Патриот. Смута. Том 7

Глава 19

Конная сотня вышла на простор за рекой Нарой.

За спинами нашими была Ока, широченная, могучая река, а перед глазами раскрывались земли монастырские. Здесь и бани имелись, и пара небольших поселений чуть выше и чуть ниже по течению реки, что мы шустро форсировали. Поля, засеянные и колосящиеся. Чуть дальше огороды и даже сад.

А на холме над всей этой красотой возвышался Введенский Владычний монастырь. Ворот видно не было, скорее всего, располагались они с противоположной стороны.

Третий отряд, легкие всадники Чершенского, снаряженные по старому образцу, еще переправлялся.

А мы шли к белокаменным стенам. Народу вокруг не было. Колокола монастыря били набат. От Серпухова, что располагался севернее и возвышался своими башнями над окрестностями, тоже слышались звуки звона колоколов.

Я несся на лошади вперед и думал, что выкинет этот боярин. Лыков-Оболенский, человек неизвестный, как поведет себя неведомо. Не решит ли он девку эту жизни лишить?

Черт их поймет, интриганов проклятых.

Однако, чем ближе мы подходили к монастырю, а время-то шло на секунды, ведь от излучины реки и брода до него было каких-то полкилометра, тем больше я понимал — странное творится.

Вышедшие на этот берег первые казаки изучали окрестности, но как только, насколько я это понимал, замечали происходящее на стороне, где должны быть ворота, замирали. Что-то происходит там, весьма интересное. Что-то такое, что заставляет опытных бойцов с Дона останавливаться и смотреть во все глаза.

Мы обогнули белокаменные стены по низу холма. Я отдал приказ как можно меньше наносить вреда. Не топтать поля и огороды. Идти аккуратно, вести коней по дорогам и тропам.

И действительно, взору моему открылась странная картина.

Люди не прятались внутрь, а собирались у ворот.

Внезапно толпа начала расходиться в стороны. Монахи кланялись и пропускали кого-то через себя. Получается — навстречу нам.

Вперед через сгрудившуюся массу человек эдак в сорок, может, до полусотни, вышел крепкого вида высокий мужчина. Лет преклонных, с сединой в волосах. Одет он был в черное одеяние с отсвечивающими в лучах солнца золочеными, а может, и золотыми, кто знает, пуговицами. Голова его была не покрыта. На груди висел массивный крест, отделанный тоже золотом и, как мне казалось даже камнями какими-то. Лицом человек был суров и несколько напоминал мне Серафима. Этакий боевой монах, чем обычный служка, книжник или, наоборот, пузатенький, приближенный к боярской элите священнослужитель. Крепкий, статный, но уже прошедший пик своей жизни.

Этот вызывал одним своим видом уважение.

В руках он держал кропило и кадило. А за спиной его приметил я еще двух дюжих мужиков, в серых, безликих одеждах, держащих массивный, проморенный, темный крест. Который они, как только вышедший вперед монах замер, подняли над ним, как знамя.

Эта парочка сильно напоминала мне тех двух мордоворотов, что с Долгоруковым Владимиром Тимофеевичем я пленил и в обоз отправил.

За ними следовал третий, дородный, пузатенький такой служитель культа. Вся четверка выдвинулась чуть вперед, эдаким ромбом.

Собравшаяся за спинами их толпа монахов тут же затянула какую-то молитву.

Черт возьми, что за представление? Ничего себе прием? Но, этот святой отец не похож на боярина. Хотя он на него то как раз больше и похож, только в одеждах и со всем этим церковным имуществом. Вряд ли мирской человек семнадцатого века посмел бы переодеться и взять все это в руки, не будь он сам служителем церкви.

— Как встречают. — Поразился Богдан. — А этот, что самый первый, ух… Богато.

Абдулла присвистнул аж. Чуть расслабился. Я же глянул на них двоих.

— Ухо востро, собратья. Чудно это все. Поговорим, поглядим, что да как. — Задумался на миг. Обратился к воинству своему. — Собратья, в колонну!

Конница моя останавливалась, люди замирали на местах, осматривались. Быстро сотня перестроилась из более широкого строя в походный. Отметил, что прогресс в маневре довольно сильный, это радовало.

— За мной. — Проговорил спустя несколько секунд.

Мы конными взошли на холм.

Приближались к этой группе людей, замершей у входа. Я осматривал стены, башни, но нигде не дымилось ничего. Вроде бы опасности нет и не готовятся по нам дать залп, заманив таким чудным действом. По крайней мере из пушки.

Остановились мы метрах в десяти от гудящей группы людей.

Я слетел с коня, махнул Богдану, он последовал моему примеру.

