Патриот. Смута. Том 7

Глава 12

День шел к вечеру. В штабе моем, что я на окраине посада Тулы организовал, шел военный совет.

На него привели еле живого, изможденного в край человека. И он при всех сказал, важные слова. Очень важные — «Войско на нас идет».

— Напоить, накормить. — Распорядился я, обратился к Ляпунову. — Твой человек?

— Да, мой. Знаю его.

— Я… — Просипел гонец. — Я в седле уже вторые сутки. Трех коней… — Он захрипел. — Трех, загнал. Не спал, не ел, господарь. Весть нес.

— Спасибо, боец. Отдыхай.

Махнул тем, кто его сопровождал. Человека вывели, стали помогать.

Осмотрел всех собравшихся. Лица их резко посуровели. Еще бы, то мы думали о том, как двигаться просто вперед на север, а теперь — против нас войско выдвинулось. Или…

— Прокопий Петрович, этому человеку можно доверять?

Старик погладил бороду, задумался.

— Да, господарь, думаю да.

Думаю или все же, да? Из Москвы идет войско или оно вначале вышло к Смоленску, а потом повернуло к нам. Здесь вопросов больше, чем ответов.

— Так. Значит нам предстоит встречный бой.

Люди заворчали. Переглядывались. Видно было, что не хотелось им идти лоб в лоб с такой силой. Видано ли. Там же за самого Шуйского полки стоят. Да еще шведы с опытным полководцем Делагарди. Если так подумать, неведомо кто битвы выигрывал — он или Скопин. Так-то вроде наш человек главнее был. Но…

Может быть, мудрость шведская преобладала.

Вот и сидят, перешептываются.

Не знали они все, что войско возглавляют не очень-то умелые, но зато верные, как псы люди. Родня Василия во главе с Дмитрием Шуйским.

Вряд ли кого-то иного выбрали.

Шведского наемника и его людей они будут использовать в хвост и в гриву, что как раз и приведет к трагедии Клушинской. Там несогласованность действий и желание убить как можно больше сражающихся за московского царя иностранцев, стало важным шагом к катастрофе. Это, конечно, плюс — некое пост-знание. Понимание того, что происходит в войске важно.

Но, уверен, легко не будет.

У меня нет панской гусарской конницы. А это приличное отличие от войск Жолкевского, который как раз и бил русскую рать в том сражении.

Решил выслушать вначале остальных людей опытных и знающих, что нам Василий может противопоставить.

— Что думаем, сотоварищи мои?

Галдежа добавилось. Видно было, что настроение людей изменилось, добавилась нервозность. Спустя пару секунд слово взял Ляпунов.

— Дозволь, господарь.

— Говори, Прокопий Петрович. Не тяни.

— Человека, как в себя придет, расспросить надобно.

— Это да, но пока он слов связать не может. Часов сорок в седле мчался.

Он кивнул, соглашаясь, продолжил.

— Если человек мой не ошибся, то войско вышло вчера утром. Опущу вопрос, почему он вместе с войском в путь помчался, а не загодя. У него спрошу. — Погладил бороду, собираясь с мыслями.

Меня это тоже интересовало. Войско же — это не раз, и по щелчку выдвинулись тысячи людей. Это подготовка и сборы. Припасы, провиант, фураж, обоз. Возможно, артиллерийский приказ еще, если осада и штурм предвидятся. Да и полевая артиллерия — тоже возможна. А это плюсы приличные к сборам.

Почему не за два дня, не за три? Почему вместе с войском?

Или были другие, да не доехали?

— Два дня у них преимущества. — Продолжил Ляпунов. — От Москвы до Серпухова чуть меньше ста верст выходит. От Тулы до Серпухова до Сенькиного брода — семь десятков. Если прикинуть их преимущество, то… — Он взгляд поднял недовольный. Злость в нем чувствовалась. — Не успеваем, господарь, никак. Они, если поторопятся, а думаю — они так и сделают, у бродов будут завтра к ночи. Ну, может быть, послезавтра. Мы никак не успеем.

— А будет ли войско Шуйского торопиться? — Я смотрел на него пристально.

С одной стороны, у него еще проблема Смоленска же есть. Меня разбить и туда поворачивать, значит — быстрее надо. А с иной. Собирались они откровенно долго, это раз. Но здесь Василию, как и говорил ранее Прокопий Петрович, свойственна медлительность. Как русский человек — медленно запрягает, да быстро едет. Второе, наемники — как платят, так и работают. Будут ли они стремиться к форсированному маршу? Там же не только и не столько конница. Преимущественно пехота. Насколько мотивированная? Сможет ли она выдать тридцать верст в сутки каждый день или нет? Хотя бы двадцать пять? Им же это не нужно. За такое усердие им не заплатят.

