Патриот. Смута. Том 7

Глава 24

Человек дрожал всем телом. Уверен, ему и просто со служилыми людьми разговаривать было боязно по понятным причинам, а здесь не просто сотник, а человек, которого зовут господарем.

— Да… — Закивал он. — Да, были такие.

— Давно?

— Так это, вчера чуть за полдень. Примчался, значит. Боярин дюже злой. Весь аж это, пятнами красными… — Говоривший икнул, дернулся. — Архипку взяли, это полесовой наш. Часто ходит. Тропы знает. И через лес с ним они двинули.

— Моим людям дорогу покажешь?

— Так это, конечно. Только это. Архипка-то знает ее. Уже далеко ушли. — Он глаза потупил. — Мы-то завсегда. Но не догнать их. Тут до тебя, господарь. — Он поклонился. — Еще отряд был, сотня. Они это. Они уже…

— Ясно. Они догнать могут?

— Не, думаю нет. Ну как. Этих-то с боярином двое. Дева красна и еще какой-то… Это… Немец.

— Немец?

— Ну в платье не нашем, с какими-то котомками чудными, господарь. Знамо, немец. Ну и Архипка-то дорогу хорошо знает. — Он перекрестился, побледнел, понял видимо, что его люди мне плохого сделали невольно. Пал на колени. — Прости, господарь, мы же не знали. Боярин дюже злой был. Ну и мы-то. Мы-то проводили.

— Встань. — Я махнул рукой.

Смысла гневаться не было. Люди Чершенского вдогонку уже идут. Надеюсь, сотник их догадается вернуться не всеми, а послать с десяток дальше по следам. Нам-то от сотни прок есть в грядущей битве, а вот от десятка, уже ощутимо меньше.

Хорошо бы толковый отряд продолжал преследование.

И опять же конечную точку назначения Фили — поместье родовое Мстиславских, я знал.

Идут они точно туда. Раз лесами, то в обход армии Шуйского. Почему? Скорее всего — именно Романов для Шуйского девушку эту добывал. В монастырь приехал, зятя пленил. До наших с ним разговоров. А Лыков-Оболенский от Мстиславского не отступился. На воинство ему натыкаться не хочется уж совсем. Его же там схватят, вопросы задавать начнут.

Ну а Мстиславский его ждет. Заговор в Москве готовит. Владиславу Жигмонтовичу девушку эту сосватает. И в целом — план-то неплох.

Встанет за троном малолетнего ляха и править будет. Что же власть всем боярам глаза так затмевает то.

Вздохнул я, задумался еще сильнее.

Что в реальной истории было? Почему это не всплыло? Да татары, скорее всего, поняв крах партии Шуйского назад повернули и девчонку либо в полон взяли, и потерялась она среди тысяч других несчастных. Либо убили.

Я головой покачал.

Ладно, дел иных — гора. Как и говорил Филарет — а зачем она мне? Невинное дитя спасти от тяжкой участи. Защитить трон от очередной интриги. Да. Но когда на носу решающая битва с превосходящим по силам врагом — надо решать проблемы в порядке их значимости.

— Спасибо. — Глянул я на стоящего на коленях и крестящегося человека.

Пока сам раздумывал, он все также кланялся и не думал подниматься. Страх стоял в его глазах. Бубнил что-то под нос себе.

— Встань. Все хорошо будет. — Улыбнулся я ему, как мог по-доброму. — Никто вас не тронет. Я Игорь Васильевич Данилов, и слово мое крепкое.

Он уставился на меня, проговорил как-то неловко.

— Игорь… Игорь Васильевич. — Замер, рот раскрываться начал. — Царь…

Бухнулся в ноги мне.

Признаться, я такого не ожидал. Молва людская шла быстрее, чем мое воинство. Гонцы, что от Воронежа умчались, еще когда я войско там собирал и сюда добрались. Или это уже через вторые-третьи руки информация.

Дела чудные.

Разговаривать с этим впавшим в некоторое раболепное состояние запуганным человеком смысла уже не было. Я узнал все, что хотел. И даже больше. Имя мое и слава моя известны уже и за Окой. А не только в Поле и в самой Москве — куда гонцы, уверен добрались и рассказали всякое.

Интересно слухи распространяются.

Дел было много, время терять некогда.

