Отец. Возродить братство

Глава 10

Сколько Богдан провалялся в этом каменном мешке, сказать было сложно. Давало надежду хотя бы то, что он все же оказался кому-то еще нужен. Дважды в день приносили кувшин воды и большой ломоть хлеба, но иногда на хлебе оказывался сыр или кусок солонины. Приносивший еду стражник пару раз заговорил с ним, тихо, шепотом через дверь. С такой интонацией, словно боялся, что у стен есть уши и глаза. Но после услышанного Богданом в комнате допросов, можно было поверить, что они действительно есть.

Говорил этот стражник о том, что таскал бы больше еды, да боится, что заметят. И камеру получше подобрал бы, и сена бы принес, но не в силах. Сказал, что Богдана он знает, и помереть с голоду ему не даст. А еще пояснил, что скоро отправят его вместе с другими на каторгу. Как должное количество народу наберется, кораблем, как это бывает. По слухам, в каменоломни или в шахты на восток, вверх по течению Краки.

Богдан, надо признать, в первые дни заключения после того ужасающего допроса, совершенно пал духом. Ночной разговор не столько повредил его тело – за свою жизнь ран и ударов он получил немало, сколько нанес травму рассудку. На что, видимо, и был расчет. Стоявший за спиной человек, лица которого так и не удалось увидеть, явно давал понять, что Богдан – никто. Дерьмо под ногами стоящих у власти и городского чародея. Ничтожество, осмелившееся встать у них на пути. Бывший полезный пес, от которого можно избавиться, когда он сотворил что-то не то. Ублюдок и предатель, решивший, что Кракон не должен заполучить его дочь.

По мнению того, кто вел допрос, Богдану надлежало привести дочку к башне чародея, моля взять ее в обучение. Так это называлось на людях. А по факту – сделать из человека, неважно, ребенка или взрослого, бездушную машину, слугу, а может быть, даже раба – ясноокого.

Сильнее всего ветерана угнетало и давило понимание того, что все потуги по спасению дочери оказались напрасными. И тот гад, что пытал его, сыграл на этом. Она у них. Богдан подставил всю семью – себя, дочь и жену, теперь тоже причастную к измене, убил человека, невинного и безоружного. Все его старания, все, что он делал, ничего не стоили. Дочка его предала, выбрала служение городу и чародею. Родине? Да, бездна, она мечтала стать ясноокой, но он-то думал, что все это – детские глупости. Какой юнец не мечтает о посвящении в рыцари? Ей таковым не стать, не та кровь, да и женщин в сияющих доспехах он отродясь не видал. Вот и придумала себе сказку. Яснооким ведь тоже не становятся просто так, дар иметь надо, быть чародейкой, ведьмой, обладать некими навыками, врожденными талантами. Уметь творить заклинания. Без этого нет и службы. По этой причине, когда она говорила о своей мечте, Богдан лишь улыбался. Не принимать же все фантазии всерьез.

Он вспоминал о том, как растил ее. Как качал в люльке, когда бывал дома, давая Зоре отдохнуть. Как она в первый раз при нем пошла, опираясь на стену. Как совсем маленькую, еле-еле научившуюся ходить, таскал ее на руках, на спине. Как они с Зорей и Росенкой, втроем, посещали ярмарку, покупали сладости. Как она звонко смеялась и радовалась. Вспоминал ее смех, улыбку, детские истории. Ее объятья и слова. А чаще всего фразу «Папа, я люблю тебя», на что он постоянно отвечал: «И я тебя, маленькая моя».

Ветеран вспоминал все это, и по щекам сурового воина текли слезы. Бугай плакал, не боясь и не стесняясь. Здесь не было никого, кто мог бы осудить его слабость.

Богдан вспоминал все самое теплое и веселое из их жизни. Яркие, замечательные и запоминающиеся моменты. Это было больно, безмерно тяжело. Почти так же, как тогда, когда его бил тот человек из темноты, со спины, говоря ужасные слова, раскрывая и обличая его.

