Отец. Возродить братство

Глава 9

Бугай где-то там, в глубине своего сознания, подозревал, что услышит нечто подобное, но не хотел в это верить. Отказывался принять то, что городскому чародею и армии его яснооких понадобилось всего несколько часов, чтобы разобраться в ситуации. Руки затряслись в бессильной ярости, кулаки сжимались и разжимались. Он напрягал мышцы, пытаясь высвободиться. Тщетно. Лишь пульсирующая боль расходилась по всему телу от мест, где плоть сражалась со сталью.

– Да, неприятно, – прошептал холодный голос. – Неприятно.

Он словно издевался, смеялся над Богданом. Кто? Кто этот ублюдок, и что он себе позволяет? Это допрос, пытка, что это такое, бездна его побери? Что?

– Думаешь, сможешь порвать эти цепи, Бугай? Хвалю. Столько ярости. Столько злобы. Столько простой, грубой физической мощи, – он снова смеялся над ним. Холодно, жестоко, мерзко. – Я наслышан о твоих подвигах, ветеран. Наслышан, о, да. Ты ведь настоящая легенда. Так? Это правда?

Дыхание участилось, ярость обуревала Богдана, пот застилал глаза, не давая видеть. Он пытался высвободиться, посмотреть на говорившего. Разорвать цепи, вскочить, схватить его, прижать к стене и выяснить, что им известно и что с его девочкой.

Руки болели, сталь резала их в кровь, но не отпускала. Он чувствовал липкую горячую жидкость на ладонях, ощущал боль, но по сравнению с тем, что бушевало в его душе, эти чувства почти ничего не значили. Он рвался на свободу, словно пойманный в клетку хищник.

– Предатель! – мощная оплеуха после секундной тишины обожгла ему правую часть головы. – Лжец!

За первой, с небольшим промежутком времени, последовала вторая, уже с другой стороны. В ушах зашумело, все тело напряглось еще сильнее. Казалось бы, куда еще сильнее? Но где-то в нем рождались все новые и новые силы. Так было всегда, когда ему приходилось сражаться. Каждый раз, когда Бугай видел кровь и испытывал боль, если рядом погибали его товарищи – он лишь ощущал очередной прилив сил. Ярость, безумная, подпитываемая злостью, толчками поднималась откуда-то из середины груди к конечностям, придавая им сил. Ветеран был готов разорвать говорившего на части голыми руками, но цепи, крепкие стальные оковы, не позволяли ему сделать это. Слишком они оказались прочными, хорошо закрепленными. Конвой отлично потрудился. Никаких послаблений, ни малейшей возможности извернуться и вырваться. Отличная сталь, качественные крепления, все сделано на совесть.

Следующий удар, пришедшийся в поясницу, выбил воздух из легких Богдана. Он застонал, дернулся, сплюнул. Крови на губах не чувствовалось.

– Богдан, пойми, – очередной смешок, – усвой, кто ты такой. Запомни, где твое место, Богдан.

Еще один удар по спине.

– Ты забыл свое место, ты, ублюдок без рода и племени, пришедший сюда и теперь предавший город, который принял тебя в свои объятия.

Еще удар.

– Продажная шлюха!

Бугай сипло дышал. Ярость, бессильная, обжигающая, продолжала разливаться по телу. Но она не помогала, не могла совладать с оковами. Даже если он порвет одну из цепей, безоружный, скованный – что будет дальше? Там, за дверью, стоит ясноокий, и кто знает, что это за человек, за его спиной наносящий удары. Он ничего не мог сейчас сделать, только терпеть, слушать эту болтовню, смириться с ней. Что еще? Он, простой человек, пошедший на это ради своих любимых.

– Думаешь, мы забыли о тебе, Богдан? Нет, мы наблюдали, смотрели чужими глазами, слушали.

Удары прекратились.

– Мы следим за всеми. Всеми, Богдан. Ты никогда не лез вверх, пытался быть никем, невидимым, никчемным, неприметным. Мы ценили это, считали, что на тебя можно положиться. Но ты предал нас.

Очередная серия ударов, по голове, по спине, по бокам.

– Но нас не сбить с толку. Ты, Богдан, ты, страшный человек, – смешок, тишина, звук шагов и продолжение монолога:

– Нет, ты не человек. Ты – монстр, зверь, убийца. Да, да. Настоящий монстр, который совершил много такого, чего не может сделать человек. Да, Богдан, мы следили за тобой. И ждали лишь повода. Мы всегда ждем, когда человек оступится. А ты, тварь, не просто оступился. Ты предал Кракон!

