Патриот. Смута. Том 7

Глава 21

Чувствовал я, что Богдан и Абдулла, а также те бойцы, что зашли в трапезную, когда здесь шум начался, буравят меня взглядами. Татарин то тогда, когда читал я еще в Воронеже письмо от его владыки, сына хана, не очень понимал суть написанного. Ему что-то сказали, он передал. Не вникал, смысл слов да, понимал, но откуда его Джанибек Герай это знал, сам не ведал.

А здесь — прямо слова из уст человека, к трону близкого и в заговорах принимавшего прямое участие. Во всей этой политической дрязге.

— Правнук. — Опробовал я это слово на вкус. — Василия Великого.

— Через сына его, Юрия Васильевича, внука Василия Юрьевича, отца твоего. — Смотрел Филарет на меня устало. Разговор наш и понимание Романова, что не он один тут в игры играет, утомили человека. — Знали об этом только мы трое. Еще отец Ивана Федоровича Мстиславского сыну открылся. А он мне, когда нужда заставила, ну а зятька-то я… Это я его в оборот взял. Нужный человек был, из рода влиятельного. Ну а, когда… — Он тяжело вздохнул. — Когда началось все это, когда мы за трон с Годуновым, с Борисом, будь он трижды проклят, сцепились…

В глазах я его видел все больше растущую усталость. Воспоминания тяготили Романова. Та жизнь, которой он лишился десять лет назад, давала о себе знать. Все же, судя по историческим источникам, которые я помнил, был он щеголем и чуть ли не первым женихом в Москве.

— Чего не сыграли-то? Не раскрылись? — Я смотрел на него пристально, пытался выглядеть холодным, но внутри клокотали эмоции.

Вот и раскрылось, вот и стало наконец-то ясно, о чем и татарский сын хана писал вскользь в своем том письме. Знал он! Уверен я, знал. Верил или нет — здесь не понятно, да и не важно. Но Мстиславский, судя по всему, в более личной, не попавшейся мне в руки переписке упоминал о том, что помимо Феодосии есть еще один наследник.

Выходит, наследник этот — я. Реципиент мой, мот, рохля и слабак.

Понятно, почему Мстиславский от того старого меня избавиться решил. За таким, конечно, кардиналами встать можно, управлять — не вопрос. И было бы оно так, если бы не Смутное время. Здесь фигура хоть мало-мальски достойная быть должна. Силой, волей, мудростью, смирением.

Прошлый я не отличался, судя по всему, ничем. Кутил, гулял, дурил и ничего не умел особо-то.

— Не сыграли. — Романов тяжело вздохнул, выводя меня из раздумий. — Опередил нас Годунов. Силен он тогда был, очень. Ничего сделать не смогли. Не успели, не собрались. Столько крови на улицах московских пролили, боже-боже…

Филарет поднял на меня утомленный взгляд.

— А теперь вон Шуйский нас переиграл и ты. — Вздохнул. — Думал я, говорил Мстиславскому, что Скопина надо продвигать. А он нет да нет. Свои хитрости, свои интриги. Уже и не прислушивался ко мне. Лагерь Тушинский многое поменял. Многое потерял я, Игорь. Ох, многое.

Встряхнулся, добавил уже чуть более собранно.

— Но, не привыкать мне. И в опале был. И в плену. И вот, подле тебя сижу, не ведаю, друг ты мой или враг.

— А это, как посмотреть. — Пристально глядел я на него, раздумывал.

Такого помощника иметь, дело верное, но очень сложное.

С одной стороны.

Всем хорош. Знает много, в интриги по самые уши влез, понимает все и про всех мнение имеет не выдуманное. На Шуйского обижен. На Мстиславского, судя по всему, тоже. К дележу «пирога» его не пустили. Убрали лет десять назад и его, и всю семью опале подвергли. Монах он, а значит, к власти царской отношения иметь особо-то и не может. Как советник, а не как претендент на престол. Ну и сын у него. Исторически сложившийся Русский Царь. А сейчас — в целом возможность давления на этого человека.

Работать можно и нужно.

Но с иной. Он же тот еще интриган и все же силу некую за собой в виде церкви православной и веры чувствует. Не просто с ним будет. Гнуть всегда будет свое и за троном плести всякое непотребное.