Это не суворовские марши. Эти люди действуют и организованы иначе. Жесткой, железной дисциплины нет. Я своих то с трудом смог тянуть с обозом по двадцать пять верст. А то наемники.

Но, черт, ошибка будет стоить очень и очень многого. А значит, плана должно быть два.

Пока думал, над столом нависла тишина. Ляпунов тоже размышлял, но наконец-то решился ответить на мой вопрос.

— Думаю господарь, что да, будет поспешать. — Проговорил осторожно, медленно. — Уверен, не верит он, что сила мы великая. Думает, очередной самозванец, коих много, но… Но, господарь, он же понимает, что у Смоленска ляхи, чем дольше простоят они там, тем больше удар по авторитету Шуйских. А это сейчас, после смерти Скопина, самое важное. — Погладил бороду, продолжил. — Да и воевода Шеин. Господарь, не вечный он. Припасы кончатся, какой бы стойкий человек ни был. Падет Смоленск без помощи. Тогда Шуйскому конец.

Не верит? Вот здесь я сильно сомневался, потому что кое-что знал. Шуйский ждал татар, а они куда-то исчезли. Кто к этому причастен? Я. Какие сведения получала Москва, пока не известно, но я старался как мог своими действиями и гонцами вселить в душу правящих там и сидящих подле трона людей, страх.

Скорее всего, они все не очень понимают, что происходит. Но, у вестового уточнить надо. Разузнать, а что в столице-то? О чем люд говорит?

Ну а пока здесь пойму настроения.

— Кто что еще сказать желает, сотоварищи?

Кашлянул Тренко, поднялся.

— Господарь. Как Шуйский себя поведет и как войско пойдет, то мне неведомо. Я с боярами и князьями… — Он посмотрел пристально на Ляпунова и Трубецкого. — Не знаком я с ними и за столом, считай, первый раз сижу. Но. Мыслю я, государь, надо нам Тулу к обороне готовить. Город крепкий, стены славные. Выстоим. Измотаем. А там глядишь…

— Глядишь? — Я пристально на него посмотрел.

Интересно, что было на уме у этого человека. Из всех собравшихся не простых сотников его я считал наиболее отважным и лихим.

— Нижегородцы прийти обещали же. — Произнес он. — Да и силу измотаем, а потом уже легче будет. Река-то, Упа здесь, на нашей стороне. Она город от Москвы отрезает, а не наоборот, как выше с Окой и Серпуховым.

Я поднял руку, кивнул, дал понять, что услышал его.

Храбрый, отважный, Тренко обороняться предлагал. Интересно. Вряд ли струсил он. Скорее понимал, что соотношение сторон не в нашу пользу. Наслышан был о наемниках, что при царе московском целым отдельным войском. Думает, чтобы противника этого как-то испытать, проверить — лучшая тактика, это оборона.

— Князь! — Уставился я на Трубецкого. — Ты что скажешь?

Тот насупился, вздохнул, налево, направо посмотрел, на людей, что при нем были ближних и верных. Поднялся, плечи расправил.

— Скажу, господарь, что одно имя Делагарди в головы многих сотников, бояр и прочих людей при… — Он смешался, но быстро поправился и произнес иначе. — Многих влиятельных людей в Клушине одно имя Делагарди вызывало оторопь. Люди с ним опасные, опытные люди. Немцы, черт бы их побрал, воюют люто, умело. С нашими то мы как-то уж совладали бы, а эти… Наука воинская иная у них. Снаряжены отлично. — Набрал воздуха побольше в грудь, добавил с напором. — Да, черт их подери, даже шляхетская конница с ними не всегда может совладать.

— И что предлагаешь?

— Верное решение в Туле сесть. Может не так хороши эти наемники, как слава о них. Может от Жигмонта силы подойдут, вы… — Он вновь смешался, потому что я зыркнул на него зло, негодующе так посмотрел. — Господарь, вы же с Мариной говорили. Гонцов слали к Смоленску. Может оттуда подмога какая придет. И вместе тогда уже.

М-да, на врагов Родины в помощи надеяться, идея такая себе.

Письма для иных целей писаны. Их задача в том, чтобы ослабить короля ляшского, силы его оттянуть и порознь бить. На подходе. Говорить, ультиматум ставить. Принуждать.

