Оленин, машину!

Глава 51

Пока служишь в армии, есть много вещей, которых надо бояться. Самая неочевидная, но очень опасная, — безделье. Кажется: что за ерунда, военным ведь требуется отдых! Да кто ж спорит-то? Но безделье — это не когда ты валяешься, не чувствуя ног, и думаешь только о том, как бы пожрать и выспаться. Это когда ты слоняешься по позициям, не зная, чем заняться. Вроде бы всё уже переделал. Обмундирование подлатал, оружие почистил, боеприпасы и НЗ приготовил. В животе не бурчит, поскольку там каша пшённая с мясом плавает, а ещё крепкий чай с сахаром. Водочки бы, но наркомовские дают только перед боем.

А что у мужика в голове рождается, когда ему заняться нечем? Желания всякие начинают появляться. От будничных, типа позабавиться чем-нибудь, до плотских: найти бы бабу, да поваляться её на сеновале так, чтоб потом нижний дружок долго головы не поднимал. Вот и я, когда Сухов отправил меня в резерв, оказался в таком положении, когда «дело было вечером, делать было нечего».

Чтобы занять себя, я отправился к ремонтникам. Вздохнул украдкой, когда увидел свою машину. Это же не просто авто — железный конь, боевой друг и рабочий инструмент, который безжалостно бросил на произвол судьбы в непростое время. Хотелось поскорее снова оказаться за баранкой, чтобы не пропустить самое интересное. Я-то знаю, что советско-японская война скоро кончится. Что же мне, сидеть и ждать, пока это случится? Хотя фраза, брошенная Гогадзе, дескать наши войска собираются десантироваться на японские острова, свербела в голове. Но пока я не знал, как к ней подступиться.

Вспомнился фильм «Я, робот». Там персонаж задаёт вопросы виртуальной модели учёного, когда ведёт расследование, а та ему говорит: извини, мол, я в ответах ограничен. Задавай правильные, получишь ответы. Мне-то здесь у кого спрашивать? У комбата Сухова? Он если даже и знает, то не скажет. Я не начштаба и не разведкой заведую. Всего лишь водитель.

Пока шёл, переключился на созерцание окрестностей. Со всеми этими приключениями даже не заметил, что дожди сменились сухой солнечной погодой. Дорога среди деревьев теперь пылила, и я ощущал, как тёплый ветер врывается под воротник, лаская шею. Что ж, дело хорошее. Мокрядь и глубокие колеи — ну их к такой-то матери! Я ж не танкист, да и то: сам видел, как «тридцатьчетвёрки» умудряются застревать в непролазной жиже.

Подойдя к мастерской, я увидел, как Кузьмич стоит, наклонившись над мотором грузового автомобиля. Старый мастер даже куртку скинул и теперь был в одной пропотевшей гимнастёрке, что явно говорило о том, что работа не из лёгких. Лицо, как всегда, выражало усталость и недовольство. Лохматые седые брови сошлись на переносице. Но это уже давно не отталкивало, как поначалу. Каждый раз, когда Кузьмич говорил, в его голосе проскальзывала нотка заботы, и я знал: в глубине души он хотел одного: скорейшей победы, и чтоб вернуться в свой родной колхоз, где он заведует всем механическим хозяйством.

— Здравия желаю, Кузьмич! — крикнул я, стараясь перекрыть гул мотора.

Мастер махнул рукой, глянув на кабину, в которой сидел его помощник. Тот выключил движок. Кузьмич повернулся, уставившись на меня.

— Оленин, ты опять будешь мне нервы трепать своим хламом? Как будто не знаешь, что мне некогда, — пробурчал он, закатывая рукава своей старой рабочей гимнастёрки. Такую проще было выбросить, чем стирать. Но таков уж советский человек: всякая вещь в хозяйстве пригодится, а последний этап — это когда «на тряпки».

Голос мастера был ворчлив и полон усталости, но я чувствовал, что под этим слоем раздражения скрывается понимание.

— Нервы трепать не буду, Кузьмич, — ответил я, стараясь говорить вежливо и улыбаясь. — Но это действительно серьёзно. Если не отремонтируешь, я не смогу возить комбата. А он, между прочим, терпеть не может ездить на танке. Он же после ранения, слыхал?

— Угу, — кивнул мастер, вытирая тряпицей чёрные руки. — Я ж там был с ним. Ну, под Берлином.

Кузьмич покачал головой.

— Я б того сучёныша, который из фаустпатрона по танку комбата жахнул, собственными руками придушил. Жаль, наши его в дуршлаг превратили. Но успел-таки Сухова ранить.

