Оленин, машину!

Глава 40

Попрощавшись со следаком, я отогнал машину к ремонтной площадке, где уже копошился Кузьмич со своими коллегами. Они возились с каким-то броневиком, пытаясь его реанимировать. Моя машина тоже выглядела не лучшим образом — пули прошли по салону, оставив рваные отверстия. Одно колесо в дороге прохудилось, пришлось менять на запаску. Тормоза тоже работали не лучшим образом, да и подвеска, хоть она тут и простенькая, вела себя подозрительно.

Кузьмич, завидев меня, сначала нахмурился, но, заметив состояние автомобиля, скривил лицо и издал недовольное ворчание.

— Ну, что у нас тут, Лёха? — буркнул он, отставляя в сторону гаечный ключ и поднимаясь, чтобы осмотреть виллис. Он внимательно обошёл его кругом, разглядывая следы пуль, слегка пнул ногой спущенное колесо. — Прямо сито какое-то. Тут тебе и пробоина в радиаторе, и дверь погнута, и покрышка как в решете… Да уж, работы будет.

— Это ты ещё не видел, что внизу творится. Полный аллес капут, — я вымученно улыбнулся, поскольку усталость накатила с новой силой.

— Нормально ты так покатался.

— Да уж, пришлось японским милитаристам задать жару. Машина без повреждений не обошлась. Но едет, а это уже хорошо.

— Едет, говоришь? — проворчал старый мастер, вытаскивая из кармана кисет. Свернул самокрутку, закурил, не отрывая взгляда от дыры в дверце. — Ладно, пробитое колесо — это дело ясное, найдём запаску. А вот радиатор… И что там ещё говоришь?

Я перечислил «симптомы заболевания».

— Тут придётся попотеть, — мастер тяжело вздохнул. — И подвеску тоже надо будет рихтовать, иначе её заклинит при малейшей тряске. Да и стекло надо новое, — он постучал пальцем по пусто раме.

Я только кивнул, не зная, что ещё добавить. Да и усталость была такая, что слова сами терялись.

Кузьмич посмотрел на меня, потом махнул рукой:

— Да ладно, Лёха, давай, иди отдыхай. Главное, сам жив-здоров. Как там казачок наш?

— Нормально.

— Не зацепило?

Я трижды сплюнул через левое плечо и пошутил:

— Вашими молитвами.

Кузьмич усмехнулся.

— Справимся как-нибудь, не в первый раз, — сказал он, с сочувствием глядя на виллис, словно это не машина, а заболевший близкий ему человек. — Завтра как новенькую верну, а тебе сейчас явно надо прикорнуть. Выглядишь хреново.

— Спасибо, Кузьмич, — ответил я, чувствуя благодарность за его добродушие, и, развернувшись, направился туда, где должна была быть Зиночка. Пару дней не видел её, и теперь меня неудержимо тянуло встретиться. Вот прямо возжелалось женской ласки, аж сил нет. В прежней жизни к своим годам я со многими дамами встречался. Пресытился, можно сказать. Но теперь, оказавшись в более молодом теле, чувствовал свежие силы. Даже несмотря на усталость.

Зиночка нашлась в маленькой палатке, что служила ей временным жильём. Сидела за сложенным из ящиком подобием стола, что-то читала. Когда я вошёл, девушка подняла глаза, и в них блеснули удивление и радость. Она бросилась в мои широко расставленные руки:

— Алёша! Наконец-то вернулся! — Зиночка прижалась ко мне, уткнувшись лицом в плечо. Я почувствовал тепло её тела, и усталость вдруг ушла куда-то на задний план.

— Ждала? — улыбнулся я, осторожно отстраняясь, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Конечно, ждала. Всё думала, как вы там, целы ли… — она замолчала, будто вспомнив что-то неприятное. — Как всё прошло?

— Мы с заданием справились, — я попытался говорить спокойно, но голос всё же дрожал от недавнего напряжения. — Разведка, как всегда, не обошлась без трудностей. Потери есть… Но главное, что мы выполнили свою задачу.

— Кто погиб? — тихо спросила она, опустив глаза.

— Парня одного, — я почувствовал, как в груди опять щемит. — Боец хороший был. Потом ещё китайчонка одного. Проводника из местных. Взял на себя роль, которой никто бы не захотел. Здорово нам помог.

Она кивнула, и в её глазах мелькнула скорбь.

— Это ужасно… Но… — она замялась, взглянула на меня — ты жив. И это главное. Иди умойся, рукомойник там, на дереве рядом, я тут кое-что приготовила. Как чувствовала, что вернёшься.

