Сукины дети 7. Охота на Ктулху

Глава 13

И только подъезжая к дому, я успокоилась.

Сначала, конечно, хреново было. Слёзы мешали видеть дорогу, и когда я чуть не угодила под машину — во второй раз — я подумала: хватит.

Но сначала… Сначала мне было всё равно. Даже наоборот. Мечтала: вот попаду в аварию, Сашхен тогда попрыгает.

Потом я остановилась… Ну, после того, как получила под коленки бампером Бэхи и прокатилась по её капоту, оставив красивую такую вмятину…

Водитель пытался возбухать, но я ТАК на него посмотрела, что он месяц на девушек смотреть не будет, и детям своим запретит…

Так вот: ЕСЛИ я попаду в аварию, хуже будет в первую очередь мне.

И если я буду продолжать в том же духе, это и будет самым, что ни на есть, доказательством, что я дурочка малолетняя.

Нет уж, спасибо большое. Надо быть взрослой. Надо вести себя так, чтобы никто ничего не заметил. Чтобы Сашхен ничего не заметил.

И я успокоилась.

Солнце клонилось к вечеру, ролики — вжих, вжих по асфальту, машины гудят, а мне хоть бы что.

Вычеркну его из своей жизни, да-да-да. Ему назло.

Дома было пусто.

Повезло: Ави ещё у себя в институте, и объясняться с ней можно не сейчас, а потом. Есть, правда, одно дело, которое откладывать никак нельзя…

Но сначала — в душ.

Вода с меня текла совсем грязная. Коричневые, красные, чёрные потоки убегали в слив, а я включила воду погорячее, и вдруг, неожиданно, разревелась.

Разверзлись, в общем, хляби небесные.

Но лучше сейчас, пока никто не видит.

Зеркало заволокло паром, и когда я протёрла его ладошкой, чуть не заорала: на меня смотрела незнакомая девица с коротким белым ёжиком, с красными глазищами и опухшими от слёз щеками.

Ну не привыкла я ещё к новому луку. И ещё это кольцо в носу… Знаете, как мешает? Но я его ни за что не сниму. Привыкну, не в первый раз. Главное, Сашхена оно бесит, а мне только того и надо.

Стоп. Я же вычеркнула его из жизни. Но всё равно! Раз его бесит — буду носить.

Приодевшись в чистое и глубоко вздохнув, я пошла исполнять то, что должно быть исполнено.

Дверь была плотно закрыта, и как вежливый человек, я постучала.

Тишина.

Ну, не совсем тишина. Я слышала, как он там пыхтит, и когтями по деревянному полу клацает, но открывать не спешит — характер выдерживает.

— Рамзес, миленький, это я.

Знает он прекрасно, что это я. Пыхтеть стал громче.

— А я тебя в салон записала… — нифига я не записывала. Забыла нафиг. — К твоей любимой Наташке. Всё включено: и джакузи с ионизацией, и СПА. Холя и нега когтей…

Когти проклацали к двери, створка отворилась.

— Имей в виду: я тебя ещё не простил.

Пёс протиснулся мимо меня, толкнув мохнатым плечом — специально — и замер вопросительно возле калитки. Настоящий денди: ошейник, поводок — всё при нём.

Ладно, выкручусь как-нибудь. Уговорю Наташку принять нас вне очереди.

Я выпустила пса и мы пошли. Рамзес на меня не смотрел: демонстрировал независимость. Но я-то знаю, что злится он вовсе не на меня. Просто ему не нравится Аннушка. Здесь у них полное взаимопонимание: она тоже терпеть не может собак.

Это от того, что собаки чуют её гнусную внутреннюю сущность, — как-то сказала Антигона.

Не знаю.

Нет, по-своему Антигона права, Аннушка — далеко не подарок, так все про неё говорят, и Алекс и даже Ави…

Но она — единственный человек, который относится ко мне, как к взрослой. Даже совета иногда спрашивает, или помощи — как прошлой ночью.

— Салон в другую сторону, — рыкнул Рамзес, когда я свернула на большую аллею.

— За Генькой зайдём.

Рамзес фыркнул, но возражать не стал. Геньку он одобряет. И как бы он его не одобрял, если Генька его боготворит?

— А салон не закроют? — через пару минут спросил пёс. — Солнце почти зашло.