Мастер прочистил горло.

— Так чего припёрся, Оленин? Там у тебя менять больше половины, — буркнул он. — И не жди от меня чудес. Я не волшебник, а всего лишь механик. Говорил тебе: проще было бы списать.

— Знаю, — вздохнул я, ощущая, как обида и раздражение накатывают. Не на Кузьмича, конечно. На собственную глупость. Когда вёз японского лейтенанта обратно, не стоило так гнать по таёжному просёлку. Может, тогда бы удалось доставить пленного к начальнику разведки. С другой стороны, тогда бы я не узнал про сокровища и не стал владельцем катаны, обладающей какими-то странными свойствами.

Мастер опять начал бормотать что-то под нос, пока я был погружён в собственные мысли. Вроде бы и общались мы с ним уже не первый день, а порой его постоянное недовольство начинало угнетать. В нём чувствовалась усталость от войны и бесконечного труда.

— Ладно, Кузьмич. Прошу тебя: уж постарайся. Сам всё понимаешь.

Он только рукой махнул и опять погрузился в механизмы грузовика.

Уходя, я подумал, что стоять тут и глаза мозолить смысла нет. Ещё нарвусь на доброе слово. Потому подумал немного. Придётся подождать, пока ремонтники закончат, а за это время можно заглянуть к Зиночке. Мы с ней всегда находили время, чтобы укрыться от мира в каком-нибудь приятном закутке.

Когда я подошёл к складу, она заполняла какой-то формуляр у полки с ящиками. Её улыбка, как солнечный луч, пронзила сердце старого вояки, и я почувствовал, как все заботы отступают.

— Алёша, ты пришёл! — её глаза заблестели, когда увидела меня.

Я подошёл ближе, обнял, вдыхая запах — смесь сладковатого женского пота, запаха хвойного мыла и едва уловимого аромата её парфюма. Девушка всегда остаётся собой, даже если вокруг война. Вдруг подумал, что такие моменты в моей теперешней жизни — особенные, как бы ни странно это звучало. Зиночка для меня не просто женщина, она спасение в этом хаосе. Я ведь в прошлой жизни удрал на войну от невзгод на личном фронте. Попал на Дальневосточный, настоящий, и оказалось, тут есть для меня маленький кусочек счастья.

— Зиночка, как же соскучился по тебе, — прошептал я, наклонившись к ней. В этот момент мир вокруг нас словно затих, и я понимал, что ни одно сражение не может сравниться с тем чувством, которое испытываю рядом с ней. Мне становится спокойно, будто и нет никакой войны, и не ждёт нас десантирование на вражескую территорию.

Девушка улыбнулась и, потянувшись, коснулась моих губ своими. В этот момент я понял, что мы оба нуждались друг в друге. Позабыв обо всём, я увёл её в самый дальний угол палатки, где нас не смогли бы так просто найти — переезд склада на новое место пока не состоялся, это было временное место, потому в таком бардаке нас никто найти при всём желании не сможет. Даже Лепёхин, любитель чужими руками резать покрышки, не припрётся.

— Здесь нас никто не найдёт, — сказал я. Зиночка в ответ вжалась в меня, и, когда наши губы встретились вновь, я забыл обо всём. Это была не просто физическая связь — это было что-то большее. Я чувствовал её каждую клетку, её нежные руки, которые искали моё тело, словно мы оба были на грани, на краю жизни и смерти.

Про Зиночку не скажешь, что она большая искусница в половых вопросах. Некоторые вещи, так понимаю, ей вовсе неизвестны. Если рассказать — испугается и убежит. Что поделаешь? То, что знали в середине ХХ века, в XXI стало обыденным. Типа «если у вас такого нет в постели, вы оба — брёвна». Но мне, хоть и переродился я в молодом и пышущем здоровьем теле, акробатические этюды и сексуальные изыски не требовались. Хватало и того, что Зиночка была очень страстная.

Когда всё закончилось, и мы лежали, обнявшись, я нежно коснулся её волос, понимая, что такие моменты в жизни надо ценить и благодарить за них.

— Как же мне хорошо с тобой, — произнёс я, и Зиночка лишь улыбнулась в ответ, её глаза светились счастьем. Это чувство в её взгляде заставило меня на мгновение забыть о войне, о страданиях, о смерти. — Ты прости, что я вот так, без предупреждения.

— Мне оно и не нужно, — прошептала девушка.