Сбросив шинель на спинку стула, я вышел из палатки. Снял гимнастёрку, тщательно вымыл руки, лицо и шею, грудь и спину не забыл. Освежился и, обтеревшись, вернулся. На столе уже стояла простая эмалированная тарелка с едой. В воздухе витал аромат только что сваренной перловой каши и слабый запах тушёного мяса.

— Алёша, садись, сейчас всё подам, — Зиночка кивнула на табурет. Я устало опустился, а она подошла к буржуйке, сняла с неё котелок.

Еда была скромная, но в тот момент казалась мне настоящим пиршеством. На столе передо мной стояла миска с наваристым мясным бульоном, который Зиночка приготовила из оставшихся запасов. Небольшие кусочки мяса плавали в этом янтарном отваре, вместе с несколькими ломтиками картошки и нарезанной морковкой.

— Вот, Алёша, ешь. Тебе нужно силы восстанавливать.

Я взял ложку и сделал первый глоток. Бульон оказался горячим, ароматным и обжигающе вкусным. Он словно сразу согрел меня изнутри, сняв часть накопленной усталости. Рядом с бульоном стоял ещё котелок с перловой кашей.

— Тут с тушёнкой, как ты любишь, — добавила Зиночка, внимательно следя за моей реакцией. — Прости, это всё. Чем богаты. Есть ещё водочка.

— Думаю, наркомовские заслужил, — улыбнулся я.

Вскоре, приняв сто граммов, принялся есть. Рядом лежал небольшой кусок чёрного хлеба, плотного и отлично пропечённого. Зиночка порезала его на ломти, и я взял один кусок, отломил кусочек и обмакнул в бульон. Еда насыщала, силы начали медленно возвращаться. Девушка, тем временем, присела напротив и молча наблюдала, как я ем.

— Ты ешь, Алёша, ешь, — тихо говорила она. — Всё, что есть, тебе.

В тот момент, несмотря на всю скромность пищи, я чувствовал себя окружённым теплом. Этот ужин был простым, но таким настоящим, приготовленным с заботой и любовью, которых мне так не хватало.

Когда настала пора пить чай из алюминиевых кружек, — на сей раз Зиночка составила мне компанию, потому что не ужинала, — я спросил её:

— Как ты тут? Никто не обижает? — намёк был на одного хитрожопого лейтенанта, который мне уже успел напакостить. Должок ещё не вернул.

Зиночка пожала плечами, улыбнувшись устало.

— Вроде бы нет. Эх… Раньше было проще, Алёша. Сидели на одном месте, работали неспеша. А теперь постоянные перемещения, как перекати-поле. Завтра вот опять на новое место перебираемся со всем имуществом. Боюсь, как бы что не потерять. С меня интендант полка голову снимет. Строгий, ужас!

— Ничего, не волнуйся. Это ненадолго, — заметил я загадочно.

— С чего ты так решил? Великая Отечественная почти пять лет шла, — напомнила Зиночка. — А тут, я слышала, японцев этих тьма тьмущая. Квантунская армия, которая против нас стоит, — целый миллион солдат!

— Ну и что? Японцы не немцы, — ответил я. — Они только с мирным населением хорошо воевать умеют. На большее не способны. Когда сталкиваются с опытным и более сильным противником, сразу накладывают в штаны и драпают.

Зиночка вздохнула недоверчиво.

— Так что там, на передовой?

— Всё бегом и бегом, — я усмехнулся. — Всё как в старом стихотворении: «Ура! мы ломим; гнутся шведы».

Девушка нахмурилась.

— Шведы? Откуда тут шведы взялись? Японцы с ними договор, что ли, заключили? Ужас какой…

Я посмотрел на неё с ироничной улыбкой, покачал головой.

— Зиночка, неужели не читала?

Она вздохнула и покачала головой.

— Это из «Полтавы» Пушкина, — пояснил я. — Надо было на уроках литературы слушать внимательнее.

Она слегка стукнула меня кулаком в плечо, усмехнувшись.

— Дразнишься, Алёшка.

— Ещё как, милая, — ответил я.

В палатку к своим сослуживцам вернулся только под утро, когда начало светать. Опять не выспался, но зато остался очень доволен тем, как провёл большую часть этой ночи. Особенно хорошо Зиночке. Когда уходил, она продолжала спать, разбросав волосы по набитой сеном подушке. Утомил я её своими ласками.

