Патриот. Смута. Том 7

Глава 20

Мы вошли в одну из боковых неприглядных с виду дверей.

В каменном здании, несмотря на летнюю жару и яркое солнце снаружи, оказалось сумрачно и холодно. Глаза не сразу привыкли. Пара узких коридоров словно в бункере и я оказался в достаточно просторном помещении. Окон здесь как таковых не было. Бойницы и световые каналы под потолком. Все, что нужно для тусклого освещения.

Глаза привыкли быстро.

Архитектура того времени и вечный полумрак уже стали для меня обыденностью. Сохранение тепла и защитная функция любого сооружения важнее банального комфорта. А свет? Читают единицы, ложку до рта донести и так можно. А дела делать — на улице или под навесами, или на худой конец в темноте.

Таковы устои жизни эпохи Смуты.

Один длинный стол, собранный из нескольких, поставленных стык в стык. Лавки подле него слева и справа. У изголовья оказался установлен совсем недавно срубленный высокий табурет или стул… Спинка то у него была, но выглядела достаточно топорно, неказисто, но надежно.

Чувствовалась рука, внесшая свои коррективы в жизнь монастыря. Смотрелся этот предмет инородно.

Но окружение меня не так интересовало, как человек, с которым предстояло говорить.

Филарет Романов — отец, как сложилось в привычной мне истории, будущего царя Московского царства, Руси, России. Основоположника новой династии. Да еще и в ближайшее время, со смертью Гермогена — патриарх. Человек сложной, если не сказать страшной и тяжелой судьбы. Через многое он прошел. Борьба за власть, опала, ссылка, постриг в монахи. Падение престижа семьи. Смута, Тушинский лагерь, служение патриархом воровскому царику.

Что дальше?

Возвращение в Москву.

Если брать историю, то посольство к полякам и плен. Выбирали его сына другие люди. Не без родственников, конечно, но все же не он сам. А когда вернулся, то да — включился полностью в правление, но не надолго. Все же годы его были большими.

И вот этот человек, вместо исторически верного посольства к полякам под Смоленск после Клушино шествует и садится с одной стороны стола. Хотя «трон» во главе, уверен, сделан именно для него.

Двое мордоворотов занимают места за его спиной.

Я разместился напротив, Богдан и Абдулла замерли позади.

Метиться на тот самый табурет, недавно сбитый и установленный у изголовья, как я думал изначально не пожелал. Прикинул, что подчеркнет это тот факт, что царем то я себя не считаю. Цель у меня иная — Земский Собор.

Поиграем пока на таких условиях.

— Ну что, Федор Никитич, поговорим.

— Поговорим, Игорь Васильевич. — Покачал он головой. — Вырос ты. Я твоего отца знал, давно правда виделись. Еще до… — На лице его тенью злобное выражение пролетело. — До…

Зашел издалека. Словно старший товарищ, такой образ мне показать хотел и то, что встретил меня этим чудным явлением. Хотел произвести благостное мнение. Зарекомендовать себя.

Но, так и не договорил, на меня смотрел пристально.

— Федор Никитич, дела прошлые. Мы же о настоящем. — Я тоже буравил его взглядом.

— Молодость. Все торопитесь. А ведь корень всего, он в старине лежит. — Покачал головой Филарет. — В следовании традиции.

Как ловко вворачивает. Традиция, старина. Значит менять то и не нужно ничего. Как так вышло тогда, что вы — бояре, Годунова на Лжедмитрия сменили, а его в свою очередь на Шуйского, а теперь и этого на следующего менять хотите. Что-то не припомню я в русской истории до Смуты традиции крупных дворцовых переворотов и посадок на трон кого не попадя.

Сами вы новые веяния привнесли, вот и расхлебываете.

Прищурился, проговорил:

— Так мы сюда же говорить пришли о том, куда делся зять твой. Борис Михайлович Лыков-Оболенский. Чтобы не при людях. А, с глазу на глаз. Знаю я, что дело у него было. И что деву он сюда привез с целью… — Я улыбнулся криво, зло. — С целью весьма странной.

— А что странного то? Свадебный поезд, насколько знаю, готовился. — Улыбнулся как-то расслабленно Романов. Неужто думал, что не знаю я.

