Отрезанный мир

Глава 26

Когда пришла Роуз, я сидел, закутавшись в одеяла, которые она мне дала. Голод вернулся, но был не таким острым, как прежде, и пребывание в тепле сильно помогало. Моё чувство времени давно исчезло, но у меня сложилось ощущение, что время для посещения почти пришло. Визит Роуз был единственным ярким пятном в моём безрадостном существовании.

Однако тот факт, что с ней что-то было не так, стал очевиден, когда она вошла. Волосы Роуз не были уложены, стекая к её талии подобно дикой, тёмной реке. Ещё немного мне потребовалось, чтобы заметить, что её платье тоже было необычным, будучи из простой шерсти, что совершенно выбивалось из её обычного образа.

Конечно, я уже видел её одетой таким образом, когда они с Грэмом жили у нас, но то было дома. Роуз была щепетильна в отношении своего внешнего вида каждый раз, когда был хоть какой-то шанс быть увиденной посторонними.

— Привет, — поздоровался я с притворным весельем.

Поставив фонарь и корзину, она посмотрела на меня усталым взглядом:

— Голодный?

Ей определённо было плохо, и я задумался, было ли дело лишь в вызванном последними днями стрессом, или случилось что-то более серьёзное. Зная Роуз, спрашивать было бесполезно. Она лишь расскажет сама, либо промолчит, следуя своим принципам.

Я всегда уважал эти принципы, поскольку она никогда — насколько я знал — их не предавала, и она никогда не хранила тайны, которые не нужно было хранить. Если уж на то пошло, я доверял её суждениям больше, чем своим собственным, но это был первый раз, когда я увидел, как что-то влияет на неё настолько явным образом.

Когда она нагнулась, чтобы взять еду из корзины, я услышал сорвавшееся с её губ тихое шипение. Она замерла, а потом согнула колени вместо туловища. Встав на ноги, я подошёл к ней, и положил ладонь ей на плечо:

— Что с тобой случилось?

Она отдёрнулась от моего касания, потеряв равновесие, и упала на бок. Когда она ударилась об пол, я услышал едва сдержанный всхлип, но после этого она ничего не сказала, снова принимая сидячее положение.

— Пожалуйста, Морт, сядь. Я сегодня устала. Мне будет проще, если ты не будешь заставать меня врасплох.

«Врасплох?». Это был не испуг — то была боль. Я был немного туповатым, когда речь шла о женщинах, или, по крайней мере, мне так говорили — но я знал разницу между этими двумя реакциями. Обдумывая имевшиеся у меня варианты, я сел. С игрой в ожидание я был знаком очень хорошо.

Сегодняшний пир состоял из половины очень большого каравая и куска твёрдого сыра. Роуз не было позволено принести нож, поэтому я просто глодал два куска еды по очереди, пока она сидела рядом со мной. Я наблюдал за ней краем глаза, глотая пищу.

Она сидела, тихо сложив ладони перед собой, слегка опустив голову и глядя в пол. Она выглядела задумчивой или, быть может, покорившейся. Мне хотелось ей утешить, но я не знал, как это сделать. Утешения мало что значат, когда звучат в устах смертника.

Дважды моя рука сама по себе поднималась, желая похлопать её по спине, или пригладить ей волосы, но каждый раз я спохватывался, и убирал руку обратно себе на колени. Мы с Роуз дружили уже давно, но несмотря на наши вынужденные в целях выживания обнимашки прошлым вечером, я не имел права касаться её с такой фамильярностью.

Впрочем, это было не совсем верно, как я осознал. Простое касание или даже объятия никогда прежде вызывали неудобства. «Что бы такого с ней ни случилось, ей необходимо свободное пространство», — подумал я. Откусив в очередной раз от хлеба, я завернул его в салфетку, и отложил в сторону вместе с сыром.

— Если ты устала, Роуз, иди домой и отдохни. Тебе не нужно сидеть здесь, со мной. Это место кого угодно в депрессию вгонит, — сказал я ей.

Её лицо повернулось ко мне, и я увидел в её взгляде вымученное отчаяние:

— Они наблюдают за мной, Мордэкай. Гарэс может нас видеть сквозь стену, и, возможно, Коналл тоже. Не уверена, как это работает, — тихо сказала она.

Мой разу мгновенно вернулся к вчерашнему дню. Они нас видели. Наше близкое взаимодействие легко было понять неправильно. Даже я не знал, что об этом думать.

Они что, пустили о ней слухи? Репутация у Роуз всегда была безупречной. Постоянно циркулировавшие при дворе скандалы и сплетни никогда её не касались. Что могли о ней говорить сейчас? «Из-за этого она и выглядит такой убитой?».

— Прости, Роуз. Что бы они ни говорили, это я виноват. Тебе определённо стоит уйти. Я сытый и согретый. Тебе не нужно обо мне волноваться.

Она снова встала, будто собираясь именно так поступить, но в её позе было какое-то напряжение, будто внутри она боролась с собой.

— Ложись, — сказала она чуть погодя.

Я улыбнулся, как я надеялся, ободряющим образом:

— Я же сказал, мне довольно тепло. Не говоря уже о том, что от меня воняет. Не нужно себя мучить.

— Просто… — начала она, затем замолчала. Сделав шаг или два вперёд, она вернулась, прошагав обратно. — Ложись… пожалуйста.

— Роуз, я же сказал, я…

— Не для тебя, Мордэкай… для меня, — сказала она, перебивая меня.

— Но ты сказала, что за нами наблюдают. Ты же не хочешь…

— Мне уже всё равно, — ответила она сдавленным голосом.