— Они до восьми работают, — брякнула я, хотя знала, что Рамзес знает, что я знаю: запись идёт до шести, потому что последнего клиента тоже надо помыть, постричь, высушить… А на шесть мы уже однозначно опоздали.

Пёс остановился.

— Ты врёшь, — заявил он. — Я же чую: ни к какой Наташке ты меня не записывала. Зачем?

Я тяжело вздохнула.

— Рамзес, — сказала я. — Ты мой самый большой друг.

И внезапно я поняла: а ведь так и есть. Мама дорогая, и как я раньше этого не понимала? Вернее, понимала, но мысль так и остаётся неосознанной, пока её вслух не скажешь, верно я говорю?.

Вот я пришла к Рамзесу, и наплела ему с три короба, и он прекрасно это знает, собаки ведь чуют враньё, для них это как нашатырный спирт понюхать… И всё равно со мной пошел. Потому что понимает: он мне нужен.

— Ты мой самый большой и верный друг, — повторила я. — А я всё равно тебе наврала. Прости меня, честно-честно. Я больше не буду.

— Будешь, — рыкнул пёс и уселся рядом с лавочкой, как бы приглашая: садись, поболтаем.

А мне и вправду надо было присесть: сама не заметила, что глаза опять на мокром месте и коленки дрожат.

— Я стараюсь. Нет, честно, — плюхнувшись на лавочку, я зарылась пальцами в тёплую шерсть на его загривке. — Но почему-то у меня не получается.

Нос сам по себе шмыгнул, и я отвернулась.

Проклятый нос.

— Просто у тебя возраст такой, — фыркнул Рамзес. — Всё просто ужасно и будет ещё хуже. Но ты потерпи: скоро всё наладится.

— Когда? — я опять шмыгнула.

— Скоро. Когда подрастёшь.

— И ты туда же, — плакать расхотелось. Захотелось кого-нибудь убить. — Только и слышу от всех: когда подрастёшь, когда подрастёшь… Сашхен вот тоже…

И я заткнулась.

Рамзес, не отрываясь, смотрел мне в глаза. Его собственные глаза, карие, с красноватыми отвисшими веками, выражали доброту и сочувствие.

— Давай, — предложил он. — Колись. Расскажи дяде Рамзесу, как поохотилась на тварей.

Я моргнула.

— Я же в душ сходила. И переоделась…

— А я об чём, — он демонстративно почесал ухо задней лапой. — Думаешь, я из прихоти в салон хочу? Вторые сутки воняю, как Тварь подзаборная. Хоть нос затыкай.

— Рамзик, миленький, прости меня…

— Проехали. Я бы и сам сходил, но ты же знаешь…

— Да уж, — я невольно хихикнула. — Если ты в салон один заявишься, да ещё и скажешь: я к Наталье, по записи… Всех там Кондрашка хватит.

Рамзес тоже засмеялся. Но тут же опомнился, и строго заметил:

— Кондратия не трогай. Очень работящий парень, грех жаловаться. Ладно, рассказывай.

Я глубоко вздохнула, и… Ну да. Рамзесу можно. Уж он-то точно не проболтается.

Когда я дошла до чувств, которые испытывала, пока Сашхен нёс меня на руках… На всю жизнь это запомню, честно-честно.

Пёс довольно фыркнул.

— А мы с Терентием как раз ставки делали: когда ты ему признаешься.

Уши запылали мгновенно, и вот сейчас я пожалела, что осталась без косичек: с такой стрижкой уши мои светились, как светофор.

— И давно вы знаете?

— С тех пор, как ты по нему сохнешь.

— Ой блин.

— Феромоны.

И тут до мена дошло…

— Значит, Сашхен тоже знает? — я что хочу сказать: у Владыки стригоев нюх не хуже, чем у Рамзеса.

О-ё-ёй.

— Куда ему, — фыркнул пёс. — Наш Сашхен настолько поглощен другими делами, что на тебя и…

— Ну давай. Договаривай, — голос у меня дрогнул. — На меня и не смотрит, — пёс страдальчески поднял белые брови.

Посидели молча, наблюдая, как в стёклах многоэтажек на той стороне улицы отражается заходящее солнце.

— А знаешь что, — сказала я минут через пять, поднимаясь с лавочки. — В жопу его, этого Сашхена. У нас с тобой своя жизнь, ага? Пойдём лучше к Геньке, он тебе обрадуется. А когда вернёмся, я вымою тебя сама, в домашней ванне.