— Ладно, Игорь Васильевич. — В гляделки ему надоело играть первым, опустил взгляд, отступился. — Все битва решит. Вижу только так. Либо ты, либо летит оно все к чертям в тартарары и Шуйский остается на троне. Старик этот чертов. Переиграл… И тогда я уже и не знаю что. Детей у него нет, помрет и кого на престол? Опять Смута.

Не знал он еще исторических моментов. Не думал, что за два года Русь сама соберется и сделает то, что я намерен — Собор Земский и выборы. И посадят сына его. Но пока, до такого еще далеко. И в понимании Филарета — тоже. Не видит сына он на троне, ну никак.

— Поглядим, Федор Никитич. Думаю, от того кто верх возьмет, для тебя-то не изменится особо ничего.

— Кто знает. — Он посмотрел пристально на меня. — Людей у тебя сколько? И чем шведов бить будешь? Делагарди… С ним сила великая.

— Есть мыслишки. — Я улыбнулся. — Ты подумай, со мной ты или нет. Сейчас скажи, а то если после битвы, уже не так важно мне это будет. Сам понимаешь.

— Взгляд этот твой, как на него смотрю. — Покачал головой Романов. — С тобой я, Игорь Васильевич. Когда ворота открывал, не думал, но сам бог, видишь, руки мои направил.

Он поднял глаза к потолку, перекрестился, добавил.

— Часто провидение нас ведет.

— А коль со мной. Давай, поведай мне про интриги ваши. Как царю, государю своему все расскажи.

Он уставился на меня удивленно.

— Да что рассказывать-то. Ты и так знаешь, считай, все. И про Феодосию, и про татар, и про себя. Не удивлю я тебя ничем. — Вздохнул. — Верно говоришь, что не очень-то я нужен тебе.

— По порядку давай. Сколько людей с Оболенским ушло.

Разговор из настоящего сложного дипломатического боя перешел просто в высказывание мне той версии и той информации, которой владел Филарет.

После ответа на первый вопрос я сразу же распорядился одну из сотен своих, ту легкую, что окрест монастыря разведку вела, снарядить и послать вдогонку. Сомнительно, что поймают, но хоть разузнают, что да как. Куда ушли, как войско обошли.

Наказал ни при каких обстоятельствах к армии, идущей на нас с севера, не приближаться и, как только поймут люди, что сила эта близка, поиски бросать и возвращаться.

Посыльный кивнул и умчался. А я дальше слушал.

Получался настоящий исторический экскурс. Хоть и без фамилий и родов четких все это было мне сказано, выходило одно. Все бояре, что вокруг трона толпились — власти хотели и привилегий. Пример соседней Речи Посполитой заставлял их локти грызть. Иван-то Грозный жестко их прижал, и боялись они, что прижмет еще сильнее.

Уже тогда первые тяжелые преступления начались.

Царя травили, понемногу. Чтобы быстрее ушел.

Кто конкретно? Да все, видимо, по чуть-чуть. Это же больше поколения отцов и дедов тех людей, что сейчас у трона сидят. Поэтому не четко, а размыто говорил Филарет. Так получилось, что запасной вариант у Мстиславских зрел. Василий Юрьевич, что сокрыт был до времени. Как запасной вариант на случай пресечения царствующей династии. Были ли еще? Да кто знает. Несколько родов у трона сидело, и у каждого свои тайны были. Но видимо, к десятому году Смуты многое уже в лету кануло.

Но, после смерти Грозного, не срослось. Не рискнули, испугались.

Федор, сын Ивана на царство взошел.

Успокоились все. Более или менее благолепно и тихо зажилось. Человек-то царь был богобоязненный. Казалось бы, но за ним… Настоящий ужас для боярской власти поднялся. Годунов — никто и звать никак. А вылез, взошел и стал словно тень за спиной по своему разумению все делать, прикрываясь богобоязненностью и тихостью царя.

Испугались бояре.

Чем дальше, тем больше.

Думали, что коли не будет у царя наследников, не над кем будет Годунову стоять дядькой, регентом. Ну и травили и Федора, и царицу. Опять же понемногу. Царя меньше, женщину больше. Когда Годунов врачей призвал, из-за моря, чуть бунт не поднялся, и скандал был страшный.

А когда Феодосия родилась здоровой и крепкой…

Паника была. Но получилось, подменили ребенка на тощую и хворую. А девочку от рода Рюрикова сокрыли опять же до нужного часа. Хоть и девка, но все же по крови наследница. А значит, муж ее, так-то, наследовать может.