Я лёг, и отодвинулся к стене, давая ей как можно больше места. Как и прежде, она легла, проскользнув между моих рук, и приткнувшись к моему животу. На этот раз ей не пришлось приказывать мне класть руку на её живот. Она натянула на нас второе одеяло, и замерла.

Её волосы щекотали мне лицо. Раньше я и не осознавал, насколько их было много. Она всегда держала их заплетёнными и свитыми, но теперь волосы были повсюду. Задрав подбородок, я поднял его над её плечом, чтобы свободно дышать.

— Осторожнее с плечом, — предупредила она. — Оно побаливает.

«Так вот, почему она отдёрнулась», — осознал я.

— Что с ним случилось?

Некоторое время она молчала, но когда я почти отчаялся услышать ответ, она сказала:

— Я слишком себя нагрузила. Спину тоже повредила. Вероятно, потянула мышцу.

Я тихо засмеялся:

— Старость — не радость.

— Нет, не радость, — согласилась она.

Мы тихо лежали несколько минут, прежде чем я наконец спросил:

— Зачем мы это делаем? Что сегодня произошло?

— Пожалуйста, не спрашивай ничего, Мордэкай, — отозвалась она. Затем, минуту спустя, она добавила: — Я просто хочу какое-то время чувствовать себя в безопасности. Совсем ненадолго. Неужели это так плохо с моей стороны?

— Нет, — прошептал я. — Мне хотелось бы знать, как ещё тебе помочь.

— Закрой глаза, — просто сказала она. — Это — не тюремная камера, а какое-то другое место. Другое, лучшее место, и другие, лучшие времена. Притворись, что ты Дориан.

«Дориан? А это ещё что значит?». Я уже остро осознавал шедшее от её тело тепло и мягкое давление, которое её бёдра оказывали на мой… «Не думай об этом! Или она именно это и имела ввиду? Нет, не может быть». Во мне закружился вихрь из желания, вины и смятения. В конце концов я прибег к юмору:

— Сомневаюсь, что Дориан когда-нибудь вонял настолько сильно.

Роуз рассмеялась:

— От доспехов остаётся ужасный запах, — заметила она. — Но, к счастью, обычно он принимал ванну, прежде чем ложиться в кровать.

Она снова сместилась, опять прижимаясь ко мне бёдрами, и сегодня я уже был не наполовину замёрзшим. Как я ни старался, в нижней части моего тело начало подниматься давление, и я с ужасом подумал о том, что скоро Роуз заметит мою физическую реакцию. Я слегка отстранился, пытаясь создать немного свободного места между нею и моим мятежным солдатом.

— Обними меня крепче, Морт, — надавила она.

— Слушай, Роуз, я не хочу смущать себя, или тебя, но…

Она легко рассмеялась:

— Когда я сказала тебе притвориться Дорианом, я не имела ввиду настолько буквально.

Моё лицо запылало от стыда.

— Я имела ввиду, что его было так легко смутить, — добавила Роуз. — Я — женщина, Морт. Обними меня как женщину.

Тут во мне что-то сорвалось. Мои руки сжались, притягивая её поближе ко мне, и я плотно прижался к ней своим телом. Мне уже было всё равно, что она заметит моё состояние. Я хотел, чтобы она его заметила. Я позаботился о том, чтобы она могла меня ощущать. Слегка повернув голову, я вдохнул запах её шеи. Я хотел её, но в действиях только этим и ограничился.

Это было невысказанным объявлением желания, а когда я слегка расслабился, её рука скользнула назад, схватив меня за бёдра, заставляя меня прижаться сильнее. Я послушался, и в моём горле зарокотал низкий рык.

Я почти лишился рассудка, и моей руке отчаянно хотелось опуститься ниже, задрать её юбки, и убрать разделявшие нас слои ткани — но я держался. Вместо этого я исследовал ладонью очертания её бедра и верхней части ноги, её мягкого живота, а потом её груди. Донёсшееся в ответ мягкое мурлыканье лишь распалило мою страсть.

Так мы и пролежали остаток её визита вместе, обнимая друг друга, прижимаясь друг к другу телами подобно фрустрированным подросткам. Мы не осмелились делать что-то большее. Мы не целовались, не говорили — не было никаких заявлений о любви или похоти. Строго говоря, никто из нас не сделал ничего неправильного. Мы оставались в одежде, наши тела не совокуплялись, разделённые тканью — но в наших сердцах мы отказались от всех иллюзий благопристойности.

Я всего лишь обнимал её — наиболее похотливым из всех возможных способов.

Причина, почему мы не сделали ничего большего, была бы тайной для любого незнакомого наблюдателя, поскольку было ясно видно, что нам хотелось. Но мы точно знали, почему мы удерживались друг от друга. Пенни и Дориан. Нас удерживала вина. Вина не давала мне её целовать. В конце концов мы могли лишь выразить своё физическое желание, не выражая его в действиях до конца.

Когда наше время почти вышло, Роуз выпуталась из моих объятий, и мы молча сидели, держась за руки. Слов не было.

Мы бездумно глядели вдаль, боясь смотреть друг другу в глаза. Боясь увидеть стыд и вину, которые побудили друг в друге. Боясь чувства, причины, лежавшей за нашей виной.

Потом стена наконец растаяла, и Роуз забрала корзину и фонарь. На ушла, не сказав ни слова, а моё горло отказывалось открываться достаточно, чтобы попрощаться.

Тьма вернулась, и я сидел в ней. Думая о прошлом, о Пенни.