Вернулся, подремал пару часиков, а потом поспешил к Кузьмичу. Теперь, на рассвете, стало понятно, что передвижная рембаза расположилась на открытом участке посреди тайги, накрытом маскировочной сеткой. Хотя мне подумалось, что можно было бы и не прятаться: с авиацией у японцев совсем плохо. Наша господствует в воздухе, не давая вражеской даже с аэродромов взлететь. Тех, что у неё ещё остались, конечно.

Когда я пришёл, Кузьмич, потирая руки, уже возился со студебекером. Я узнал в нём тот самый, на котором мы ездили искать вражеских диверсантов.

— Здоров, — мастер крепко стиснул мою ладонь. — Готова твоя железная лошадка. Сделали всё, что нужно.

— Что поменяли? — поинтересовался я, осматривая кузов.

Мне показалось, что Кузьмич, окажись на моём месте кто другой, послал бы на три весёлых буквы, чтоб не совал нос не в свои дела. Но ко мне мастер начал испытывать уважение, потому поделился:

— Поменяли колесо — одно было совсем разбито, — начал он, показывая на новую покрышку. — Лобовое тоже пришлось поставить. Подвеску подправили, чтобы меньше трясло на дороге. И, наконец, заделали сквозные дыры на капоте, теперь не будет ничего поддувать, — закончил он.

— Отлично, спасибо! — ответил я, оценивая работу. — Как всегда на высоте, Кузьмич.

Он, хмыкнув, кивнул:

— Заходи, если что понадобится. А теперь давай, не задерживайся, дел и так по самые гланды.

Я сел в виллис и, посигналив, поехал поближе к штабу батальона. Вышел, потянулся, вдыхая свежий утренний воздух, и увидел Гогадзе, который дружелюбно подмигнул мне издалека. Он подходил с широкой улыбкой на лице, излучая ту энергию, которая всегда отличала жизнерадостного грузина.

— Алёша! — воскликнул он, поднимая руку в приветствии. — Здравствуй, дорогой! Рад видеть!

— Привет, Николоз! Всё нормально, только что с ремонтной базы.

— Как там дела? Возятся со студером? — спросил он с усмешкой, останавливаясь рядом.

— Да, всё в порядке. Кузьмич поминает японцев добрым словом, — ответил я, и, вспомнив о своём трофее, добавил: — У меня есть кое-что, что может тебя заинтересовать.

Я достал японскую винтовку с заднего сиденья, обёрнутую в холстину. Раскрыл. Гогадзе, как увидел, ахнул. Чёрные глаза загорелись, он даже подпрыгнул от восторга.

— Вах! Это же настоящая редкость! Можно подержать? — воскликнул он, протягивая руки.

Я передал ему винтовку, и он, аккуратно бережно, стал её осматривать, с восторгом изучая каждую деталь.

— Красавица, — он погладил ложе, словно бедро любимой женщины. — Как называется?

— А чёрт её знает, — пожал я плечами. — Наверное, какой-нибудь «Тип».

— Какой такой тип? — удивился грузин.

— Да у японцев с фантазией хреново. Что ни вещь — то тип. Вот эта, судя по всему, Тип-99. Четырёхкратный прицел, калибр 7,7 мм. Затвор полированный и хромированный. Дистанция поражения 500–600 метров. Кстати, есть крепление для штыка. Японцы это дело любят. У них штыки даже к пулемётам крепятся.

Пока я говорил, Гогадзе слушал и продолжал ласкать винтовку. Вид у него при этом был такой, словно с женщиной нежничает. Я слышал, что кавказцы питают любовь к оружию, но чтобы вот так страстью пылать… не замечал.

— Продай, — неожиданно сказал грузин, глядя мне в глаза. — Что хочешь проси.

— Да зачем она тебе? — удивился я. — Всё равно сдать придётся.

— На охоту буду с ней ходить. У нас в Грузии такой ни у кого больше не будет!

— Да как ты её домой-то довезёшь?

— Это уж моя забота, — хитро хмыкнул Николоз. — Ну продай, а? Что тебе за неё отдать?

— Да забирай, — просто ответил я. — Будешь должен. А что? Пока не знаю.

Грузин аж просиял.

— Лёша! Генацвале! Ты… такой человек! Вах! Люблю, брат! — и кинулся меня обнимать. Я позволил тиснуть себя разок, потом отстранился.

— Ну, хорош, — заметил с усмешкой. — Скажи лучше, что в штабе слышно?

— Минута! — Гогадзе укутал винтовку, убежал, вернулся с пустыми руками. Подошёл и зашептал. — Слышал я, скоро в Японию поедем!