиеся в часы и дни, в реальности очень многое успевало поменяться…

Однако вскоре лейтенант Плетнев его уныние слегка развеял:

— Так, товарищ… Алексей, ты оказался прав: я тут кое-что успел проверить…

Глаза у лейтенанта были красные, видно, что ночью ему поспать почти не удалось, но сам он выглядел очень довольным:

— Отряд Савчука на нашу сторону вышел на той неделе, а мы, благодаря твоему рассказу, сразу и свидетелей его славного боевого пути нашли. Немного, но для ареста всех их хватило, за что тебе от лица командования выносится благодарность. Но, сам понимаешь, отпустить я тебя все же не могу: документов у тебя нет, свидетелей твоих подвигов… кроме отряда разведчиков Степаненко никто же ничего не видел. Но я тебе вот что предложить могу: есть тут у нас люди… специально подготовленные. До твоей вески, то есть до той, где ты, говоришь, бумаги спрятал свои, всего километров сорок, а на ту сторону перейти мимо деревушки, где тебя Степаненко встретил, вроде выходит и несложно. Люди специальные… они на таких, как Савчук этот, очень злы, и потому хотят тебе помочь. Пойдем, расскажешь им подробно, как твои бумаги искать…

По пути в расположение «специальных людей» Алексей Павлович, немного подумав, предложил лейтенанту:

— А давайте я с ними пойду, они без меня все равно ничего просто не найдут.

— Ага, размечтался! Ты убежишь, а меня потом начальство…

— Хотел бы, так давно убежал, делов-то куча!

— Ты? Убежал бы?

— Конечно убежал бы. Это вы тут на фронте всегда знаете, где наши, а где враги — и враги почти всегда только с одной стороны. А когда враги кругом, люди себя иначе ведут — или быстро помирают. Я вот не помер…

— Ну да… эй, товарищ… Херов, ты где? Ну-ка вернись!

— Ну что, убедились? — от этих слов, сказанных из-за спины лейтенанта, тот аж подпрыгнул. — И это я мирно ушел, а мог бы и… не совсем мирно.

— А это как? Пулемета у тебя уже нет, пистолет тоже забрали…

— Еще раз, товарищ лейтенант, я мог не просто уйти с ваших глаз долой, а оставить вас тут лежать… нет, убивать своих я бы всяко не стал, но вот полчаса вы бы просто провалялись не в силах шевельнуться. А как я стрелять могу, это и старшина ваш видел, а хотите — так я и вам покажу. Причем из любого оружия покажу, хотите?

— Нет. Верю. Если ты два года в лесу один прожил и даже ряху такую наел — верю. Но это я, а вот люди эти… им покажи, они решать будут: брать тебя или не брать.

Когда Алексей Павлович готовился к переходу, он почти три месяца провел в Пуэрто-Рико, осваивая на очень интересном частном стрельбище самое разнообразное оружие. И научился очень метко стрелять из всего, что в мире было сделано до пятьдесят шестого года. То есть почти из всего: хотя на стрельбище и имелась немецкая зенитка, из нее пострелять не получилось: к ней просто снарядов не было. Но вот саму пушку изучил он очень детально. А если учесть, что «кванты времени» для перехода он там использовал по максимуму…

Почему-то переход открывался примерно на четыре часа в сутки, ночью. Елена в своем дневнике, как и положено крупному ученому, все эти эффекты подробно объяснила, но Алексей Павлович вникать в объяснения не стал, ему было достаточно и того, что за сутки в переход можно было зайти сто семь раз. Зайти — и выйти на сутки раньше входа, причем согласно Елениной теории расходящиеся при этом реальности со стопроцентной вероятностью сливались. В принципе можно было и за трое суток раньше входа выйти, и Елена даже объясняла как это проделать — но тогда вероятность сливания реальностей было уже в районе девяноста девяти процентов. А вот уже на четвертые сутки реальности «расходились навсегда» с той же вероятностью, а если промежуток между входом и выходом оказывался больше, то вероятность сливания реальностей становилась практически нулевой.

Забавная была эта штука — переход. Елена ее называла «энергетическим двойником базовой реальности Земли», вот только там координаты пространства и времени как-то менялись местами. И когда в нашей реальности время шло вперед, в переходе оно тоже двигалось… куда-то, но при этом точка перехода «оставалась на месте» и просто сдвигалась по времени назад. Елена первый раз туда попала в день вручения ей Нобелевской премии: ее она получила за свою «единую теорию поля». Правда, что это такое, она в дневнике не написала, отметила лишь, что после изучения перехода оказалось, что ее «теория» — полная фигня. Но при вручении премии у нее лопнула молния на юбке — и она так распереживалась по этому поводу… Для того, чтобы попасть в переход, нужно, чтобы какой-то там потенциал мозга был как раз в перевозбужденном состоянии.