Из этой боли воспоминаний, через слезы, страдания и печаль, рождалась радость, а из этого светлого чувства – некая, может глупая, но все же надежда. Богдан вспоминал слова дочери в той комнате для пыток. Прокручивал в голове, и с каждым разом все больше задумывался – а она ли это была? Он находился тогда в таком ужасном состоянии, избитый, плохо соображающий, растерянный и потрясенный. Он слышал лишь голос. Да, очень похожий, но его же могли заморочить, околдовать, обмануть. За дверью тогда стояла ясноокая. На что она была способна?

Что, если тот человек лгал ему? Может, Росенке и Зорюшке удалось скрыться, а все это подстроено, чтобы сломать его, превратить в послушного, лишенного воли к чему-либо, полностью опустившегося человека? Да, Богдан полагал, что слуги чародея и стража разнюхали, что с его дочкой что-то не так. Недаром, когда Богдан покинул свой дом, туда сразу же отправился тот ясноокий, что ждал на улице. Скорее всего, эта бездушная скотина перевернула там все вверх дном, вынюхивая и высматривая. Он искал какие-то чародейские признаки, не иначе. Кто их разберет, колдунов этих. Может, магик, как ищейка, обнюхал вещи дочери и понял, что их касается и носит юная ведьма, волшебница? Тогда все складывалось и выглядело ощутимо лучше, чем казалось Богдану изначально. То, что его дочь – колдунья, они узнали, но у них ли она в руках – точно сказать нельзя. Доказательств этому, считай, нет. Ведь все, что было в комнате ночью – пытка, насмешки, боль – все это для того, чтобы сломать его.

И с каждым последующим разом, когда Богдан прокручивал мысли в голове, он все сильнее уверял себя в том, что дочка его спаслась. Так ему было спокойней, так он вновь обретал себя, находил некий смысл для дальнейшей жизни. Возможно, безумный, возможно, неверный, потому что именно так прислужники чародея могли найти ее.

Но со временем в этой камере без света и тепла он обретал новый путь, важный смысл жизни – отыскать Росенку и Зорю.

В таких думах он, полусидя-полулежа, пробыл в застенках какое-то время. Точно сосчитать сложно, да и поначалу он к этому не стремился, оказавшись совершенно разбитым после посещения ночью этого проклятого кабинета с двумя свечами и незримым истязателем.

И вот время пришло – замок на двери щелкнул, глаза резанул свет факела, показавшийся безмерно ярким в этой вечной тьме. Богдан услышал голос одного из стражников:

– Выходи!

Он с трудом выбрался из камеры, распрямиться оказалось сложно, все тело затекло, спину ломило, ноги и руки слушались с трудом.

К его кандалам пристегнули цепи, и повели по коридорам наверх...

Свет солнца ослепил Богдана после кромешной темноты подземелья. Вывели его по каким-то подземным коридорам и переходам в небольшой дворик, с трех сторон окруженный зданиями без окон, а с четвертой – стеной, выше человеческого роста, в которой имелась арка. Где именно в Краконе находится это место, даже он, опытный стражник, проживший в городе десяток лет, не имел ни малейшего понятия. Но некоторые соображения у него через пару мгновений появились. Тянуло запахом рыбы и прохладой, скорее всего, рядом текла река. Еще бы, ведь их должны грузить на корабль и отправлять на каторгу. Можно догадаться, что это портовый район. Вероятно, близ причалов, отведенных под нужды стражи Кракона и удаленных от торговых и рыболовецких доков.

Народу в небольшом дворике набилось много. Все в кандалах, сбиваются в кучки, жмутся друг к другу, с паникой в слезящихся на свету глазах. Его вывели одним из последних – было понятно, почему. Как только он появился, заключенные вокруг стали бросать на него взгляды, начинали шептаться за спиной. Никто не подошел к нему, наоборот, все сторонились, отходили, говорили так, чтобы он не услышал.

Богдан не удивился тому, что в спину ему бросают косые взгляды. Да, все же порой известность не служит добрую службу. Особенно – известность в качестве ветерана-стражника. Ему, бывшему блюстителю порядка, представителю законной власти города, было очень опасно оказаться среди разбойников, воров и прочих преступников. Доберется ли он живым до каменоломен или получит ночью в бок пару-тройку тычков острым куском стали? Все это зависело лишь от него. Сможет ли он сохранить бдительность и показать себя настолько опасным, что у этого отребья пропадет даже сама мысль о нападении на него?