Принялся разгребать. Выбрал места для установки основного лагеря. Объехал всю округу и по этой стороне реки Лопасни, и по другой. Посмотрел, изучил, прикинул. Поговорил с дозорными, которые возвращались с севера. Еще раз худо-бедно пообщался с местными. Это было непросто, потому что крестьяне при виде меня падали ниц и вытащить из них что-то адекватное было сложно. Слишком запуганные были люди и видели во мне чуть ли не господа бога, который может спасет их от всей этой напасти.

А может, и покарает. Царь, как никак. Ему все можно.

Все вставало на свои места, и набросок плана обрастал подробностями.

Ближе к вечеру собрал офицерский совет. Стали обсуждать, допиливать последние моменты нашей засады и шлифовать шероховатости, подгоняя под реальные возможности и местность.

Важно нанести удар и потерять как можно меньше, нанеся должный урон.

Для этого силы разделили мы, разместились по обе стороны реки. Подготовили направления главных ударов и места отхода.

План был такой: ударить, ввести в панику, нанести потери не столько живой силе, сколько боеспособности и отойти быстро. Прикрыть отход самых тяжелых и лучших сил более легкими частями, имеющими снаряжение старого образца.

Отход вторых был проще все же, чем выводить из-под удара бронированные сотни средней моей кавалерии. Тяжелыми моих доспешных язык называть не поворачивался. Уступали мы все же сильно польской гусарии.

Но, здесь ее не было. Наш противник — дворянская конница. Авангард войска Шуйского. Против него мои люди словно молот.

Отбой сегодня был рано. Кони и люди отдыхали. Нужно набраться сил после спешного марша и подготовки. Завтра примерно до полудня к реке должна выйти московская рать Шуйского. И тогда начнется ратное дело. А пока без костров, чтобы дымами не обозначить свое присутствие, воинство затаилось и отдыхало.

Почти шесть тысяч человек должно завтра пойти в бой и совершить задуманное.

Я разместился в расположении уже ставшей мне родной сотни Якова. Привалился к дереву, отдыхал, поглядывая на звезды. Сон сразу не шел. Слушал, о чем бойцы говоря. Размышлял о будущем.

Так, постепенно сморило меня.

Верст семь севернее реки Лопасня. Лагерь войск Дмитрия Шуйского и Якоба Делагарди.

В шатре было жарко. Слишком жарко, но почему-то холопы его хозяина продолжали топить жаровню. Подкидывали туда дрова.

Люди — преимущественно сотники приходили и уходили. Кланялись, лебезили, докладывали.

Дмитрий сидел на импровизированном троне и слушал их с какой-то бестолковой, бессмысленной гримасой на лице. Грузный, крупный человек. Богато даже слишком пышно одетый для военного похода. Уже в летах, степенный, думный боярин.

Брат Царя. Шутки ли.

Выше него только сам Василий и… Небо. Как думал он сам.

С каждым днем этот поход, этот человек и это русское войско все больше злили Якоба. И на то была настоящая гора причин. Первая и самая беспокоящая. Его собрат по оружию, и… Швед не боялся этого слова, его близкий друг — Михаил Васильевич Скопин-Шуйский умер. Сам факт этого события уже запустил в его голове необратимые сомнения в том, что с этими людьми можно иметь дело. А чем больше он наблюдал за русским полководцем, за воеводой, ставленным царем над армией его почившего сотоварища, тем больше впадал в уныние.

Этот полный, потеющий, скользкий человек хорош был для кремлевских покоев, переговоров, политики, дипломатии, думного сидения и разговоров. Да для чего угодно, но. Но! Дьявол! Не для войны.

Неспешный, вальяжный, очень похожий в своих манерах на самого царя Василия.

Решения принимал невероятно медленно. Даже двигался еле-еле.

Сейчас он восседал на троне и испытывал невероятное удовольствие от этого. Оттого, что отдавал какие-то приказы. Руководил людьми. Это было видно невооруженным взглядом и раздражало.

Якоб злился, холодно, нервно, день ото дня все больше.

Понимал, что изменить ничего не получится. Не он здесь главный. Он лишь карающая длань, а мозг — к сожалению, вот этот вот… Воевода Дмитрий.

Делагарди устал говорить, что войско идет медленно. О том, что надо бы разделиться, бросить вперед конницу и быстрым маршем дойти до Тулы. Разобраться там с одним самозванцем, а потом вернуться и уже от Серпухова частично по воде, частично по суше дойти до Калуги и добить там второго.

Но, дьявол! Этот русский не слушал.

Его тяготил поход, это было видно. Он не был воином. Но он упивался своей властью над людьми. Слушать никого не хотел и не думал даже.