На голову Богдана вылилась вода. Много. Пара ведер. От неожиданности он дернулся, закашлялся. Поток был такой холодный, что его разгоряченный злобой и болью организм обожгло. Сильная судорога прошла по спине. Все тело горело.

– Ты, слуга города, предал его. Вогнал кинжал в его любящее сердце, – голос говорил с грустью, переходящей в злобу.

– Бездна! – заорал Богдан, не выдержав. – О чем ты?! Что ты такое несешь?!

– Несу? – голос казался разочарованным. – Ко мне следует обращаться на «вы», пес!

И сразу же после этого слова по рукам и ногам Богдана последовали хлесткие удары палкой из-за спины. Слева, справа, вновь и вновь.

– Тварь, мразь, ублюдок, никчемный кусок дерьма, червяк! – орал палач, нанося удары.

Богдан дергался в цепях, боль обжигала, сводила с ума. После палки в дело пошел хлыст, пару раз прошедший по спине. Сознание мутилось, в глазах темнело. Казалось, что вместо двух огоньков свечей на столе перед ним плавают три или четыре… А может, свеча изначально была одна? И это все был обман зрения, вызванный болью, яростью, страхом и злобой?

– Богдан, мы все знаем. Мы осознали твое предательство чуть позже, чем нам хотелось, но быстро приняли меры. Твоя дочь, ведьма, у нас, Богдан, – он смеялся за его спиной, прекратив избиение.

– Лжешь! – заорал в безумии Бугай. – Лжешь!!!

Удар плетью по плечам и смех, затем еще удар.

– Твоя дочь, истинно верующая в наш город. Славная преемница наших идей. Как у такого ублюдка, как ты, могла вырасти такая верная девочка?

Тишина, сводящее с ума молчание и вновь слова:

– Она сама пришла к нам вечером. Во всем созналась и просила, молила нас о снисхождении к тебе, проклятому предателю, оступившемуся и решившему, что он волен распорядиться столь ценным сосудом, своей дочерью, как ему заблагорассудится. Это прелестное создание знало, что ты, предатель, не имел на это права, она пришла сама. Слышишь? Пес!

– Нет! – его крик пресек очередной щелчок кнута.

– Да, Богдан, да. Трус, лжец и предатель. А она – славная дочь Кракона.

– Нет, нет…– Бугай шептал это уже тихо, повторяя раз за разом, без остановки, а из глаз текли слезы, которые остановить он был не в силах. Где-то там, в груди, где билось его сердце, откуда накатывали волны ярости, теперь была пустота, холодная, безжизненная. Казалось, он физически ощущал ее, давящую и стремящуюся вырваться наружу. Разум затуманился от этого бессилия, от ощущения безысходности, бессмысленности бытия, никчемности всего окружающего и происходящего.

Силы покинули его, он обмяк в цепях, повторяя вновь и вновь:

– Нет...

– Папа, – услышал ветеран сквозь подступающий бред и безумие. – Папочка.

Это были ее слова, красивый девичий голос Росении, его дочки, одной из тех немногих, ради кого он существовал на этой земле. Той, которая не позволяла ему погрузиться с головой в бред своих кошмарных снов и ужасы воспоминаний, не совершить глупость на очередном задании. Не умереть.

«Боги, она здесь! Этот ублюдок, кем бы он ни был, не лжет – она у них».

– Папа, все хорошо. Ты будешь жить, и я тоже. Все будет хорошо.

Через бред, накатывающую волнами боль и наваливающееся откуда-то изнутри сумасшествие он почувствовал, как к плечу прикоснулась маленькая теплая рука девочки...

Богдан медленно приходил в себя. Начинал ощущать каждый участок своего избитого тела. Болело, казалось, все. И вряд ли он отправился к предкам, раз ему так больно. Как говорят – жив и коптит небо. В голове гудело так, словно по ней вчера били что было сил. Да так оно и было, бездна забери их всех! Спину обжигала боль, просторная рубаха, накинутая на него, прилипла к телу. Это могло значить только одно, кровь запеклась. Болели бока, руки и ноги – там, куда приходились бессчетные удары.

Внутренности выворачивало, сдавливало в спазмах, его мутило и тошнило. Голова кружилась, как после знатной попойки, а скорее, как от того, как на ней от удара трескается стальной шлем, а ты остаешься жить.