— Значит, все думаете, что в Туле стоять надо? Так?

Вначале полутысяцкие мои, воеводы вновь обретенных сил, а затем и сотники закивали. Согласие было единое. Никто против такой идеи не высказался.

— Ясно. Перерыв тогда. Тренко, Ляпунов, Трубецкой, тут недалеко побудьте. В баньку сходите освежится. Еще поговорим перед закатом. — Улыбнулся им, показывая, что полностью контролирую ситуацию. — Как раз гонец то в себя придет, подробнее его и расспросим. И француза с голландцем позовите чуть позднее.

Их на военном совете не было, отдыхали после дневных тренировок и муштры. Но мнение их нужно и важно.

Офицерский корпус поднимался, кланялся, расходились все по своим делам.

— Некрас Булгаков, останься. — Молодой рязанец дернулся, замер.

Ляпунов уставился на меня пристально. Не понимал, к чему дело идет. Удивлен был. Мы обменялись взглядами, и старик хмыкнул, поклонился, повернулся.

Парня мне было искренне жаль, но другому доверить важное дело не получится.

План строился в голове, но риска в нем было очень и очень много. Сидеть в Туле — план хороший, в целом. Все за него. Враг также думать будет. Шуйскому надо меня разбить. Это я угроза его власти, а не он для моей. Чем дольше я здесь стою и силы собираю, тем менее надежен трон под Василием.

Недовольство растет. Но!

Есть одно большое, очень большое НО! Хорошо, что сидящие в Москве не знают про него.

Дело в том, что не мог я здесь сидеть. Не имел такого права. Замру на миг, остановлюсь, таким же Лжедмитрием стану. Уподоблюсь человеку, которого сам же схватил и за собой теперь вожу. Нельзя позволять перехватить инициативу. Нельзя лишних дней давать Шуйскому. Да, зреет против него заговор в Москве и случись Клушино — будет он с трона снят и пострижен в монахи.

Но история повернулась иначе.

Я ее в бараний рог крутить начал. А она, эдакая, отбиваться решила.

Уверен, в ближайшие дни ко мне гости от бояр приедут. От разных семей, родов, сил и фракций. Они не так скоры, как этот человечек, несшийся верхом где-то сорок часов без отдыха. Но, уж точно быстрее воинства.

Гости — убийцы. Гости — переговорщики. Гости — жалобщики.

Все будут предлагать, советовать, давить и пытаться на свою сторону перетащить. И это плюс, если сыграть верно — то может выйти что-то стоящее. В политических интригах. Стравить всех со всеми и выйти победителем.

А минус в том, что риск огромный.

Ставка колоссальная.

Если я здесь в Туле засяду — ничем ни от Болотникова, ни от прочих авантюристов отличаться не буду. Все войско верит, что я Царь, что бог со мной и сила великая за спиной моей.

Пота только так.

Встанет затяжная осада, долгий бой, изматывающий голод и постоянное чувство опасности, что тогда? Сделает все это из моего воинства одухотворенных и готовых рвать врага бойцов людей обычных, утомленных и постепенно разочаровывающихся. А там — все они, в массе своей, утомленные, решат, что не за Русскую землю и лучшее будущее сражаются, а за меня. А раз за меня, а я человек простой, то и чудес никаких быть-то уже и не может. И плата потребна за дела их. А если платы нет — то и можно отъехать с битвы. Полный разброд и шатание — второе Тушино. Да, не быстро это произойдет. Но даже намека на такое быть не может. Мне потом всех этих людей на Земский Собор вести. Всем этим людям потом со мной страной править. Каждый на своем месте будет — при дворе или на границе.

Изгоном брать надо. Яростным, отважным, внезапным ударом.

Быстро, решительно, пока есть огонь в сердцах.

— Звали господарь. — Парень вывел меня из раздумий, поклонился. Стоял он, смотрел на меня, ждал пока заговорю. Трясло его немного. Нервничал с непривычки пред ликом моим.

— Садись.

Он помялся, но прошел и по правую руку на лавку уселся.

— Скажи. У тебя же родня в Москве, у Шуйского в войске. Так?

Он кивнул, лицо изменилось, погрустнело. В глазах страх появился.

— Так, у нас, считай у каждого, дядька или отец. Все мы…

Я руку поднял, дал понять, что не о том думает парнишка, и рано он заволновался о судьбе своей.

— Важная задача у меня для тебя. Некрас. Очень важная. От нее, может быть, вся судьба дальше зависит. — Заговорил специально возвышенным, важным тоном. Юношеский максимализм нужно подпитывать. Использовать в твоих целях.

