Сукины дети 7. Охота на Ктулху

Глава 1

Тварь появилась неожиданно. И сразу прыгнула, выставив длинные когти, целя мне в горло.

Тяжелое мохнатое тело бросилось между мной и тварью, снесло её в бок, как фантик — я как раз успела выхватить обрез.

Ду-дух, ду-дух, выстрелы грохнули почти одновременно, заряд крупной соли ударил в цель не хуже, чем дробь, тварь взвизгнула, подскочила до потолка и с деревянным грохотом обрушилась на пол.

— Всё, — рыкнул Рамзес. — Ты её уделала.

Кивнув, я безбоязненно подошла к твари и ткнула её носком ботинка.

Мёртвая, она походила на джутовый мешок, набитый деревянными вешалками. Ни глаз, ни пасти, лишь длинные худые лапы с громадными чёрными когтями.

Чёрными они были не от природы — грязь запеклась на них толстым слоем. Там были частички кожи, мелкие обломки костей, и конечно же, кровь. Отличная среда для размножения бактерий.

Одна царапина, и сепсис обеспечен, а вместе с ним — почти стопроцентное превращение вот в такую же тварь, три или четыре недели спустя.

Как это происходит — мы ещё не в курсе.

Сашхен говорит, раньше такого не было. Раньше гули были просто падальщиками, обитателями кладбищ, они никогда не тырились по подвалам, и уж тем более, ни за какие коврижки не полезли бы на крышу.

Мутация. Неизвестный природе феномен. Аномалия.

Я ещё раз потыкала в тварь ботинком.

Хорошие у меня ботинки. С армированной пяткой, с усиленным стальной пластиной мыском и с гвоздями в форме креста, забитыми в подошву.

Я в Бога не верю.

Но отец Прохор говорит, что это не важно. Главное, чтобы Он верил в меня.

— Ну что, идём? — я посмотрела на Рамзеса.

Тот вразвалочку подошел к двери, высунул морду, потянул носом…

— Чисто, — повернув лобастую голову, пёс моргнул. — Можно выходить. Только я её не потащу, — по его спине, по густой, в рыжих и чёрных пятнах шерсти, прошла судорога.

Вздохнув, я вытащила из рюкзака пластиковый пакет на замке, набросила на тварь, с усилием — тяжелая, зараза — перевернула, застегнула молнию…

Как я её поволоку?.. На спине — поясница отвалится, волоком — прохожие удивляться станут: что это тащит столь миниатюрная девочка? Ещё помощь предложат, не дай бог. У нас в Питере граждане отзывчивые, за ними не заржавеет.

Я искательно посмотрела на Рамзеса.

— Может, поможешь? Последний разик, честно-честно.

Пёс фыркнул, сморщив нос.

— Я потом неделю вонять буду. Ави в дом не пустит.

— Да ладно тебе, ты в дом и так не заходишь, живёшь себе в будке.

— Вот именно, — Рамзес переступил с лапы на лапу. — Подстилка так провоняет, что выбрасывать придётся. А мне жалко.

— Я тебя в салон отведу, — пообещав, я тут же пожалела: собачий парикмахер стоит дороже, чем человеческий, а у меня до конца месяца голяк. Но слово не воробей, — как говорит Алекс.

Из кармана куртки выбрался заспанный Терентий, зевнул, показав два ряда острых, как иголки, зубок, и вскарабкался мне на плечо.

— Утро близко, — заметил мыш, цепляясь коготками за моё ухо.

Я умоляюще посмотрела на пса.

— Ладно, сдался Рамзес. — Грузи мешок.

— Ура! — поднатужившись, я взвалила тварь ему на спину, уравновесила, а потом широко распахнула чердачную дверь, чтобы псу было удобнее выбраться.

Лунный свет лежал на скатах крыши толстыми ломтями, и только рядом с трубой притаилась густая чернильная тень.

И такая же тень вдруг прянула сверху, прорезав в лунном свете глубокий чёрный каньон.

— Да чтоб тебя.

Ругалась я тихо, сквозь зубы. Но он всё равно услышал.

Тень подвинулась, повернулась в профиль, в свет попал длинный серебряный хвост…

— Утречко, Сашхен. Как сам?