И все было хорошо, но Федор жил, несмотря на все яды, а Годунов силу копил. Все больше и больше. Все страшнее и страшнее становилось боярам.

И на престол взошел. Когда умер царь.

— А что до Дмитрия Углицкого? — Вмешался я в его монолог.

Остановил. Причем так получалось, что говорил Филарет, не таясь своих мордоворотов и людей моих. Хотя я обычных бойцов все же выдворил, оставил только телохранителей, Богдана и Абдуллу.

Раскрывал тушинский патриарх тайну за тайной. И на этот вопрос ответ у него имелся.

— О, здесь дело темное. Я вообще не понимаю, почему все так обернулось-то. — Он вздохнул, головой покачал. Скривился. — Судьба. Злодейка. Дмитрий же по всем канонам рожден в браке, который церковью не признан. Умер как-то, не пойми как. Годунову это, а зачем? Он же не дурак был. — Глянул на меня. — Вот кого-кого, а этого упыря я выгораживать не стану…

Чувствовалась чуть ли не животная ненависть у Филарета к Борису. Прямо до дрожи сводила она его с ума.

— Но человек этот, сущий демон. — Перекрестился Романов. — Он все предугадывал, просчитывал и… Да плевать он хотел на какого-то мальчишку. Не нужен он ему был и не важен. Ни живой, ни мертвый. Хотя мертвый даже вреден был. — Перевел дыхание, продолжил. — Кому из бояр? Да тоже. Но и вроде бы сам себя так ножом пырнуть. — Хмыкнул. — Это же постараться надо.

— Значит, не выжил? — Я улыбнулся.

Романов смотрел на меня с невеселой улыбкой.

— Нет.

— А откуда тогда этот, первый, что из Польши через Северщину пришел?

— О… Тут я тебе точно не скажу. Кого там у ляхов мой Гришка Отрепьев нашел и ко двору впоследствии вывел со своими дружками. Этого не знаю. Но уж точно никакого прямого отношения к мальчишке, умершему в Угличе, он не имеет.

— Ясно.

— Ну а дальше то что. — Голос Филарета становился все тяжелее. — Проиграл я Бориске. Думали то мы, что помрет Федор и мы здесь Царя изберем. По примеру ляхов, соседей. А нет, не вышло. Ну и… А потом. — Говорить об этому ему было вообще тяжело. — Из человека у трона стал я монахом. — Лицо исказилось на миг, но почти сразу собрался Романов, перекрестился. — За грехи мои оно все это. За дела. Предков и наши.

— Тушино тоже, думаешь, за грехи?

Он уставился на меня.

— Вот с тобой, Игорь Васильевич, хотя бы говорить нормально можно, а там… Каждый второй упырь, головорез, убийца. Это как девять кругов ада.

— А ты и с Данте Алигьери знаком. С его комедией? — Я поразился начитанности Филарета.

— Читал. — В его глазах я тоже видел удивление. — В молодости. Очень…

Промолчал, вновь перекрестился.

Мы поговорили еще и где-то через полчаса.

Я со своими людьми вышел во двор монастыря. Голова гудела от огромного потока информации. Очень и очень многое, о чем я догадывался, отталкиваясь от писем и читая еще в прошлой жизни исторические источники, подтверждалось словами этого человека.

Шел Филарет сзади, несколько постарев с виду, осмотрел двор монастырский, где моя сотня лучшая отдыхала.

— Ну что, Игорь Васильевич, пригожусь я тебе? Не погубишь? — Казалось, в его голосе какой-то скепсис был. Как будто все равно ему было на дальнейшую судьбу. Может быть, вывалил все мне и ослаб. То горело в нем все это. Тайны, интриги эти. Жил со всем в душе, боролся, обдумывал. А здесь — как на исповеди сказал и вроде бы очистился, а вроде бы и нет больше ничего, что на этом свете держит.

— Батюшка Филарет. — Повернулся я к нему, смотрел серьезно. — Гермоген-то стар совсем. А ты, вижу, человек толковый. В интригах и делах у трона разбираешься, и в церковных тоже поднаторел. Мне такой потребен будет. Как в Москву войдем, иди в помощники к старику патриарху, а как отойдет он, принимай дела. Порядок думаю, навести сможешь. Чтобы мы с католиками наравне в диспутах выступать могли. Обучение нужно организовать, познания подтянуть. Вера — это хорошо, но ее мудростью и познаниями подкреплять нужно.