Они шли, медленно преодолевая эти невероятные, бесконечные просторы Руси. Дикой страны, полной лесов, рек и болот. И чем дальше они уходили на юг, тем менее обжитой была местность. Эдак через неделю они просто через степь и лес пойдут, не имея никаких людей окрест.

Что за чудо чудное.

И все это — владения Царя Василия. Чем тут править? Чем владеть? Деревьями? Кустами? Якоб поморщился. В голове всплыли неприятные воспоминания.

Вчера произошли невероятные события.

От этого Игоря, которым Делагарди все больше впечатлялся, примчался человек. Юнец, конный и оружный. Его тут же схватили. Поговорить с людьми, к которым он ехал, как выяснилось на допросе, он не успел. Рязанец — Некрас Булгаков был слишком молод и наивен.

Он спокойно рассказал, что войска Игоря Васильевича Данилова взяли Тулу. За два часа. За два! Крупную, мощную крепость! Как такое возможно? А еще, что войско у него не две тысячи казаков, как думал русский царь, а десять тысяч опытных воинов. Больше половины — это конница, есть артиллерия и, диво, доспешные сотни.

А еще сказал, что сам господь ведет его на север. Что идут они Земский Собор собирать и всем миром избирать царя, сильного и достойного. Конечно же, первым кандидатом парень видел самого Игоря. Кого еще-то? Не этих же всех стариков бояр.

И все войско христолюбивое, что идет с ним, в едином порыве на сторону его станет. И любую преграду сметет, потому что с Игорем Васильевичем — сам бог. И что чудеса в походе случались и что Дева Мария, и все ее пресвятые угодники хранят этого Игоря и рать его сокрушит все и вся.

Мальчишку пытали.

Делагарди не любил такого. Он был воином, а не палачом. Да, видел он чертовски много за свой не такой уж и длинный век. Но, чтобы мучить и выбивать важные сведения, задавая из раза в раз один и тот же вопрос — безумие.

Дмитрий Шуйский не поверил Булгакову.

Палачи требовали, чтобы он сказал правду, а тот, подвергаемый мукам, смеялся им в лицо и говорил из раза в раз одно и то же. Что истинный Царь идет с юга и всем людям, что не поклонятся ему. Конец. Что татар он бил, повернул назад огромное многотысячное войско. Сам, лично ездил к ним, говорил с ханом. Вернулся живым.

Один против татарской армии — бред, но другие слова мальчишки заставляли задуматься, что этого Игоря хранит по меньшей мере сама Дева Мария. А может быть и Иисус Христос, и сам Господь Бог.

Делагарди дернулся, ноги немного затекли, пришлось поменять позу.

Это вывело из раздумий. Он осмотрелся.

Ничего не изменилось. Все тот же шатер. На троне Дмитрий. Невероятная жарища. Люди входящие, кланяющиеся, несущие какой-то бред, не имеющий отношения к текущей военной ситуации, уходящие с довольными лицами.

Они здесь, в походе делили места возле трона. Откровенно льстили, говорили всякое потребное, но совершенно лживое.

Делагарди знал, что разъездов нет. Нет разведки.

Он говорил об этом с Шуйским, но тот лишь улыбнулся ему и сказал — чтобы наемники делали свое дело и не лезли в руководство армии. И это все. Все, дьявол!

Те сотни, которые должны были осуществлять дозор, игнорировали это требование. Они не работали, не служили. Люди просто не отъезжали дальше основного войска, чем на полверсты.

Полверсты! Да это же ничто!

Якоб, подавив накативший приступ ярости, вновь впал в раздумья.

Днем к нему привели одного знакомца. Голландца. Он был более разумен и опытен, чем несчастный рязанец. Пробрался мимо дозоров, обошел их и выдал себя за одного из наемников самого Делагарди, когда у русских возникли вопросы. Естественно, всех его людей никто из них в лицо не знал. Поэтому пропустили.

Парень передал Делагарди интереснейшее письмо.

Они выпили хорошего вина, поговорили. Якоб прочел написанное.

Этот Игорь Васильевич не убеждал Понтуса перейти на его сторону, а просто делился своим видением ситуации. Он писал на французском о том, что на самом деле случилось со Скопиным-Шуйским. Писал о ситуации в его армии. Что он ждет Шуйского и его, Якоба, в Туле и будет бить их, с божией помощью, если того потребует ситуация. Писал, что их далеко не две тысячи, а больше и что коли Делагарди захочет увидеться с ним и поговорить один на один о своем друге Скопине — то будет ждать его. Он не называл шведа врагом, но и не был с ним добр. Видно было, что он уважал мастерство Якоба, но ввиду того, что им предстояло сражение по разные стороны, такое обращение выглядело странным. Особенно для русских, которые недолюбливали друг друга.