— Ави опять ругаться будет, — пёс поднял тяжелый зад и вильнул хвостом. — Шерсть, мол, сток забила…

Но было видно, что мысль ему нравится.

— У меня французский шампунь есть, — пообещала я. — Аннушка подарила. Для защиты от желтизны платиновых волос. Сиренью пахнет.

— Сирень — это хорошо, фыркнул пёс и мы пошли дальше.

Положив руку на холку Рамзеса, я счастливо вздохнула.

Жизнь прекрасна и удивительна.

А Сашхен? Да ну его в… Ну, вы поняли.

Генька нам обрадовался.

Спросил конечно, почему я вчера не пришла, и почему сегодня школу прогуляла, но я сказала, что приехала крёстная из Лондона, и мы с ней по магазинам ходили. А что?.. Практически правда.

О новой моей стрижке Генька ничего не сказал. Но заметил, это точно: когда он на меня смотрел, глаза у него делались аж квадратные.

Ну, а колечко в носу он уже видел: я так в школу приходила.

— Так им и надо, — сказал он тогда. Кому и что надо, я уточнять не стала. Ясен перец, Жанке с Юлькой из класса. Как увидели — совсем квёлые сделались. Им, отличницам, это как серебряный кол в печень.

Погуляли мы здорово: недалеко от Генькиного дома была такая собачья площадка: там и горки, и стенки, и бревно, по которому бегать можно… Бегали, правда, мы с Генькой — Рамзес чётко дал понять, что ни на какое бревно он не полезет, слишком стар он для этого дерьма. И пошел валяться на травке.

Но мы оторвались по полной: я сделала Геньку два из трёх. В смысле, обогнала на полосе препятствий.

К нам даже парень подошел, он служебную овчарку выгуливал. И поинтересовался: не хотим ли мы с Генькой в секцию юных пограничников. Ну и Рамзес конечно, как же без него?

Мы вежливо отказались.

Рамзес своё отслужил: кто в армии был, тот в цирке не смеётся. Мне Тварей ночных хватает. А Генька так вообще ботаник, он больше компьютерные стрелялки любит.

Возвращались домой в темноте. Генька порывался меня проводить, но я сказала, что меня уже провожает Рамзес, и он успокоился.

А потом это и случилось…

Шли мы мимо одной подворотни, мы мимо неё сто раз ходили, это соседний с Генькиным дом, и тут я почуяла…

Ну да. Тварь.

Мы с Рамзесом переглянулись, а потом одновременно посмотрели на Геньку. План был очевиден: проводить его, как ни в чём ни бывало, до дому, а потом вернуться, и…

Блин. А с чем вернуться-то? Я ж не на охоту, я гулять шла. С собаченькой и лучшим другом.

— Ни дерьма, ни ложки, — рыкнул Рамзес. И был совершенно прав.

— А? — встрепенулся Генька. — Ты что-то сказала?

— Пошли быстрей, — я ускорила шаг. — Бабушка волноваться будет.

— Нет, ты подожди… — я закатила глаза. Знаю этот тон: теперь он ни жизни не отступит. — Кажется, там что-то есть. Что-то… — Он поморщился, как от лекарства. — Что-то плохое. Страшное.

Я моргнула.

— Ничего там нет. Показалось тебе.

И тут из глубины двора донёсся крик…

Горло перехватило. Я глянула на Рамзеса: что делать?

Но светлый хвост лишь мелькнул, и пропал в тёмной подворотне, и я бросилась за ним.

Через секунду остановилась и посмотрела на Геньку.

— А ты куда?

— Как куда?.. — он вылупился своими зелёными глазищами. — Там же кричали.

Там Тварь. И судя по крику, она до кого-то добралась…

Но ведь Генька! Но ведь Тварь…

А, ладно, некогда щас разбираться.

И я сорвалась с места. Генька за мной.

Я чувствовала: Тварь где-то рядом.

Из глубины души поднялось возмущение: оборзели вконец. Уже и по подвалам не тихарятся, внаглую рыщут!

Оказалось, всё просто: в глухой, запущенный двор выходили двери чёрных лестниц. Они были заколочены, досками крест-накрест.

Напротив — гаражи.

С десяток ржавых ворот глядело на пустырь, в заросший бурьяном двор. Машин в них давно никто не держал — трава росла повсюду, никаких следов шин.

Тварь была там.