— Абдулла, смотри по сторонам. — Обратился следом к собратьям остальным, гарцевавшим в нескольких метрах поодаль. — Пятеро со мной. Остальным ждать. И в оба смотреть.

Пара секунд и у нас сформировался отряд для встречи со святыми людьми из монастыря.

Двинулся я вперед, через несколько шагов замер, перекрестился, поклонился так, несильно, больше головой кивнул. Сложно. Черт знает, что и как я делать должен, при встрече такой. Может это некий официальный прием, а я человек-то простой, светский и во всех этих этикетах и устоях действий того времени не очень-то разбирающийся.

Как говорится — «Я старый солдат и не знаю слов…» На этот раз все же не любви, а больше слов и действий всего этого традиционного христианского приветствия.

Все встречающие, кроме держащих крест и стоящего главного, пали на колени.

Они начали кланяться и креститься, повторять.

— Храни господь тебя, государь. Храни, господь!

Признаться, я опешил. Вроде бы никто, как я мыслил, не должен был знать, что я уже на этой стороне реки Ока. А здесь — встречают, сложно ждали.

— Храни тебя господь, Господарь. — Поклонился, руководитель всего этого действа. Не сильно, так больше для приветствия, а не раболепно.

Я замер, задумался.

А он был хорош. Прямо богатый, видно, что крепкий, суровый, опытный человек. Чувствовалась за ним какая-то сила. Откуда в этом монастыре настоятелю такому взяться? Или сослали из Москвы? А может, приехал меня встречать?

Не простой он. И золото, и каменья — все говорило, что какой-то влиятельный священник.

А может… Сам патриарх? Хотя, если задуматься, варианта два — Гермоген и Филарет. Но первому, если память мне не изменяет сейчас около восьмидесяти лет, а этот… Хоть и в летах, но не настолько он старо выглядит. А Романов? Может, и он.

Только вот чего ему здесь делать?

Лыков-Оболенский его родич. Зять. Приехал поговорить, встретить, а здесь я нарисовался? Но тогда, где этот самый боярин со всей своей братией и главное Рюриковной? Эти меня встречают, а те пока деру дают? Но мои люди окрест не видели никого. Отходящего конного отряда не встретили. Если бы обнаружился такой — уже бы погоня шла.

Может дать приказ и разогнать всю эту вакханалию к чертям собачьим.

Пауза затянулась. Стоящий против все больше нервничал, хотя старался вида не подавать, но я-то опытный, понимаю все. Подавив желание сотворить что-то нехорошее, я все же заговорил, пытаясь быть тактичным.

— И ты здравствуй, человек святой. — Смотрел на него. — Чего же ты, отец, так встречаешь меня? Словно…

Как-то даже слово не подобралось.

— А как еще, коли сам господарь к нам пожаловал. — Врал и не краснел.

Видел я, что вся эта импровизация собрана вот здесь и сейчас. Не ждал он меня увидеть, совсем. Когда в набат ударили, доложили ему и подорвался. Чувствовалось это по движениям, по глазам, по манере речи.

Сильный он был, таиться пытался, но не получалось.

Я решил идти прямо и давить на больные темы сразу.

— Шуйского не боишься, батюшка?

Он вздохнул, уставился на меня хмуро.

— Вижу, не ищешь ты окольных путей… — Вспоминал имя мое, но нашелся быстро. — Игорь Васильевич, говоришь как есть. Значит, силу за собой чувствуешь.

А ты все юлишь. Хотя, прожил-то ты в лагере Лжедмитрия не один год. Там попробуй иначе, могут и убить. Окружение в Тушинском лагере было-то еще. От князей и бояр вполне солидных до полнейших упырей и головорезов безбашенных.

— Чувствую, батюшка. — Проговорил я спокойно. — Коли не было бы силы, не стоял бы здесь перед тобой. И люди мои не стояли бы сейчас подле монастыря, и в Серпухове их еще не было бы. И войско к Москве мое не шло бы.

Улыбнулся. Ведь понимал, это его раздражает. Выбивает из колеи.

Выглядел он растерянно и все более напряженно. Все меньше это мог скрывать. Все же чувствовал я, чем больше смотрел на него, что мое явление оказалось грандиозным сюрпризом.

— Так что, батюшка, молчишь? Шуйского не боишься? Брат его и швед Делагарди, опытный воевода, сюда идут. — Прищурил глаза. — Медленно, но идут.

— Идут.

Он вздохнул, передал кадило с кропилом одному из замерших за спиной людей. Полному, видимо, реально местному отцу настоятелю, игумену. Тот с поклоном принял, чуть отступил, на шаг. На меня он вообще смотреть боялся.