Между нами было метров десять замусоренного окурками и пластиковыми бутылками пространства, но вдруг стригой оказался рядом. Казалось, он не сделал ни единого движения, даже ресницы не дрогнули. Миг — и он уже почти вплотную.

Позвоночник продрало холодным электрическим током — как всегда, когда Сашхен рядом.

— Потрудитесь объяснить, мадемуазель, что вы здесь делаете, — ледяным тоном попросил он. Я поморщилась: если Сашхен «включил» наставника — значит, дела плохи.

Но сдаваться без боя я не намерена.

— А ничего. Собачку вот выгуливаю. Правда, Рамзес?

Пёс посмотрел на меня укоризненно.

Да, глупость сморозила. Ну какой нормальный человек выкатится на улицу в четыре утра?..

— На крыше девятиэтажки? — ледяным тоном уточнил Сашхен.

— Ну да, — я честно похлопала ресницами. — Тут воздух свежее.

— А что у Рамзеса на спине?

— Бутерброды. Ну знаешь, заодно и позавтракаем…

Сашхен устало присел на корточки и сделал «рука-лицо». В его исполнении это означало: — Я знаю, что ты врёшь, и знаю, что ты об этом знаешь.

Ну и что? Сдаваться не буду.

— Ты помнишь, что ты мне обещала, Звезда моя?

Я фыркнула.

— Звездой меня имеет право звать только Алекс.

— Он всех девушек так зовёт, забыла?

Точняк. Вечно он забывает женские имена, вот и зовёт всех одинаково — чтобы не ошибиться. Но это ничего не меняет.

Рамзес коротко рыкнул и переступил с лапы на лапу.

Намекает: разговор затянулся, а у него на спине груз…

Вздохнув тяжело, словно несёт на плечах всю мировую скорбь, Сашхен поднялся и снял тварь с Рамзеса. Стригой держал мешок одной рукой, на отлёте, будто боялся запачкаться.

— Я её хорошо упаковала, — обиженно буркнула я.

Упс… Вот и прокололась. Ну и ладно, он всё равно уже знает.

— Идём, Горе моё, — небрежно помахивая тварью, словно это авоська с апельсинами, другой рукой Сашхен ухватил меня за плечо и твёрдо направил к пожарной лестнице. — Так что ты мне обещала?..

Хватка на плече стала жестче.

Нет, ничего такого: Сашхен никогда бы не причинил мне боли. Скорее, это было предупреждение. Что он будет очень РАЗОЧАРОВАН, если услышит не то, что хочет.

— Я обещала не охотиться в одиночку.

И я его выполнила — до последней буквы. Со мной ведь были Рамзес и Терентий.

— А по-моему, обещание звучало не так, — голос его сделался сладким. Как лезвие метательного ножа, которое окунули в мёд. Я промолчала. А чего?.. Он и сам прекрасно справляется. — Ты обещала, что НЕ БУДЕШЬ охотиться вообще. В принципе.

Я фыркнула. По-моему, всё очевидно: НЕЛЬЗЯ брать с человека невыполнимого обещания, а потом ждать, что он его выполнит, а?

— А вы, сударь, — Сашхен обратил укоризненный взор на Рамзеса. — От Вас я такой авантюры не ожидал.

Пёс тоже промолчал. Он сосредоточенно пыхтел, переставляя тяжелые лапы по ступенькам. Ступеньки была тонкие, из арматурного прута. Рамзес терпеть не мог спускаться по пожарным лестницам.

Вот если б Сашхен не заявился, мы бы спустились, как все люди — на лифте. Мы были бы пучком… Оттащили бы тварь в лабораторию к Чародею, он бы отсыпал нам законный гонорар — и все в шоколаде!

Так нет, же. Принесла нелёгкая. Корячься теперь на этих железках все девять этажей. И всё бы ничего, если б пришлось подниматься. Но спуск для Рамзеса — это адский ад, у него и так суставы ни к чёрту. Ну, по крайней мере, он на это всё время жалуется…

— До морковкиной задницы спускаться будем, — я укоризненно посмотрела на Сашхена.

— До заговенья, — автоматически поправил тот. — Говорят: до Морковкиного заговенья. И вообще: вы знаете протокол, мадемуазель.

Я вздохнула.