— Федор Никитич, ты человек умудренный, а говоришь со мной, как с мальчишкой малым. — Продолжал сверлить его взглядом. — Я же все понимаю и знаю. Я от Мстиславского в Воронеж ехал. Смерть мне там уготована была. Но там озарение пришло и понял многое, а потом… Ух потом все больше и больше разбирать стал, как клубочек из ниток. И вас, бояр, что у трона стоят, понимать начал. В вашей всей этой боярской политике.

— В нас… — Филарет вздохнул. — Вот тут ты ошибаешься. Нет никаких нас.

Тут он был прав. Не было единства среди «кремлевских башен». Разброд и шатание, вот и Смута.

— А что же есть? — Интересно, что скажет, на чем его подловить можно будет.

— Есть люди. — Он ухмыльнулся. — Кто-то богобоязненный, кто-то нет. У каждого свои желания, свои стремления, своя правда. Ты же знаешь, я в Тушино был. Не по своей воле. Ох я там насмотрелся на всех этих, людей… Понял… Да, у каждого правда своя и все больше ее, у кого силы больше.

Эка загибает.

— Знаю я, что род твой весь предан был, считай, забвению. — Я пожал плечами. — Знаю, что на Годунова ты за это в обиде. Ну а теперь, выходит, на Шуйского. Что властью не поделился, когда взял ее.

Он уставился на меня. Покачал головой.

— А знаешь, Игорь Васильевич, почему я тебя встречать вышел?

Вот, молодец, перешел от пространных слов к толковым речам. Тоже вокруг да около, но уже по существу. Сейчас раскрутим.

— Думаю, перепутал. — Соврал я. Скорее всего, все же понимал он, кого встречает и сделал выбор по объективным причинам. Между тем, чем запереться и осаду держать и говорить. Только каким, лучше пускай сам скажет.

— Нет. Хотя… Не ждал я тебя здесь, это правда. Признаюсь, удивил ты меня, Игорь Васильевич. Думал, еще в Дедилове ты с отрядами своими. За Оку не сунешься, за Тулу. А ты предо мной сидишь. — Хмыкнул. — А я уже думал, как этого зятька то искать. Где силы изыскивать. А тут раз… И ты.

— Я. — Хмыкнул в ответ. Ждал, чего дальше говорить будет.

— А вышел я, потому что вижу силу в тебе. Ты пойми. — Он взгляд не опускал, продолжал смотреть прямо на меня. Мощь в нем чувствовалась большая, опыт, лишения, утраты закалили этого и без того могучего человека. — Пойми. Василий, что в Москве, он же кто?

— Кто?

Романов головой покачал. Не хотел он сам видимо все это говорить, но получалось так, что я направлял и приходилось ему постепенно раскрываться.

— Открыл я тебе, потому что не вижу больше царя иного. — Отчеканил Филарет.

Вот загнул, льстишь, но ведь обманываешь. Вижу, что юлишь.

— Что-то не верится. А как же Дмитрий? Василий? Жигмонт и сын его или этот… Шведский король и его родня? Или может из наших кого выберут. — Смотрел на него и наблюдал за реакцией, когда фамилии называл. — Князья, бояре думные, родовитые. Капля крови Рюрика же в каждом найдется, если посмотреть хорошо.

Он хмыкнул, покачал головой.

— В погоню идти не торопишься, значит.

— Зятя твоего ловить? Так ты скажи, куда ушел, а я уж решу.

Что-то все эти хождения вокруг да около стали меня все больше злить.

— Шуйский держится только на силе. — Проговорил Романов. — Войско за него, что Скопиным собрано и шведы. Были еще татары, только… — Он хмыкнул. — Вместо них ты к Серпухову пришел. Но… — Головой качнул. — Я вот думаю, что может оно и лучше так?

— Уверен лучше. Мы же с тобой знаем, вдвоем. — Я глаза прищурил. — Что не только Шуйский хотел здесь татар видеть. Но и…

— Докопался значит. — Он вздохнул. — Умен ты.

— Докопался. А ты, стало быть, в деле.

Я не ставил вопроса, констатировал факт.

— Куда мне. Я в плену сидел. Так вышло, вот. Отбили, выбрался и как понял, что к чему… — Он опять вздохнул. — Хочешь верь, хочешь нет, Игорь Васильевич, за голову схватился. До чего дошло то. Смута эта, поперек горла.