Мерзкий запах бил в ноздри. Глаза ничего не видели. Неужели ослеп? Но тогда бы горело лицо от того, что ему выкололи глаза. Но этого он не чувствовал. Значит, вокруг – темнота.

Когда Богдан более-менее осознал себя, то понял, что валяется, свернувшись калачиком, на гнилой соломе. От холода тело дрожало, что причиняло еще большую боль. Ветеран попытался двинуться, дотронулся до лица. Руки нащупали рядом какую-то липкую лужу. Да, его рвало здесь. Попытка отползти не увенчалась успехом. Спина уперлась в леденящий и скользкий камень. Он попытался распрямиться – тоже безуспешно. Камера была столь маленькой, что ни лежать, ни стоять в полный рост здесь было невозможно. Даже по диагонали он не уместился бы.

«Только уродец, карлик смог бы расположиться здесь с удобством», – подумалось Богдану. Хотя о каком комфорте можно говорить, когда ты мочишься под себя и валяешься в испражнениях, своих и чужих, оставшихся от прошлых «постояльцев»?

Отхожее место – дырка в углу, нещадно смердящая. Все вокруг него измазано и испачкано. Солома, в лучшем случае, отсырела и прогнила. В худшем – это не просто влага, а плесень, моча и рвота. Вонь, невероятная, невыносимая, столь ужасная, что к ней вряд ли удастся привыкнуть.

Он попытался вспомнить, что было до этого, как он оказался здесь, и на глаза накатились слезы. Все напрасно. Росена у них. Боги, проклятие той ведьмы из ранней юности настигло его. Пришло так и тогда, когда он меньше всего ждал. В самый обычный, если не сказать, хороший, светлый день жизни, появилось из ниоткуда. И ударило по самому больному, дорогому. Нанесло столь сильный удар, что не описать словами.

Он заплакал, стон вырвался из его горла. Судороги прошли по спине.

Богдан сжался на куче соломы, пытаясь сохранить хотя бы немного тепла, плакал, стараясь делать это как можно тише, и думал, насколько боль в голове и теле позволяла это делать.

Росенка

Разочарование – вот то чувство, что съедало ее сейчас, лишало сил. Накатывало волнами, бросало в дрожь. Обида, грусть, тоска, злость – они тоже были, но все же казались вторичными. Ей хотелось реветь, свернуться калачиком, как она делала в раннем детстве, и звать на помощь... Только кого?

Маму? Как это бывает у всех детей. Ведь она, только она спасает и защищает. Столько яркости и чистоты в этом светлом образе. Мама!

Росенка всхлипнула. Мамочка уже и не помнит о ней. Забыла о собственной дочери. Чары тех, кто встретил их в порту, разрушили ее память, сломали что-то внутри, удалили, стерли. Все! Любовь, заботу, материнские чувства. Колдовство, внушавшее, что рядом с ней – настоящий монстр, что ее дочка – ужасающее чудовище, ведьма, оказалось сильнее, да и паника, испытываемая Зорей в момент бегства из дома, помогла укрепиться мороку. Где она сейчас? Мамочка! Плывет, скорее всего, на корабле через бескрайние воды. А может, ее отправили на корм рыбам?

Вряд ли кто-то вспомнит о ней. Магия стерла почти все, что связывало женщину с этим миром. Пугающее, по-настоящему отвратительное колдовство. Не огонь, молнии, свет и тень, а воздействие на разум, память и чувства, манипуляции с ними.

Росенка сжалась еще сильнее. Простыни, на которых она лежала, были мокрыми от слез и холодного пота.

Злость и обида накатили волной. Почему мама не защитила ее?! Ведь Зоря – взрослая и сильная женщина, а Росенка – лишь ее дочь, маленькая и беззащитная. Почему? Разум девочки понимал, что против тех сил, с которыми пришлось им столкнуться, мама не могла сделать ничего. Даже если хотела этого, попросту не смогла. Но как же тяжело признать себе, что самое дорогое и теплое, любимое и милое в твоей жизни существо бросило тебя на произвол судьбы по мановению чьей-то руки. Пусть и при помощи чар.

А как же любовь? Которая в книгах сильнее всего на свете и одолевает всяческие преграды? Как же?

Она вспомнила истории, которые читала, которым верила, и от очередного приступа разочарования слез стало еще больше. Ясноокие и городской чародей сделали свое дело. Они... Они...