Рамзес уже стоял передними лапами на одной из створок, издавая утробный инфразвуковой рык.

Неожиданно дверь подалась, её толкнули изнутри, и прямо на нас, издавая тот самый истошный крик, рванул кто-то с синей мордой, прямо на четвереньках.

Сунув руку под куртку, я рванула из кобуры Бараша… Я ж не дурочка, совсем без оружия на улицу выходить, Бараш всегда со мной. У меня и кобура специальная, на эластичных ремнях…

Палец уже лежал на спусковом крючке, но я вовремя остановилась.

Это был алкаш. Он так и припустил через двор, на четырёх мослах, и исчез где-то за бурьяном.

— Фух, — глаза Геньки, как приклеенные, следили за Барашем в моей руке. — Кажись, пронесло. Это просто пьяница. Назюзюкался до зелёных белочек, и давай орать.

Но я не спешила убирать пистолет. Там, в гараже, всё ещё была Тварь. Я её чувствовала, Рамзес её чувствовал… И Генька её чувствовал: он всё время косился в темноту, потом нервно сглатывал.

Просто Генька ещё не знал, что именно чувствует. И потому не боялся.

— Геня, — сказала я, вставая так, чтобы видеть и пса, и вход в гараж и пацана рядом с собой. — Генечка… А не пошел бы ты домой, а? Бабушка ждёт, пирожков, поди, напекла… — Я чувствовала, что порю чушь. Щас она начнёт визжать и вырываться… — Это просто пьяница, ты же сам видел. Так что ты иди, а мы тут…

— Фиг тебе.

— А?.. — я боялась даже посмотреть на него, Тварь могла прыгнуть в любой момент.

Умница Рамзес встал с другой стороны — чтобы её перехватить, если что.

— Я же чувствую, — сказал Генька. — Там, в гараже, ЧТО-ТО. И ты, Машунья, знаешь, ЧТО. И готова его УБИТЬ.

Блинский ёж. Ну что теперь делать?..

— Если ты сейчас уйдёшь, я потом всё тебе расскажу. Стопроцентов.

— Врёшь. Не расскажешь. Лапши навешаешь, я тебя знаю.

Блин. Блин, не время щас торговаться!

— Ладно, стой здесь, — сказала я. — И не вздумай сунуться за нами, понял? — Я позволила себе бросить на Геньку ОДИН внушительный взгляд.

— С фига ли?

— У тебя нет оружия. И ты не знаешь, что делать.

Это его срезало.

Главное, говорить уверенно, и всё будет норм.

— Ладно. Я подожду.

— Чудненько. Пошли, Рамзес.

В груди тикала бомба. Я всё время думала: почему Тварь не выходит? Ведь алкаш сбежал, она должна броситься за ним… Но почему-то не бросается.

— Стой.

Это Генька сказал.

— Чего ещё?

— Фонарик возьми.

— Спасибо.

Я видела в темноте. И Рамзес видел. Но фонарик всё равно был полезен. Как учил Алекс, я взяла Бараша в левую руку, крепко обхватив её правой. Фонарик зажала в зубах, направив его в ту же сторону, куда смотрел прицел.

Твари света не выносят. Фонарик её ослепит, это даст нам с Рамзесом пару лишних секунд.

Я вошла первой, сразу встала к стене, давая место Рамзесу, прикрывая его, круглое пятно света металось по замусоренному полу, по ржавому запорожцу, он стоял на кирпичах, без колёс, потом упёрся в дальнюю стенку, которая вся была в потёках крови, как в ужастике, а под стеной…

Вот почему она не побежала за алкашом.

Тот был не один — стоило догадаться. Они забрались сюда, чтобы без помех раздавить поллитру, а тут — она. Тварь. Устроила себе лёжку: темно, тихо и мухи не кусают.

Когда круглый пятак света выхватил её из тьмы, Тварь подняла голову и посмотрела на меня.

Из пасти её капала тягучая кровавая слюна, она только что вырвала второму алкашу горло, пустьземляемубудетпухом.

Мордой она походила на гиену, только ростом с тот самый запорожец, от света она потеряла ориентацию, и тогда я присела на корточки и принялась стрелять.