Он смотрел на меня ошалело, не ожидал, видимо, такого.

— А что до сына твоего. — Я усмехнулся, исторические параллели не давали мне покоя. — Я же не сам на трон еду садиться, а Земский Собор собирать. Каждый в войске моем про это знает. Выдвигай его, как кандидата. Может, бояре-то подумают, и он им более потребен, чем я будет.

Он вообще обомлел, замер, не понимая, что происходит.

Не то чтобы я хотел уйти от ответственности, но, как и думал изначально — я все же больше воин, а не политик. А там, как получится. Но парень, Михаил Федорович, несмотря на молодые лета, все же царем стал и восстанавливал страну после Смуты, значит, есть в нем что-то. Какой-то стержень. Таких людей подле себя держать надо, а не отталкивать.

Если все же христолюбивое воинство и люди земли Русской и прочие города, где татар много и иных народов бескрайней моей Родины за меня станут, далеко убирать мальчишку не буду. Он же почти ровесник мне. Молодой, такому простор для изменений дай, вектор покажи и будет работать.

Филарет смотрел на меня ошарашенно. Дернулся, склонился в поклоне низком. К руке припал, перстень поцеловал с печаткой в виде единорога.

— Не верил я, Игорь Васильевич. До последнего не верил. Россказням всяким. Прости меня, старого дурака. Не верил в благодать твою. В силу твою. Опасался, смотря на тебя вот, сейчас. Боялся. Но… — Он поднялся, и я очень удивился, увидев в глазах застывшие слезы. — Ты… Ты… Только по-настоящему достойный от трона отказаться может. Собор Земский собрать. Ведь кровь-то твоя, не водица. По праву крови Русь твоя.

— Федор Никитич, батюшка Филарет. — Я заговорил тихо. — Мне трон не нужен. Мне страна нужна, сильная, могучая, чтобы люди в ней жили, пускай не как в раю, но… Хорошо жили, счастливо и благостно.

Он перекрестился, выглядел до невероятного удивленным. За свою жизнь не видел он, казалось, чего-то подобного. И сказанные мной, вроде бы простые слова, для него чудом настоящим стали.

— По коням! — Выкрикнул я. — Идем в Серпухов!

Сотня построилась быстро. Ровной колонной спустя минуты две-три мы выдвинулись за белокаменные стены. Абдулла и Богдан выглядели немного ошалело. Бойцы перешептывались за моей спиной.

Естественно. Сказанное Романовым о том, кто я такой уже разнеслось по всей сотне.

— Игорь Васильевич, господарь наш. — Проговорил немного неуверенно Богдан. Такого от этого лихого казака я никак не ожидал. — Как теперь обращаться к тебе? Как велишь?

— Не изменилось ничего, Богдан. — Улыбнулся ему. — Я слово дал, его сдержу. Мы Земский Собор собирать идем.

Навстречу к нам почти сразу примчался вестовой, доложил, что в Серпухове сопротивление подавлено. Была попытка закрепиться в доме воеводы и в паре башен, но людей там было мало. Они, поняв свое безвыходное положение, сложили оружие и сдались.

Добрались до моста, что через Нару перекинут был. Двинулись колонной.

Навстречу от города выехал сам Яков с небольшим отрядом. Поджидал он нас у подножья холма, улыбался и был весьма доволен собой. Встречал нас.

Окрест лодки стояли, люди своими делами занимались. Как будто и не было окрест смуты и не выглядели мы воинством, что в любой миг пожечь город может, а людей мечу придать. Поглядывали немного, косились.

Но работа спорилась.

Город за спиной моего верного собрата, сотника больше походил на какую-то незавершенную стройку. Левая часть — огороженная деревянными стенами, частично сожженными, но уже преимущественно восстановленными, имела несколько проходов снаружи из части правой. Никак пока что не перекрытых. Ну а правая в свою очередь оказалась загромождена какими-то лесами, огромным количеством бревен, старых, подгнивших, опаленных, явно от разобранной крепости и, что бросалось в глаза, камней.

Люди там сидели, не работали, поглядывали по сторонам.

— Ну как прошло, Яков Семенович?

Смотрел я на него, ждал полный отчет. Ведь он здесь у вестовых последние пару часов, пока я в монастыре был, выступал за главного.