Наконец-то отвел взгляд. Но вот смирился или хитрил, специально так показал — вопрос.

— Допустим, поверю.

— Видано ли, русский царь татар на Русь позвал и шведов.

— Иван Великий такого не одобрил бы. — Проговорил я холодно.

Он дернулся, как ужаленный. Уставился на меня испуганным взглядом.

— И это знаешь, откуда?

О, а вот здесь что-то интересное. О чем ты, гражданин Филарет — вот сейчас, а? Давай, Игорь! Качай!

— Знаю, только вот от тебя услышать хочу. — Не дал ему слова лишнего вставить, задуматься о фразе, прочитать меня. — Я же здесь, Федор Никитич, по душу зятя твоего, а его нет.

— Да на кой ляд она тебе? — Рассмеялся он сухо. — Коли знаешь все. А я-то, уже думал, сейчас в погоню за ним пустишься… Там же все вилами на воде писано, бумаги, свидетели, кому все это надо сейчас. Вон бабка повивальная, еле жива сидит…

Бабка! О, в монастыре то мужском. Сидит! С ней я уж точно поговорю, хотя… Если так подумать — найди любую повитуху, заплати ей и она скажет все что угодно. Даже если найти ту самую, что при царе была при Федоре Ивановиче. Это сколько лет то было назад.

Романов после паузы продолжал.

— Ты пойми, Игорь Васильевич, в Смуту то… Вон, народ русский… — Он уставился на меня злым взглядом. — Тушинскому вору поверил. Какого-то мужика, подзаборного, на трон возвести хотел. Кто? Северцы, казаки, ляхи, бандиты и упыри настоящие.

— Так и есть. А с первым что?

— Первый, иное дело. Там и стать и мудрость. Баба его доконала. Мнишек. От нее все беды. А так, провел бы всех… Кланялась бы Русь Дмитрию и по сей день. — Он вздохнул. — Может и лучше было бы.

В теории, а кто знает? Крови то точно поменьше бы было. Только вот, а кто он? Может быть твой человечек, этот первый Лжедмитрий?

— Я же был там. В Тушино. — Продолжал Филарет, распаляясь. — Я бы некоторых… — Он перекрестился, вот не глядя бы, без покаяния и отпущения грехов… — Зубы его скрипели. — На кол бы. А часть в петлю. И его, тварь эту, что в Калуге сидит…

Я хохотнул. Не ведаешь ты и про Мнишек и про сына Веревкина.

— Так ты не знаешь?

Он дернулся, вернулся к своему собранному, напряженному, но вполне холодному состоянию.

— Что?

— Ты думаешь у меня две тысячи?

Он буравил меня взглядом. Лицо мое расплывалось в кривой усмешке.

— Сколько? — Прошептал он, отстранился, перекрестился. — Господь милосердный.

Вся эта доброжелательна маска спадала с его лица. Видел я, что хотел он запутать меня, заставить сделать то, что ему нужно. Лыкова-Оболенского схватить, и сюда доставить, вернуть. А потом уже войско Шуйского его бы отбило.

Может!

Да скорее всего, оно сюда и вышло именно за этой девушкой. Только вот пушки зачем?

— Сидишь ты тут, речи умные говоришь. Тайны приоткрываешь. — Я неспешно поднялся, навис над столом. Его мордовороты напряглись, но я не думал применять к нему силу, угрожать физической расправой. Задавить морально, запугать. Показать кто я и что. И тогда, глядишь, он мне сам правду выдаст и еще на мою сторону запросится. — Ты что думал, меня тут прикормить, придержать, пока Шуйский с Делагарди подойдет. Девку эту по лесам искать?

Он молчал, смотрел с растущим страхом.

— Думал я за Феодосией Федоровной помчусь, раз нет ее здесь? Думал, решу в ней вся сила?

— Ты знаешь все. — Он прошептал это, провел руками по лицу. — Невозможно, откуда.

Черт возьми, что же я такое должен знать? Что я царь? Рюрикович? Или что? Давай, колись уже, с какой стороны то к тебе зайти? Качай, Игорь! Качай!