— Я все что угодно, господарь. Все, как надо сделаю.

— Езжай к родне своей, в войско к Шуйскому…

Увидел, как глаза его расширяются. Удивление он сейчас испытывал невероятное.

— Так как же… Как, господарь.

— Мчись быстро, лети ночью и днем. А как приедешь, скажи, что я, Игорь Васильевич Данилов под Тулой стою. Оборону здесь укрепляю и жду, когда эти враги государства российского ко мне сами придут. Только…

Он замотал головой, заговорил сбивчиво.

— Нет, не понимаю, господарь. Если надо я…

— Ты меня слушай. — Уставился на него, буравил взглядом и пытался вложить в голову несколько важных мыслей.

Жалко мне было безмерно парня. Но, был шанс, что не убьют его. Был шанс, что все же выживет он, а жертва эта всем нам сделает очень и очень многое. Одним пожертвовать, хоть и молодым, и отважным. Но ради тысяч. Ради победы.

Нелегкое решение, но нужное.

— Рассказывай все, что видел здесь. Честно. Да, за это и убить могут, опасность есть, но… Важно это. Скажи, что к родне ушел. Что ее на нашу сторону перетянуть я от тебя потребовал.

Он напрягся, проговорил как-то по слогам.

— Пе-ре-тя-нуть. — Задумался.

— Да, от Шуйского к нам. — Здесь пришлось скривить душой. — Поговори со своими, с рязанцами. Скажи, что да как. Расскажи все.

— Сделаю. — Вскочил он. — Все сделаю.

— Выживи только Некрас Булгаков. Сделай и выживи.

— Когда отправляться. — Он стоял, его потряхивало, готов был жизнью пожертвовать этот человек. Незамедлительно, здесь и сейчас.

Смотрел я на него, и было на душе у меня довольно погано.

Когда людей в бой ведешь, это одно, а когда вот так, требуешь, чтобы человек жизнью рискнул, а фактически пожертвовал ради твоей цели и знаешь, что не смеет он отказать тебе. Это… Неприятное чувство.

Но, это работа командира, жертвовать меньшим, чтобы спасти большее.

Давно известна цена одной человеческой жизни. Как не страшно это звучит, но одна жизнь, как правило, менее ценна, чем две. А уже десяток, сотня — всегда перевесят.

Казалось бы, за долгие годы работы должен зачерстветь я к таким делам. Должен привыкнуть. Но, каждый раз испытывал некую притупленную злость и негодование, отдавая такие приказы. Может быть, и был в своем деле одним из лучших, потому что эмоции не отключал. Понимал их, принимал, через себя пропускал. И те, кому противостоял, не могли понять — как я еще жив, как с ума не сошел.

А я… Я со всем этим жил и помнил всех. И память эта только сильнее делала. Ответ сам перед собой держал за людей, которых насмерть отправил. И говорил сам себе и им бы сказал, если надо было бы — так нужно было. Иначе никак.

Вот и сейчас — смотрел я на Булгакова, которого на верную смерть посылал. Понимал, что нельзя по-иному, и знал — что до самой смерти имя его помнить буду. Как и десятки, сотни тех людей из прошлой жизни моей.

Сам поднялся, подошел к нему. Хлопнул по плечу, по бокам.

— Некрас Булгаков, сейчас. Прямо сейчас лети. Трех заводных возьми скажи, я приказал. И прямо в войско. Слышишь. Прямо к своим.

— Сделаю, господарь. — Шмыгнул носом, слеза накатила на глаза.

Все же юн он был, хоть и саблей уже владел и сотней руководил. И не было у меня на это дело иного человека.

Он кивнул, поклонился, повернулся на каблуках и вылетел из штаба. Рысцой понесся собираться и выдвигаться.

А я сел, почесал голову, задумался. Время шло, а план действий зрел в моей голове.

— Бойцы, позвать ко мне Тренко, Ляпунова и Трубецкого. Заждались они. — Отдал приказ. Помолчал, добавил. — И гонца тоже. Тащите. Думаю, отдохнул он, говорить сможет. А еще за Франсуа и Вильямом отправьте вестового. Жду их.

Не прошло и пяти минут, как трое крупных предводителей воинства, моих полковников, можно сказать, воевод, представали пред очами моими.

— Садитесь сотоварищи, послушаем получше гонца из Москвы. И решать будем. — Указал рукой на лавки у стола. Сам во главе разместился, как уже привык.