Они обманули ее, обдурили всех, кого она знала.

Росенка верила, что эти славные чародеи, рыцари со светящимися глазами, мудрецы в молодых телах стоят на страже, как славные герои из сказок и легенд. Она считала, что они – эталон благородства и чести, могущества и бесстрашия, направленных на процветание страны и людей. Лишь в одном она не ошиблась. Эти чудовища в людских обличиях не испытывали никаких чувств, в том числе – страха, и сил им было не занимать. А их предводитель, городской чародей, словно кукловод, руководил ими посредством невероятных чар. И сейчас, судя по всему, в ближайшее время – он сделает ее такой же.

Росенка мечтала стать ясноокой, но когда осознала правду – ужас отвращения переполнил ее душу. Ее хотят превратить в еще одного монстра на службе. Он уже попытался сделать это, сразу, как только ее привели, но... Почему-то не смог. И именно после всего этого Росенка стала понимать, что происходит вокруг. Глаза открылись и накатили чувства горечи и разочарования.

От мысли, что она справилась единожды, девочке стало чуть радостнее. Она смогла дать отпор, защититься, отбросить чары, призывающие покориться городскому чародею. Но удастся ли ей сделать это еще раз?

Кто ей еще может прийти на выручку?

Отец? О нем вспоминалось с трудом. Словно сквозь липкую, тягучую пелену. Она не могла осознать его лица, искореженного шрамами, пугающего, почти звериного. Лишь по крупице получалось нащупать то, что связывало их.

Глаза ее вновь наполнились слезами. Он выгнал их с мамой из дома, бросил. Почему? Как так вышло? Ведь папа нес ее на себе через лес. Ударил ее, кричал, просил не творить той самой красоты, которую она показала ему, которой хотела поделиться. Тех невероятных чудес – когда вода в танце с листьями окутывает ее, поет и кружит в хороводе. Но почему, почему он сделал это? Росена силилась вспомнить.

Он убил человека, прямо перед ее глазами, лишь за то, что тот увидел показанное ею представление. Почему? Отец – чудовище, монстр, зверь. Не зря об этом шушукались за ее спиной все дворовые мальчишки и, как только видели его на улице, разбегались кто куда. Он лишь прикидывался хорошим, так долго, всю ее жизнь. Все вокруг знали: ее отец – Богдан кровавый, Богдан мясник, Богдан убийца. Безжалостный, бездушный, дикий. Но...

Она увидела внезапно его грустное, улыбающееся лицо, и в ее воспоминания явились вечера, когда папа сидел у ее кровати. Когда она была маленькой и когда уже немного подросла. Девочка вспомнила этот запах, пропитавший его одежду. Сталь и опасность, пот и кровь, кожа и металл. Но она вспоминала, что верила и знала тогда: ни одно чудовище, живущее у нее под кроватью в темноте или в шкафу, за дверью, не осмелится выбраться наружу. Она вспоминала, как отец рассказывал ей свои истории. Такие завораживающие, живые и интересные. Как учил постоять за себя. Заставлял делать странные вещи, которые не свойственны девочкам ее возраста, а больше подходят парням постарше – стрелять, фехтовать, собирать полезные травы, грибы и ягоды, выслеживать добычу, разводить огонь. Он всегда, когда был рядом, улыбался. Своей ужасающей, но все же столь теплой для нее ухмылкой. И когда обнимал ее и прижимал, вернувшись из очередной отлучки, то она знала, что он любит ее и всегда защитит.

Слезы вновь потекли из глаз. Но грусть уже сменилась теплым чувством надежды. Чертова магия городского чародея пыталась убить эти воспоминания, заставить ее ненавидеть. Принуждала остаться одной, беззащитной и слабой. Но старый хмырь не сломит ее. Она дождется, пока за ней придет отец. Придет и заберет! Отрубит башку пленившему ее ведьмаку-злодею. Ведь чудовищ могут одолеть не только славные рыцари, которые на поверку оказались такими же монстрами, но еще иногда их пожирают другие, более могущественные создания. А кто мог быть сильнее ее Отца!?

И когда в маленькую комнатку в башне городского чародея вновь пришли ясноокие, чтобы отвести Росену к своему господину для проведения новых колдовских ритуалов, то увидели не слезы в глазах и полную беспомощность, а злость и решительность во взгляде девочки, готовой постоять за себя.