Казалось, что вот-вот и вывернет этого толстяка от испуга. Будто упыря видел и с ним рядом стоял. А я вроде живой из плоти и крови, вполне себе человек.

Посмотрел на него, оскалился. Тот глаза сразу потупил вниз, еще маленький шажок в сторону сделал.

Эх, не чета этот человек тем двум старцам из Задонска. Да и Серафиму моему не чета. А вот этот, что меня встречает — все же предположу, что Романов — этот да. Фигура. Хоть и поставлен в сложное положение, выкручивается.

Интересно, а чего он в стенах-то не заперся.

— Идут. — Повторил он, спустя паузу. Повернулся ко мне. — Коли сразу о делах говорить решил, господарь, может, за стены пройдем?

— А не стоит ли там сотня стрельцов, батюшка? Не ждет ли меня. — Я криво улыбнулся.

Люди мои, что за спиной замерли, напряглись.

Священник дернулся, посмотрел на меня холодно, тоже изучал, в своей манере. Чувствовалось в нем некое врожденное умение предугадывать, понимать, просчитывать. Точно не простой он человек, скорее всего, не настоятель.

Рискну!

— Откуда у меня, человека с саном оружные люди то? — Проговорил он, как мог более спокойно.

— Из Москвы. Я же не знаю, кто ты. Догадываюсь только, что Федор Никитич Романов.

— Признал, значит. — Он мотнул головой. — Богатым не буду.

Я отметил, что догадка моя верная оказалась. Отлично. Вот и встретились.

— Ты лучше скажи, а где зять твой? Борис Михайлович Лыков-Оболенский?

Глаза на миг опустил, вину чувствует, но почти сразу вернул. Сила в этом человеке все же была. Конечно, не учился он, как я всему этому. Технике разговоров и допросов. Но даже люди этого времени многое умели и на опыте, некоторые сильными дипломатами были и хитрыми. А с учетом того, что нравы в это время были жесткими — приходилось им выкручиваться из приличного количества проблем.

Тяжело вздохнул встретивший меня бывший патриарх воровского, тушинского лагеря. Чуть осунулся даже.

— Знаешь все, господарь. Недаром столько говорят о тебе. Вся Москва гудит. Мудр ты не по годам. Вот и слава такая, что сам Иван великий, а не юноша идет.

— Так что? Где он, где девушка, которую он вез сюда, где все люди эти?

Я знал многое, и это вызывало у него все большее удивление и даже некий ужас, признаки которого я отмечал.

— Утек. — Чудно, но он даже глаза опустил. — И ее увез с собой и письма, и врача.

— Так. — Проговорил я хмуро.

— Ей-богу, Игорь Васильевич, давай внутрь. — Не выдержал Филарет, сорвался. — Коли о делах говорить будем, то лучше в помещении, без лишних ушей. О таком важном и при всем народе-то.

— Да мне уши лишние как-то больше нравятся. — Смотрел я на него как настоящий волк на добычу. Чувствовал, что сила за мной и правда. — При них спокойней.

Что ты мне здесь и сейчас противопоставить-то можешь?

Брат Шуйского далеко. Войска у тебя здесь нет. Хитрость твоя и мудрость — здесь не поспорю, есть они. Но, сейчас-то я диктую условия, а не ты.

— Не доверяешь. — Проговорил он медленно и тихо, чтобы слышали только те, кто вокруг стоял. — Это верно. Это правильно… Скопин. — Он вздохнул тяжело. — Доверился…

У меня возникло сложно поборимое чувство дать ему в зубы и заставить здесь и сейчас выложить все, что знал. Чисто человеческая злость и ярость накатили. Но сдержался. Все же — он человек церковный, в сане. Да еще и бывший, хоть и воровской, но патриарх. При куче монахов бить такого, да при своих бойцах — негоже. Не за что.

Правда, Скопин же действительно доверился не тем людям. Богатырь пал от яда, а не на поле боя. Хорош в бою, плох в интригах оказался.

Да как пал. Я же по письмам знал, что это не Шуйский его отравил, а Мстиславский и его люди.

— Прикажи своим монахам расходиться по делам. Чего стоять-то. — Хмыкнул, глянул на него с прищуром. — Ну и пойдем… Поговорим.

Он лицо хмурил.

Ощущал, что я сдерживаю агрессию по отношению к нему. И теперь уже сам жалел, пожалуй, что пригласил меня на разговор в более узком кругу. Думаю даже жалел, что встречать меня вышел, а не в стенах отсиживаться решил.

Но здесь сыграла, видимо, карта того, что молод я. Думал увидит, обыграет. А даже на стадии притирки понял — у меня не проскочишь.