Он осмотрелся по сторонам. Увидев двух яснооких, стоявших по углам дворика, Богдан ссутулился, опустил взгляд в землю, прикинувшись испуганным. Не спеша, как можно осторожней и спокойней, проследовал туда, куда ему указал конвой, и застыл на месте, привалившись к стене. Вокруг сразу же образовалось пустое пространство. Ну, точно, он здесь, как белая ворона.

Время шло, солнце всходило над горизонтом, поднимаясь из-за края земли все выше и выше, освещая благословенный многими и проклятый отринутыми Кракон. Они все стояли и ждали. Богдан чувствовал, как его буравили взглядом, полным злобы и ненависти. Да, дорога с этими душегубами будет явно непростой. Скорее всего, на первом из привалов или что их там ждет, его попытаются прикончить. Терять некоторым здесь совершенно нечего. И даже если он выживет, что ждет его там, в рудниках и каменоломнях? Там таких негодяев и душегубов сотни, если не тысячи. Каждый день опасаться за свою спину? Каждую ночь спать, ожидая, что вот-вот на тебя нападет некто? Кажется, времена молодости возвращаются во всей своей красе…

Но стоило отдать должное, не все здесь, в этом дворике, были прожженными злодеями. Нет. Богдан всматривался в лица. За свою жизнь он повидал много разных людей – храбрых и трусливых, негодяев и праведников, хотя, бездна, последних он мог пересчитать по пальцам одной руки. Бугай немного разбирался в людях и в том, чего они стоят, и что из себя представляют. Примерно половина из собравшихся здесь выглядела вполне обычно. Они переглядывались, стояли неуверенно, сбивались в кучки по три-пять человек. Кто-то украл по глупости, попался, а расплатиться – так бывало часто – нечем, вот и оказался здесь. Не от хорошей жизни люди начинают воровать. Кто-то, того хуже, выпив лишнего, посмеялся в кабаке над ясноокими или сказал, что чародеи все на одну масть – ублюдки, лжецы и чернокнижники, да и жечь их надо бы на костре. Много болтал, донесли и вот он здесь. Кто-то занимался денежными махинациями, даже не думая о том, что человека можно убить ножом, мечом или еще каким-то способом. С этими господами всегда было сложнее. Обводил городскую казну и ее службу надзора вокруг пальца, не платя необходимые подати? За это карали жестко, почти так же, как за измену или убийство. Ведь ты крал у Кракона, а это было недопустимо. За такое могли даже прилюдно казнить, если вина оказалась значительна, а человек – не просто исполнитель, а сам разработал некую схему обхода устоявшихся законов. Казнили обычно, так сказать, в назидание. Но за мелкие проступки вполне сулила каторга. Скорее всего, здесь еще имелись люди, попавшиеся по глупости, ложному доносу, чьей-то подлости и прочим, не очень приятным делам. Их можно было отличить по манерам, по глазам, по жестам. Менее уверенные, более скованные с потупленным взглядом – вот они, их все же оказалось большинство. Этих мошенников, потерянных людей, совсем недавно бывших важными персонами в обществе. Прочие воры, разбойники, душегубы, члены запретных культов – держались лучше, значительно лучше. Они знали, на что шли, и что сулило то или иное преступление. Такие были тертыми калачами и прожженными парнями.

Скоро всем заключенным раздали одинаковую мешковатую одежду, похожую на обычные рабочие робы, а также плащи с глубокими капюшонами. Приказали одеться, запахнуться, и тут Богдан понял, для чего это было сделано. Ведь их в кандалах поведут через город, недолго, портовые причалы где-то рядом, но прямо к ним катакомбы не вели. Так вот, плащи с капюшонами должны были скрывать лица каторжан. Все они теперь – безликие отщепенцы, враги Кракона и рода людского. Предатели, обязанные искупить свою вину тяжким трудом, кровью и потом.

Всех их сковали вместе, чтобы шли единой процессией, но не вплотную, на тот случай, если один совершит неверный шаг, оступится, свалится и повлечет за собой падение остальных. Явно вести их хотели быстро, без проволочек, но и с максимально возможной безопасностью и обезличенностью. Чтобы даже мысли о побеге не возникло.

По команде ворота в стене открылись, и каторжане двинулись вперед, подгоняемые окриками конвоиров.