— Где она⁈ — Гаркнул я словно на смотре. Казалось стены дрогнули.

Он дернулся, чуть с лавки не слетел.

В дверь тут же вбежало пятеро моих бойцов. Мордовороты готовились своего господина охранять, но у них даже оружия на виду не было. Хотя уверен я, что в подрясниках что-то спрятано.

— Где!

— Ушла. Говорю же. Ушла. — Ответил он нервно. — Не губи, Игорь Васильевич. Зять меня обманул. — Он тряхнул головой сокрушенно. — Провел, пес эдакий. Мстиславскому он служит, как собака шелудивая.

Перекрестился, в глазах этого пожилого человека я видел удивление и страх.

Я тем временем махнул рукой бойцам, чтобы тут остались, только сели неприметно. Лишнее давление моральное не помешает.

— Думал ее им продать. — Проговорил Романов. — Подороже. А оно, вон оно как.

— Мстиславский ее за кого замуж то теперь решил? А?

— За молодого ляха. — Скривился Романов. — За Владислава Сигизмундовича.

— Давно ушли?

— Утром.

— Куда?

— Да к нему, в обход рати Шуйского, лесами двинут. Уверен. В Фили. Там паук этот окопался, князь, боярин. — Цедил сквозь зубы. Иван Федорович Мстиславский.

— И что? Сговорился он уже с ляхами.

— Уверен. — Он голову опустил.

Я присвистнул.

Стоял, нависал над Филаретом, думал.

В реальной истории семибоярщина до такого не дошла. Видимо, случилось что-то с девчонкой. Воцарение татарского хана не прошло. Посекли ее скорее всего. Убили. Ну а в истории это даже никак и не отразилось.

Жалко девчонку. Ей жить да жить.

Только вот, сколько таких парней и девушек за Смуту эти упыри, что ее затеяли со свету свели? Не ее же одну. Земля целыми селами обезлюдела. Целыми поместьями.

Либо переиграл кто-то Лыкова-Оболенского и Мстиславского. Выдвинул более вескую кандидатуру. А может быть, просто свадьба не состоялась ввиду того, что Жигмонт сам на престол влезть захотел. Ему девушка была не нужна и даже мешала. Вот и убрали.

Какая-то Рюриковна. Зачем?

Он же силой оружия мог проблему решить, а и в целом — решил. Москву то ляхи заняли.

— Ясно. — Проговорил я холодно. Сел. — Догоним. Из-под земли достану, если жива еще.

— Господь с тобой. — Перекрестился Филарет. — А тебе то она зачем?

— Родная кровь. — Процедил я, идя ва-банк.

Романов уставился на меня, вновь перекрестился.

— А похож, похож ты на него… Такой же безумный взгляд.

Неужто приписываешь меня очередным сыном или внуком Ивана Великого? Но он тем временем продолжал тараторить.

— Откуда ты, откуда… Ведь только трое, хотя нет… Четверо, думаю, четверо. Но он то не мог. Мстиславский, я и зятек мой… Ну и отец то твой, как прознал, так и кончился. Нельзя знать ему было такое. Ох нельзя. А Лыков дурак… Ой дурак молодой. — Шарахнул кулаком по столу. — Запорол бы до смерти упыря этакого.

— Ладно, Федор Никитич, давай о делах. — Смотрел на него с волчьей ухмылкой. — Ты зачем тут Шуйского дожидаешься? Феодосию за него выдать? Так старый он. А детей нет.

Он мертвенным, каким-то совершенно пустым и потерянным голосом проговорил.

— Феодосию передать. — Встряхнулся, казалось, вновь вернулся в себя. — А теперь, тебя еще… Тебя.

— Думаешь силы хватит? Им? Со мной совладать?

Он оскалился. Но как-то уж очень хлипко, бессильно.

— Хватит. А мне то что? Я теперь все равно, человек церкви, а не власти. Твоя возьмет, при тебе буду. А его. Поглядим. — Он криво усмехнулся. — Поляков то Шуйский как бить будет? Говорили же ему, уйди. Молодым дорогу освободи. Скопин… Какой человек был.