Пистолет я держала крепко, и отдачи почти не чувствовала, просто после каждого выстрела кто-то толкал меня в руку, приподнимая её вверх, но я возвращала прицел на место и стреляла в эту мерзкую слюнявую харю, и я точно попала — у неё словно разверзся третий глаз промеж ушей, но Тварь почему-то не падала, её просто вжимало в заднюю стенку, и лапы дёргались судорожно, когтя неподвижное тело, а хвост дёргался и хлестал по бокам…

Как только прозвучал шестой выстрел, Рамзес прыгнул.

Могучие лапы толкнули Тварь в бок, челюсти сомкнулись на шее и перекусили её пополам. Хруст, который я услышала, был самым мерзким, и одновременно самым приятным звуком на свете.

— Охренеть не встать!

Генька стоял рядом и глазел на Тварь.

— ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? — заорала я так, что он аж присел.

Тварь может быть ещё жива.

Обычному человеку нельзя находиться рядом: даже раненная, она начнёт сосать из него энергию. ОСОБЕННО раненная — в попытке восстановиться.

— Я хотел помочь…

Фонарик я давно выплюнула, и теперь он валялся на полу, и по закону подлости, луч его упирался в тело алкаша и упавшей на него Твари…

Рамзес отошел в сторону, но стоял поблизости на случай, если Тварь дёрнется.

Подойдя к Геньке, я с силой толкнула его в грудь.

— Убирайся! Тебе здесь не место! А ну пошел вон!..

Я ТАК ИСПУГАЛАСЬ.

Не за себя. За Геньку.

Он увидел свою первую Тварь, и теперь его будут мучать кошмары.

Меня мучали.

Когда я увидела СВОЮ первую Тварь — на чердаке заброшки, куда я забралась с чисто исследовательскими целями, честно-честно… Я не спала неделю. Хорошо, писаться в кровать не начала.

Кошмары прошли после того, как я её убила.

Стащила у Сашхена связку колов, канистру со святой водой — ею бесперебойно снабжал Прохор, святая вода у него — крепче серной кислоты, правда-правда.

Хорошая Тварь — мёртвая Тварь, так я считаю. Никогда не могу успокоиться, пока не увижу, как её размазывает тонким слоем…

От моих воплей Генька совсем растерялся. Зрачки у него были огромные, как колодцы, совсем без радужки, он открывал и закрывал рот, словно хотел что-то сказать, и никак не мог: заикание напало.

Выручил Рамзес.

Вразвалочку подошел к Геньке, осторожно, наклонив голову, подтолкнул к выходу и парень подчинился. Опустил руку, зарылся пальцами в тёплую собачью шерсть… Всегда помогает. По себе знаю.

Когда они вышли, я устало опустилась на корточки и прижала руки к лицу. Щеку обдало холодом: я и забыла, что держу пистолет.

Как же я за него испугалась… Ну почему он не послушал меня, не остался за дверью, не пошел домой?

И тут я похолодела. Брякнулась на попу и раззявила варежку.

Так вот что он делал.

Сашхен пытался меня ЗАЩИТИТЬ.

Когда он орал на меня, как потерпевший, когда грубил и не хотел брать с собой на охоту… Он за меня БОЯЛСЯ.

Это был настоящий инсайт.

Если Сашхен всякий раз испытывает те же чувства, которые испытала сейчас Я…

А Генька? Ему-то каково, а?

Увидеть самый страшный ужас в своей жизни, а потом на тебя ещё и орут, словно ты в этом и виноват…

Собрав себя в кучку, я поднялась на ноги и бросилась к двери в гараж. Остановилась, посветила на тварь… Сдохла, точняк. Рамзес бы ни за что не ушел с поста, будь она жива.

Да и я больше ничего «такого» не чувствовала. Эманации боли, страдания, тьмы и беспросветности постепенно рассеивались, уходили в землю.

Достав телефон, я отстучала сообщение полковнику Котову. Адрес, количество трупов — включая Тварь. И количество охотников: двое. Я и Рамзес.

О Геньке я решила пока не говорить. Знаю я их: затащат к себе в контору и промоют мозги… Он потом неделю цветные мультики наяву смотреть будет.

Думаете, лучше пускай мультики смотрит, чем в кровать писается? А вот и нет. Каждый человек имеет право знать, что он видел. А писаться или нет — от него самого зависит.

Домой шли молча.

Генька был тихий, ни о чём не спрашивал, и когда дошли до его парадного, потрепал по ушам Рамзеса, и не бросив на меня ни единого взгляда, ушел.

А перед нашей калиткой меня ждал Сашхен.