Оленин, машину!

Глава 36

Я осторожно крался по лестнице, каждый шаг отдавался глухим эхом в пустом здании. Здесь никого не было — административное строение пустовало, только пыль да обломки старых бумаг валялись повсюду. Поднимаясь на второй этаж, я старался двигаться как можно тише. Помещения, которые осматривал одно за другим, были пустыми. Наконец, приоткрыв дверь в самое дальнее, я заметил снайпера. Он стоял у окна, сосредоточенно вглядываясь вдаль. Захотелось взять его живым — возможно, удастся выудить информацию о расположении ДРГ.

Я затаился у двери, оценивая противника. Он был сосредоточен, не заметил меня — казалось, шанс сделать всё быстро и тихо был идеальным. Собравшись с мыслями, я выдохнул и сделал рывок, бросившись на него сзади. Руки уже были готовы сомкнуться на его шее, но в последний момент японец резко развернулся. Удар пришёлся мне в грудь — неожиданно, точно и болезненно. Я понял, что снайпер непрост.

Он двигался быстро, его движения были чёткими и отточенными. Я попытался нанести удар в корпус, но он блокировал атаку, разворачивая тело и перехватывая мою руку. Резким движением попытался сбить меня с ног, но я удержался на месте, ответив захватом. Мы сцепились, как звери, каждый пытался найти уязвимость в противнике.

Снайпер быстро пытался освободиться из моего захвата, резко вывернувшись и ударив меня по ноге. Я почувствовал боль, но продолжал держать, стараясь подавить его. Резким движением выкрутил его руку за спину, но он внезапно вывернулся, нанёс мне удар в челюсть и попытался вырваться. Это была настоящая схватка на выживание.

Мы вскочили.

Я отступил на пару шагов, пытаясь восстановить равновесие. Снайпер использовал момент, чтобы нарастить атакующее преимущество. Сразу же бросился в атаку, нанося серию быстрых ударов, которые я едва успевал блокировать. Его движения были лёгкими и плавными, словно он танцевал, но каждый удар заставлял меня чувствовать его силу.

Я собрался, анализируя его стиль. Он полагался на скорость и технику, а я мог использовать свою массу и силу. Когда он снова попытался нанести мне удар в лицо, я поймал его руку и резко повернул, заставляя его податься вперёд. Воспользовавшись его неуверенностью, врезал локтем в его подбородок. Снайпер отшатнулся, но быстро вернулся в бой, выполнив круговой удар ногой.

Упав на пол, я смог увернуться, и его нога прошла над головой. В этот момент я схватил его ступню и, используя его же инерцию, потянул на себя, заставив упасть. Но он не сдался. Перекатился на бок, освободил свою ногу и, вставая, быстро выполнил прыжок, пытаясь ударить меня с разворота.

Я едва успел увернуться, и наш бой продолжался, как хоровод: мы наносили удары и уклонялись, стараясь предугадать действия друг друга. Я знал, что так продолжаться не может. Нужно было быстрее завершить эту схватку. Решил применить свой последний приём. Собравшись, сделал резкий шаг вперёд, словно хотел напасть, но затем резко остановился, отвлекая его внимание.

В этот миг, когда он был в замешательстве, нанёс удар в солнечное сплетение. Снайпер не выдержал, его тело наклонилось вперёд, и я быстро подхватил его, не давая упасть на пол. Схватив его за запястье, резко повернул. Раздался хруст, враг застонал от сильной боли.

Я встал над ним, уверенно удерживая захват, и произнёс по-японски:

— Сдавайся или умрёшь!

Я тяжело дышал, держа японца на полу, его запястье было в моём захвате, но он больше не пытался вырваться. Его взгляд поднялся на меня — не было в нём ни страха, ни боли, только твёрдая решимость.

— Убей меня, — произнёс он неожиданно на ломаном русском. Я замер, не сразу понимая, что он сказал.

— Что?

— Убей меня, — повторил он, взгляд его оставался таким же спокойным, как и голос. — Это… позор. Проиграть… сдаться. Я — воин. Хочу умереть как воин. Ты должен убить меня.

Я ослабил хватку, чувствуя, как ледяное понимание прокатывается по позвоночнику. Он говорил это совершенно серьёзно. Видел это в его глазах. Не хотел жить, даже если был пленён.

— Откуда русский знаешь? — спросил его по-японски.

— Пленный моряк научил. С крейсера. Он участвовал в Цусимском сражении. Когда всех отправили домой, остался. Жил рядом.