— Как там Лепёхин? Не заглядывает? — поинтересовался я.

Зиночка пошевелилась.

— Да ну его… к чёрту.

— Что, опять пристаёт? — нахмурился я. За ним и так должок за порезанные покрышки. Если ещё и ручонки свои снова тянет в сторону Зиночки…

— Да нет. Но смотрит, как волк голодный. Только и ждёт момента, как бы… — она скромно умолчала.

— Ты не бойся его. Если что — скажи. Я тут намедни катану в бою взял у одного японца.

— Катану?

— Ну, сабля такая. Меч, — пояснял я. — Припрётся Лепёхин, передай ему: отчекрыжу причиндалы по самый корень.

Зиночка уткнулась мне в плечо и стыдливо захихикала. Представила, видимо. Вскоре она задремала. Я полежал немного и, как ни хотелось покидать любовного гнёздышка, понял, что надо уходить. Осторожно поднялся, стараясь не разбудить девушку. Она крепко спала, её дыхание было тихим и ровным. Я выбрался из палатки, и, пока шёл, мысли вернулись к сокровищам.

Вспоминались слова лейтенанта японской армии Сигэру. Он говорил о вагоне, рухнувшем в реку. Наверняка бронированный. С хорошими замками. Возможно, внутри даже сейфы. Об этом я лейтенанта расспросить не успел. Жаль, надо было. Но наш поединок случился слишком внезапно. «Повели себя, как два взбесившихся барчука, блин! — подумал недовольно, вспомнив обстоятельства „дуэли“. — Тоже мне, Лермонтов с Мартыновым!»

Ладно, кто старое помянет, тому вставная челюсть положена. Теперь мне надо было разработать план, как всё это забрать. Стоп. А зачем? Вот для чего мне столько золота и драгоценностей? Я ведь в Советском Союзе если останусь, мне столько денег не потратить. Ни машину личную не купить, — их пока слишком мало, да и те наперечёт. Что же? Дом где-нибудь в Москве? Если бы сейчас шла Великая Отечественная, отправил бы большую часть на нужды фронта. Пусть бы на них построили, скажем, истребительный авиаполк. Или танковый.

Но теперь время изменилось. Просто отдать на нужды страны, чтобы помочь ей восстанавливаться из руин? С другой стороны, ценности-то китайские. У них сейчас ещё хуже. У нас, по крайней мере, только западная часть державы пострадала. Поднебесную трясёт с начала ХХ века. То революция, то гражданская война, то оккупация Японией, то советско-японская война.

Надо подумать. Но это потом. Прежде решу, как достать сокровища. Я понимал, что план не может быть спонтанным. Следует быть осторожным, чтобы не попасться. Хоть и служу в СМЕРШ, но лучше ни с кем информацией не делиться. Необходимо просчитать каждый шаг. Что я сделаю, когда доберусь до места? И что, если кто-то другой тоже захочет заполучить эти сокровища? Вдруг Сигэру успел ещё с кем-нибудь поделиться? Хотя вряд ли. Он рассказал о них, одной ногой стоя в могиле.

С другой стороны, мне без помощника в этом деле нельзя никак. Один точно не справлюсь. Или смогу? Нет, сначала надо наведаться в то место, провести разведку. Но как, если я не вольный казак, а подчинённый водитель? К тому же неизвестно, освободили наши ту территорию или нет. Вдруг она ещё под японцами?

От количества вопросов без ответов голова начала пухнуть. Я пытался разобраться в сложившейся ситуации, но мысли путались в хаосе, не поддаваясь логике. Чтобы справиться с нарастающим напряжением, решил, что пора обратиться к Гогадзе. Он при штабе, сможет найти нужную информацию. Правда, придётся долгонько топать: всё-таки штаб полка не в соседней комнате. Хорошо, что наш батальон постоянно движется в его полосе наступления.

— Алексей! — меня окликнули, стоило сделать несколько шагов в сторону от расположения батальона.

Я чертыхнулся про себя. Обернулся. Оказалось, зря ругался. Ко мне от штабной палатки шёл Сергей Добролюбов, бывший следователь МУРа и наш оперативник.

— Здравия желаю! — мы пожали руки. — Слышал, ты японского офицера на дуэли убил?

Пришлось кивнуть. Шила в мешке не утаишь.

— Было дело, — ответил неохотно.

— Ну-ну, — Добролюбов посмотрел на меня как-то… слишком пристально, что ли. — Ничего он тебе перед смертью не рассказал?

Я поднял брови. Так-так. Начинаются проблемы.