Это наемникам плевать за кого воевать, лишь бы деньги платили. А на Руси — иначе. Здесь люди сражаются за других людей, за трон и за идеи.

Якоб вздохнул, вновь завозился. Сидеть в этом шатре ему осточертело. Он лучше бы пошел к своим и поговорил бы еще с этим голландцем, который остался при нем.

Невероятный человек, этот Игорь. Не боялся он, что наемник прикончит его, что будет воевать против. И правильно, ведь дела у Делагарди до жизни этого самозванца не было. Он делал свою работу.

Хотя. Чем ближе был Серпухов и Тула, тем больше Якоб задавался вопросом — а самозванец ли он?

Та молва, что шла об этом Игоре, заставляла усомниться во мнении Шуйского. Русская часть войска, что шла сражаться с Игорем пока что тихо, но вполне активно обсуждала — а не настоящий ли он царь. Больше всего говорили об этом люди с южных территорий. Они верили слухам, распространявшимся с Поля.

Понтуса вновь вырвали из раздумий.

Явился тысяцкий от рязанской поместной конницы. Вошел, и здесь сразу же повисло некоторое напряжение. Человек был зол и напряжен.

— Воевода. — Склонился он в поклоне. — Я с просьбой к тебе.

— Ты, ко мне. — Грузный Дмитрий дернулся, взгляд его мутных глаз уставился на вошедшего.

— Некраса Булгакова выдать нам просим. Всей рязанской ратью. — Он вновь поклонился. — Отец его, достойный человек. Род его…

Воевода неспешно поднял руку.

— Некрас, это тот…

— Да, воевода, это человек, что от Поля к нам пришел, от того Игоря, но…

— Его повесят утром. — Небрежно бросил Шуйский.

И Делагарди, в целом, был рад такому исходу, потому что парню крепко досталось. Палачи при этом воеводе были знатные. Лучше уж смерть, чем продолжение расспросов.

— Воевода, Дмитрий Иванович. — Вновь поклонился тысяцкий. — Мы же всем полком, мы же…

— Ты еще здесь. — Голос сидящего на троне повысился. — Я все сказал.

— Воевода…

— Или мне отца этого изменника сюда позвать, и его людей пригласить? — Медленно и небрежно проговорил Шуйский. — Пошел прочь.

Якоб видел, как заиграли желваки на лице рязанца, и он понимал этого человека. Но, дело военное, раз воевода сказал, нужно подчиняться. Тысяцкий было дернулся, но остановился, смирился, поклонился раболепно…

Хотя Делагарди мог поклясться, что в этом человеке бушует злоба.

— Да, воевода, прощения прошу, что отвлек и с ерундой такой тебя потревожил.

Не поворачиваясь и кланяясь, он вышел из шатра.

Злость, раздражение и даже ненависть, вот что видел швед в русском войске. Все эти люди все меньше понимали, почему должны служить Шуйским. Все больше этот поход показывал начавшийся еще в Москве со смертью Скопина разлад. Одни пытались добыть для себя местечко поближе к трону, но надежды на них-то особо не было. Стойкость таких льстецов всегда была для Якоба под вопросом. Вторые, более крепкие, казалось бы, и надежные, все чаще выражали свой протест.

Даже отсутствие разъездов — это же его проявление.

Если так дальше пойдет, то от Серпухова к Туле народ начнет постепенно разбегаться. Расходиться по своим поместьям. А этого допустить нельзя. Нужно разбить ляхов. Чертового, проклятущего Сигизмунда, засевшего в Смоленске.

Именно эту цель преследовал швед. Именно поэтому его послал сюда король.

Да, земельные уступки, деньги его наемникам, но по большей части — разгром Сигизмунда Вазы.

Делагарди дернулся, поднялся.

— Воевода. Дозволь, я к своим пойду. — Русский его был очень хорош, и швед гордился тем, что говорил почти без акцента.

Шуйский лишь рукой махнул.

Я проснулся.

Легкое возбуждение и предчувствие сегодняшних невероятно важных дел давило, не давало лишних минут отдыха.

Поднялся, потянулся. Погода стояла отличная. Сегодня отличный день для славной драки. Полдня и войска Шуйского начнут переправу. Но мы к этому уже готовы.

Время шло, дозоры докладывали о приближении воинства.