Я качнул головой. Надо же! Эх, поговорить бы об этом. Да не судьба.

— Сдавайся, — сказал ему твёрдо, хоть и понимал, что такие слова для него — оскорбление. — Ты больше не можешь сопротивляться. Это война, и ты проиграл.

Он стиснул зубы и, казалось, ещё крепче напряг свои мышцы.

— Нет, — проговорил хрипло. — Лучше смерть, чем позор. Ты не понимаешь. Жизнь… бессмысленна, если я потеряю честь. Я не могу вернуться домой. Там меня уже нет.

Я не мог избавиться от странного ощущения. Всё это казалось мне совершенно нелепым и абсурдным, но в то же время — каким-то правильным для него. Японец был готов умереть здесь, в этой чужой деревне, просто чтобы не пережить момент своего позора. Мне с такой дилеммой прежде встречаться не доводилось. Слышал об этом, читал в книжках и в кино смотрел. Но вот так, лицом к лицу столкнуться с настоящим самураем…

— Ты должен… уважать это, — добавил он, его голос стал тише, почти умоляющим. — Ты — воин. Ты понимаешь.

Мой разум сопротивлялся его словам. Неужели действительно было настолько важно, чтобы смерть стала избавлением от его собственного чувства поражения?

Я посмотрел на его изнурённое лицо и тихо спросил:

— И ты хочешь, чтобы я это сделал?

Он закрыл глаза и слегка кивнул, словно приняв свою судьбу.

— Да. Это… моя последняя просьба.

Тишина давила. Я держал его, зная, что в следующем движении моих рук можно было бы либо подарить ему жизнь, либо лишить её.

Я всё ещё держал его, ощущая напряжение в его теле. Его просьба висела в воздухе, как туман, обволакивая нас двоих. Японец хотел умереть с честью. Но просто так отпустить его — это было бы слишком просто.

— Ты хочешь умереть, как воин? — медленно произнёс я, ослабляя захват, но не отпуская окончательно. Со сломанной рукой он всё равно представляет опасность. Японец посмотрел на меня, кивнув. В его глазах мелькнула надежда — странная и отчаянная. — Хорошо. Я дам тебе умереть. Но только если ты скажешь мне, где находится ваша диверсионная группа.

Его взгляд резко изменился. В тусклом свете я увидел, как в его глазах мелькнула растерянность. Он не ожидал такого предложения.

— Ты хочешь смерти, как воин? — повторил я. — Тогда скажи, где ваши, и выполню твою просьбу.

Он замолчал на мгновение, его дыхание стало ещё более тяжёлым. Понимал, что я предлагаю, и одновременно это противоречило всему, что он считал честью. Его собственные принципы вели в тупик — он мог бы уйти с достоинством, но ценой предательства.

— Это… это не по-честному, — прошептал он, его голос дрогнул.

— Китайцам это расскажи, которых вы тут несколько веков уже убиваете, как животных, — прорычал я. — Могу оставить тебя здесь подыхать, мучительно и медленно. Или могу исполнить твою просьбу, но сначала ты скажешь мне то, что нужно.

Его глаза метались, словно он боролся с самим собой. Тишина длилась несколько секунд, хотя показалось, что прошла вечность. Наконец, он сдался, его плечи поникли.

— Хорошо… — прошептал он, словно это стоило ему последних сил. — Они… в лесу, на западе от деревни. Два километра. Возле холма с тремя соснами. Их… пятеро. Они ждут… сигнал.

Я сжал его запястье ещё сильнее, подтверждая серьёзность ситуации.

— И это всё? — уточнил я.

Он кивнул.

Я посмотрел в его глаза, которые были полны усталости, но не страха. Он ждал, что сдержу своё обещание, но я ещё не закончил.

— Какой сигнал? — спросил, не ослабляя хватки. — Для чего они ждут?

Японец закрыл глаза, на мгновение показав, что борется с последними остатками гордости. Затем, тихо, словно сопротивляясь собственной воле, заговорил:

— Они ждут ракету, — выдавил он. — Световую ракету. Когда она взлетит в воздух, они начнут своё движение.

— Для чего? — переспросил я, чувствуя, что он вот-вот раскроет самое важное.

— Чтобы ударить по штабу, — сказал он с трудом, словно эти слова стоили ему ещё больше чести. — Главному штабу фронта. Они хотят уничтожить командование. В группе двое камикадзе, они это сделают.

Я задержал дыхание, осознавая серьёзность услышанного. Если диверсия удастся, это может стоить многих жизней и разрушить всю координацию наступающих войск.