Дорога до корабля шла через высокие складские строения и действительно оказалась недолгой. Немногочисленные встречные люди шарахались от процессии в страхе. Тех, кто мешкал, не успевал отойти или впадал в ступор, стража разгоняла окриками и – Богдан был уверен в этом – при малейшей вероятности непослушания, а тем более проявления агрессии, нападения на конвой, охрана применила бы арбалеты и копья. А также чародейство, ведь ясноокие тоже входили в охрану.

Сторожили их хорошо. Десяток вооруженных воинов и два прислужника чародея – на более полусотни заключенных. Тут даже если замыслить побег, шансов никаких. Кандалы на руках и ногах, да и стража смотрит в оба. Юркнуть в подворотню не даст цепь, и даже если каким-то чудом умудришься от нее избавиться, тут же словишь арбалетный болт или, что хуже, ясноокий займется тобой. Разве что организованное нападение отряда в пять, семь, а лучше десять опытных человек, возымело бы какой-то толк. И то очень сложно оценить, на что способны были ясноокие, и сколько людей потребовалось бы, чтобы совладать с ними.

К тому же – все в плащах, и неясно, кого конкретно вытаскивать. Ведь в случае внезапного безумного налета на стражу среди каторжан начнется паника.

Порт встретил их холодным порывом ветра в лицо. Широкая река, на которой стоял славный Кракон, разлилась перед ними в своей красе. Слева возвышалась башня и крепостная стена, уходившая на юг. Мутные воды Краки мерно текли на запад, неспешно перекатывались волны под несильными порывами ветра. Слышались их монотонные удары о причал, всплески, брызги.

В ноздри бил отвратительный запах тухлой рыбы и нечистот. Они вышли к самой западной части реки, проходящей через город. Все, что вырабатывал Кракон, вся грязь, мусор, экскременты, все, что сливалось в реку, достигало здесь предельных концентраций.

Пристань окружали здания. А именно ту часть, куда они вышли – приземистые, длинные каменные сооружения, практически без окон и с одной дверью. Склады. Дальше, если смотреть вверх по течению, здания начинали расти ввысь, и там уже вовсю кипела жизнь.

Богдан знал эти районы. Там располагалось несколько трактиров и постоялых дворов для моряков и гостей. И там же, в центре города, был построен могучий каменный мост через реку, движение по которому почти никогда не прекращалось. Это было величественное строение, соединявшее правый и левый берега Краки. Торговая артерия, с помощью которой грузы с южных границ Союза шли на север и наоборот. Этот мост стал основной достопримечательностью города. Были еще несколько паромных переправ и лодочников, работающих на перевозке, но пользовались ими преимущественно краконцы.

Ближе к тому месту, где остановился конвой, несколько правее моста, на их стороне реки в небо взметалась башня городского чародея, рядом с которой располагался комплекс зданий муниципалитета и казармы стражи.

При виде этого строения по лицу Богдана пробежала гневная судорога.

За мостом, вверх по течению, располагались более солидные и дорогие строения. Дальше всего отсюда, у противоположной городской стены, был расположен квартал зажиточных купцов и промышленников. В этом квартале находился и дом – городские апартаменты – его боевого товарища Славомира, прозванного в узком кругу товарищей-ветеранов Князем.

«Интересно, здесь ли он сейчас или в своем поместье за городом», – пронеслась в голове Богдана мысль, пока все они двигались по набережной еще дальше по течению, налево и в сторону причалов.

Несмотря на раннее утро, гладь реки уже полнилась разного рода суденышками. Несколько рыбацких лодок качались на волнах, видно было, как рыбаки закидывают свои сети. По центру реки шла куда-то вниз по течению крупная баржа, груженая лесом.

На другой стороне Краки раскинулся менее респектабельный район Кракона, именуемый Северным или Заречным. Место расположения промышленных гильдий и производств. Именно из-за них река ниже по течению напоминала выгребную яму. Над районом поднималось к небу несколько дымных столбов, но скоро их станет больше. Город только начал просыпаться, и еще не все мануфактуры и цеха приступили к производству.

Три крупных речных корабля ждали идущий конвой в этой части причалов. Два – больше похожих на крупные торговые парусники. А один, скорее всего, для них – парусно-гребной.