Второй раз она получила эту же премию, прекрасно помня о собственном фиаско — и молния у нее уже не лопнула, но от волнения она несла какую-то чушь вместо своей благодарственной речи. И снова влетела в переход — а затем она уже это проделывала осознанно до тех пор, пока не решила, что в одиннадцатой попытке все прошло идеально. Ну а после этого она принялась за изучение перехода…

Вирджилл попал в переход когда он буквально просрал пару сотен миллионов денег из банка, где он работал «менеджером по инвестиционным вкладам», Йенс — когда на самолете из-за элементарной беспечности разбилась его жена — капитан швейцарской команды по высшему пилотажу. Алексей Павлович — тоже после исключительно неприятного события, но вот у них и попасть получилось «вовремя», и про способ «возвращение во времени» они все же не забыли. А Елена их как-то нашла в реальной реальности, «тоже изучила» — и узнала о переходе еще больше всякого интересного.

Оказывается, что в переход можно попадать не только ночью во сне, но тогда у человека не остается энергии на возвращение, и он остается там навсегда. Елена выяснила, что при этом в реальности человек в лучшем случае умирает, а что происходит в худшем, она не пояснила. А еще она выяснила, что в переход люди попадают часто, но большинство не сохраняют о случившемся ни малейших воспоминаний, хотя чаще всего «дежавю» — это как раз именно такие воспоминания… но о произошедшем уже в другой реальности.

Еще она узнала, что в переход «проваливается» не сам человек, а его так называемая «энергетическая копия» — которая всегда возвращается в «оригинальное тело». Но если «телу» лет немного, то «возвращение» делает ребенка либо гением, либо — гораздо чаще — идиотом, а чаще всего и то, и другое происходит одновременно. А «вернуться» по времени до собственного рождения практически невозможно, так как энергии в «копии» не хватает для формирования материального тела — но тут есть очень интересный вариант. Когда в переходе человек приближается к собственному «началу», перед ним возникает что-то вроде «стены холода», которая при попытке ее пройти «экспериментатора» гарантированно убивает. Но если такого экспериментатора проводят через эту стену коты и кошки, то энергия этой «стены» как-то переходит к экспериментатору — вот только обратно через эту «стену» пройти уже невозможно вообще никак. В переходе невозможно…

Причем коты должны сами перевести через «стену» человека: проделать это, просто таща их с собой, нельзя. Но если коты захотят… Елену коты провести захотели, и она оказалась в нашей реальности примерно за полсотни лет до собственного рождения. И в ее дневнике появилась последняя запись: «в переходе человек всегда остается в том возрасте, в котором он вошел в него впервые».

То есть пройти теоретически можно… а Галя умерла в семьдесят втором. А лекарство от ее неизлечимой ранее болезни нашли в начале двухтысячных, и его нужно было дать один раз еще ребенку — то есть задолго до даты рождения Алексея. Простое лекарство, то есть теперь Алексей Павлович знал, что он его легко воспроизведет. Потому что, дочитав дневник Елены до конца, он понял, что он будет делать.

Никому при этом не причинив горя: Елена все же отметила, что если «копия» уйдет «за временной барьер», то «оригинал» просто проснется, причем не «до», а просто проснется, на следующее утро. Потеряв при этом на довольно длительный срок способность входа в переход. В нашей реальности Елена смогла снова войти только в девяносто семь — и именно тогда появилась последняя запись в ее дневнике. А Вирджиллу она позвонила и рассказала об этом на следующий день, за неделю до собственной смерти.

Алексей у этого британского финансиста спросил, а уж не ушла ли Елена снова «за временной барьер», но тот лишь хмыкнул:

— Ты же кормишь каждый раз эту рыжую кошку… кошки там откуда-то появляются когда путешественник по лимбу в реальности уходит насовсем. Елена даже старухой была очень красивой, такой же, как эта кошка. Да, если ты вдруг когда-то захочешь уйти за стену… Знаешь, чем человек старше, тем ему труднее зайти в лимб. А я уже совсем не мальчик, так что когда ты там встретишь толстого почти черного кота, ты ему скажи — и я тебя провожу. Вместе с Еленой и Йенсом: после ухода жены он, думаю, здесь уже не задержится, а там мы, надеюсь, друг друга найдем. И да, парень, я открыл для тебя отдельный счет, его, надеюсь, тебе хватит надолго. А мне больше не звони и в гости не прилетай: я все же немного боюсь и не хочу, чтобы твоя цветущая физиономия мне об этом напоминала…