Злость накатывала на меня все сильнее и сильнее. Да, вряд ли Романов был причастен непосредственно к отравлению, но про планы своего товарища и коллеги… Если так, конечно, весь этот боярский клубок интриганов можно называть — товарищами и коллегами. В общем — знал он, это точно, что отравить хотят Скопина. Сейчас вот признавался в этом.

— Войско за Шуйским. — Посмотрел он на меня внезапно зло. Собрался. — Не победить тебе. Думаешь отсидишься тут? Думаешь ляхи помогут?

Он начал понимать, что его хитрый, как казалось изначально ход провалился. Вроде бы попытка войти со мной в добрые отношения, поклониться, информацией откупиться, снарядить отряд на поиски Лыкова-Оболенского не принесли тех плодов. Все отчетливее он начинал осознавать, что не нужен мне.

Отлично, потому что довольно много я-то не знал. И нужно было качать.

— Думаешь? — ответил я улыбаясь.

— Их двадцать пять тысяч сюда идет. — Он рассмеялся, раскрыл свои карты, выложил все что у него было на стол. Лицо свое истинное показал — Двадцать пять. А у тебя что, две? Три?

— Ошибаешься. — Смотрел на него пренебрежительно. — Я же уже говорил тебе.

— Врешь. — Он прищурился. Говорил уже давно не как святой отец, а как прожженный политик. Или даже больше, как уверенный в своих силах делец.

— Матвея, сына Веревкина скоро тебе покажу, как приедет. Да и с Трубецким и с Ляпуновым свидишься со дня на день. — Видел, как глаза его ползут наверх. — А еще, если общество тебе такое интересно, с Мариной Мнишек.

Лицо его исказилось. Глаза расширились невероятно.

— Не может…

— Ты, прежде чем кого во лжи обвинять, подумай хорошенько. Подумай, почему я здесь, почему подле тебя и почему еще не начал тебя пытать и допрашивать с пристрастием. — Я улыбался как настоящий хищник, нависший над добычей. — Ты мне просто не интересен.

— Как…

— Феодосия была бы твоим козырем. Хоть каким-то, но ее нет. Зачем ты мне?

Он начал трясти головой.

— А ты? Ну придумай, почему ты мне можешь быть полезен.

Он уставился на меня зло, потерянно, испуганно. Этот комплекс чувств просто сводил его сейчас с ума. Думаю, такое он испытывал временами в Тушино, когда был зависим от окружения. Вроде бы и патриарх, но безвольный, подчиненный всем этим лихим людям, авантюристам, человек.

— Ты… Кто ты… Кто ты такой, черт возьми?

— Ты мне скажи. — Усмехнулся я. — А еще скажи, Филарет Романов, зачем ты мне нужен?

— Сколько? — Он смотрел на меня, совершенно ошарашенный.

— Что, сколько? Давай, удиви меня скажи то, чего я не знаю, а я подумаю. Ведь в Сибири тоже монастыри есть и там таких опытных богословов, как ты, ой как не хватает. Мы же сейчас не за меня, а за род твой, за тех, кто остался торгуемся. Я человек не гневливый, не злопамятный. Да и вижу… — Я действительно понимал, что он из всех этих, собравшихся у трона, пожалуй человек нужный и толковый, которого можно использовать. Держать в ежовых рукавицах, не без этого. Но с толком применять. — Вижу я, что натерпелся ты в жизни этой, за власть сражаясь. И сын твой, уверен, человек достойный. Послужить может.

— Нет, не посмеешь. — Он уставился на меня. — Тебе не одолеть шведов.

— Я татар разбил. С Джанибеком Гераем договорился. Хочешь верь, хочешь нет. Как с тобой вот сидел и говорил. Только их орда была, а я один. — Усмехнулся. — Договорился, не заплатив и рубля. Так, подарками откупился, но не землями. Тулу взял за часа два. Елец за ночь. — Понизил голос так, чтобы слышали меня только мои телохранители, Романов и его парочка. — Войско, что сюда идет, уже наполовину мое. Там каждый второй знает, к Москве идет Царь Игорь Васильевич, чтобы всю боярскую сволочь. — Я кулак сжал, ему показал. — Вот так вот, в бараний рог согнуть.

Он посмотрел на меня, перекрестился, вздохнул тяжело.

— Не даром ты правнук Василия Великого. Ох не даром.

Повисла тишина.