— Штаб фронта? — уточнил я, убедившись, что услышал правильно.

Он кивнул.

— Да. Их цель — сорвать командование, посеять хаос. Они считают, что это может дать нам преимущество, чтобы произвести перегруппировку, а им –умереть с честью, если всё пойдёт не так.

Слушая его слова, я понимал, что времени мало.

— Теперь ты… сделаешь то, что обещал? — снова спросил японец.

Я посмотрел в его глаза. Он ждал конца с достоинством, готовый принять свою участь. Я чувствовал напряжение в воздухе, каждый мой мускул был напряжён. В голове вихрем проносились мысли: мог бы его взять в плен, заставить говорить больше, но этот человек уже всё сказал. Он выбрал гибель. Но с этим можно погодить, меня тут мысль посетила.

Я присел на корточки напротив него и спросил:

— В каком ты звании?

Японец посмотрел на меня настороженно, затем выдохнул.

— Лейтенант.

Я кивнул, осматривая его грязную форму.

— Ты что-нибудь слышал про Хиросиму и Нагасаки?

Его лицо напряглось, но видно было, что он не понял, о чём речь.

— Хиросима? Нагасаки? — переспросил он, нахмурившись. — Нет, не слышал. Что с ними?

Я посмотрел на него, словно изучая его реакцию. В глазах не было и намёка на осведомлённость.

— Об американской бомбардировке что-то слышал? — продолжил я, пристально следя за его лицом.

Он замотал головой, и я заметил искреннее удивление в его глазах.

— Ничего. Последнюю радиопередачу из Токио я слушал два дня назад. Ни слова об этом.

Я нахмурился. Выходит, они ничего не знали о катастрофе, которая уже случилась с их страной. Или… её просто не было?

Ладно, пора заканчивать.

Я тихо вздохнул, отпуская его руку. Подошёл к винтовке. Самурай не сопротивлялся, только наблюдал, как снимаю оружие с предохранителя. Чувствовалась его покорность — не как проявление слабости, а как воля, сознательный выбор. Подняв винтовку, я навёл ствол на его грудь. Японец закрыл глаза, выражение лица было спокойным.

Выстрел прозвучал глухо, почти без эха в полупустом здании. Снайпер пошатнулся назад, рухнул на пол. Смерть наступила мгновенно. Я опустил винтовку, глядя на его тело. Потом взял его документы, снайперку тоже прихватил с собой — пригодится. Быстро спустился вниз, подошёл к забору и позвал:

— Марченко! Обойди дом с фронта. Всё кончено.

Разведчик быстро сделал, как сказано. Мы прошли через площадь, сделав знак своим — «Всё в порядке!» — чтобы не пристрелили ненароком.

Когда подошли, увидели, что бойцы стоят хмурые. Не выжил Семченко. Пуля самурая разворотила ему грудь, у парня не было ни единого шанса. Будь мы даже в моём времени, ни один бы хирург, хоть с золотыми руками, хоть с бриллиантовыми, не сумел бы спасти. На душе было горько, одно лишь успокаивало: я отомстил за смерть нашего товарища.

Подошёл к лейтенанту, доложил о том, что узнал от снайпера. Добролюбов тут же полез в планшет, раскрыл его, стал изучать карту.

— Чёрт, тут этих тропинок видимо-невидимо, — проворчал, водя пальцем по прозрачному пластику.

Я кивнул и посмотрел в сторону, услышав шум.

— Товарищ лейтенант! — громко позвал сержант Жилин, обращая внимание командира.

Мы изрядно напряглись: со всех сторон начали появляться местные жители. Они вылезали из каких-то щелей, дыр, выходили из-за полуразрушенных стен, из руин — кто откуда. Шли к нам медленно, подняв руки, тараторили что-то на своём языке. Бойцы, увидев это, ощетинились оружием, но люди явно не были вооружены или агрессивны.

Я посмотрел на Добролюбова.

— Явление, твою мать… — выругался Жилин.

Лейтенант замер, прищурившись, всматриваясь в приближающуюся толпу.

— Спокойно, — сказал он тихо. — Держим дистанцию, но не стреляем, пока не увидим угрозу.

Толпа подступала ближе, голоса сливались в сплошной поток, из которого я не понимал ни слова. Вскоре мы оказались окружены толпой китайцев, которые выглядели ужасно: голодные, чумазые, грязные оборванцы. Они смотрели на нас со страхом и надеждой.