Пару секунд раздумывал, повернулся вновь к троице, замершей за спиной.

— Игумен, спасибо тебе. Господарь видишь, говорить хочет. Мы обедню вашу займем.

— Все что нужно, владыка, все что нужно.

Ничего себе, как он к нему обращается, он же не патриарх.

На лице Романова я увидел недоброе выражение, ему тоже не нравилось такое. Видимо, он, как это и было указано в исторических источниках, себя патриархом не считал до смерти Гермогена. Лишь потом принял этот сан.

Это я ему в жирный плюс поставил. Чужой сан не присваивает — ценю.

Пузатый человек, сжимавший кропило, и кадило, поклонился глубоко, низко, отскочил от троих, повернулся к собравшимся монахам. Начал приказы им раздавать, требовать, чтобы вернулись они к своей привычной работе.

— Идем, господарь. И люди твои пускай проходят. Сколько вас?

— Момент. А то мои тут потопчут все. Негоже.

Я повернулся к замершей коннице. Выдал приказ, по которому сотня с аркебузами должна была двигаться со мной внутрь стен, еще одна окрест быть, территорию осмотреть. Только без вредительства. Подчеркнул, чтобы не портили ничего. А третью с самим Чершенским отправил к мосту через Нару у Серпухова. Вдруг Якову помощь какая потребуется. Или отсечь каких-то беглецов потребуется.

Наказал, чтобы как Яков там все с городом решит, ко мне вестового прислали.

Отдельно поблагодарил захваченного человека. Он с нашей сотней добрался до монастыря, спешился при виде святыни, стоял в стороне от бойцов, молился, смотря на белокаменные стены. Вида он был совершенно ошарашенного. Крестился и приговаривал, повторял из раза в раз «Отче наш».

Подошел лично. Сунул руку в сумку поясную, у меня там какие-то монеты были. Выбрал серебряную и протянул.

— На, тебе за службу. Спасибо.

Он рухнул на колени, поклонился в землю.

— Господарь, да я… Да я же для тебя… Для милости, не за серебро. Не за деньгу.

— Если служить хочешь, пешие воины к вечеру в Серпухов подойдут. Приходи. Серафим там у них главный, скажи к нему. — Человек верный, почему бы не позвать. Хоть и возраст преклонный, но может и толк какой будет.

Он икнул, слезы потекли из глаз.

— Стар я, чтобы служилым стать. Ох стар, господарь. Силы не те. Я сына, если примешь. Сына пришлю, господарь. — Он волновался, нервничал из глаз слезы лились. — Хоть в посошную рать, хоть куда. Лишь бы при тебе.

Понимал я, что для сына, возможно, сейчас билет в лучшую жизнь выбивается. Возможность выслужиться, стать более значимым человеком. В Средние века с социальными лифтами совсем туго было, а вот во времена смут и революций — они активизируются.

И если человек толковый, чего бы не взять.

— Присылай. Сына приму.

Повернулся на каблуках, вернулся к ждущему вместе с двумя мордоворотами в одеждах священников Филарету. Видно было, что тот малость успокоился. Хотя пот выступал на его лбу. Может быть, оттого, что солнце сильно припекало, а одежд на нем было много. Но могла же быть и иная причина.

— Вот теперь можно.

Он кивнул, и мы двинулись внутрь монастыря. Рядом шли Богдан и Абдулла. Они не отходили от меня ни на шаг. Как и приказал смотрели по сторонам. Бойцы из сотни спешивались с коней, крестились и также заходили на территорию через ворота. Размещались здесь на постой. Мало ли сколько ожидание следующего приказа продлится.

То, что внутри меня сразу удивило, так это трое повешенных. Прямо за воротами и справа.

Я замер на миг, уставился.

Висели они явно недавно. Может, сутки или даже меньше. Присутствовали на них следы порки и жесточайшего избиения. То есть их вначале наказали, а потом только предали смерти.

— Это что? — Холодно обратился я к идущему рядом Филарету

— А это, господарь, те самые, что позволили зятю моему утечь. — Он перекрестился. — Предали. Осудил я их. Зло. А там бог рассудит прав был или нет. Но волю-то мою они не исполнили.

Покачал я головой. Жесток Романов был. Но правда ли это? Может какая-то уловка. Мало ли кого и за что здесь могли убить и повесить.

Прошли через двор.

Еще несколько минут назад молящиеся и встречающие меня коленопреклоненно монахи работали. Кто-то таскал воду из колодца, кто-то занимался лошадьми, стоящими в стойлах. Внутри имелось несколько деревянных строений, а по центру возвышался собор и пристроенная к нему более высокая часовня.

Филарет вел меня в трапезную.