Протокол гласил, что мне ни в коем случае нельзя попадаться на глаза гражданам города Питера. Ну, в смысле, как обычной девочке Маше — пожалуйста, сколько угодно. А вот, как Маше — охотнице на монстров…

— Ночь на дворе, — пояснила я свою позицию. — В доме все спят без задних лапок. Если б кто не спал, я бы знала.

— Правила надо выполнять, — наставительно изрёк Сашхен. Но глядя, как мучительно ковыляет вниз Рамзес, закатил глаза, спустился на три ступеньки, подхватил пса свободной рукой, и… легко и изящно спланировал на землю, под ветви старого ясеня. А потом вновь поднялся ко мне — и завис, как немой укор совести.

Видать, на тебя самого правила не распространяются, — буркнула я себе под нос, осторожно спускаясь по лестнице.

Меня-то слевитировать вниз никто не предложил…

— Просто ты ещё не научилась их выполнять, — он парил рядом, руки в карманах чёрных джинс, рукава до локтя закатаны, и на запястьях видны свежие шрамы… — Сначала строим дом, затем красим.

— Что, кому-то супчика на раздаче не хватило? — я небрежно зыркнула на его запястья. Сашхен отшатнулся — это выглядело так, словно его отнесло порывом ветра.

И пришла его очередь благородно молчать… Потому что я ТОЖЕ знаю, что он знает, что я знаю.

Он лечит людей. Находит безнадёжных, от которых отказались уже все, и врачи и знахари, и даёт им хлебнуть своей стригойской крови. Крови Владыки.

Они выздоравливают, и тогда он «сбрасывает» метку — теперь Сашхен это делает на «раз», одним движением брови.

Говорю «теперь», потому что тогда, пять лет назад, он первым освободился от метки, которая связала их с Алексом. Ну в смысле, освободился, не убив при этом «вторую половину». Раньше никто так не умел.

Дядя Гоплит сказал, это беспрецедентный случай.

Ну, а теперь Сашхен разбрасывает метки направо и налево, как сеятель. А потом собирает.

Как у дяди Эклезиаста: время разбрасывать камни и время собирать камни… Шучу. Никакого дяди с таким именем у меня нет — во всяком случае, живого. Просто я книжки люблю читать. Утерянное искусство, по словам того же Алекса. В нынешние времена все любят мемасики с котиками, а не книжки — так он говорит.

Но тут я не согласна: нет ничего лучше для поднятия настроения, чем посмотреть на котиков. Я бы и себе парочку завела, когда б не Рамзес.

Вот просто вдумайтесь: он считает котиков ВКУСНЫМИ.

Ага. И я об том же.

— Тварь к Чародею отнести хотела? — небрежно, будто так и надо, спросил Сашхен, когда я спрыгнула с последней ступеньки на землю. Спрыгнула, ушла в перекат, встала на ноги и отряхнула руки — до земли метра два было, не меньше. И так же небрежно, как он, ответила:

— Если по правилам — то нет.

По правилам я должна оттащить тварь к дяде Славе в крематорий, предать огню и развеять по ветру.

Понятия не имею, почему Чародей был против правил. Ботанил он не по детски, имел свою лабу на Черниговской, в здании ветеринарки, и тихо-мирно занимался исследованием природы и физиологии Тварей.

Твари, правда, иногда отказывались служить науке, оживали и учиняли разгром в самом институте и на близлежащих улицах. Но это так, пустяки, дело житейское. Чародею почти всегда удавалось списать оживших тварей на бесчеловечные эксперименты над животными и его прощали.

Сам он на охоту никогда не ходит. Но очень хорошо платит охотникам — не знаю, где берёт деньги, но на карту они поступают регулярно, успевай таскать Тварей, или вообще любую нежить — Чародей всё препарирует, без разбору.

Иногда я развлекаю себя такими мыслями: сколько бы Чародей отвалил за живую тушку Владыки — условно живую, надо понимать. Думаю, чтобы препарировать Сашхена, он продал бы не только родной универ, но и последние штаны и саму лабу. Только скальпель бы оставил, одноразовый.

Так вот: почему Чародей по протоколу вне закона — я не знаю, по-моему, очень полезный в хозяйстве чувачок. Это он придумал, что Тварей можно гасить хлоркой: зарядил водяной пистолет доместосом — и айда на баррикады. Про соль я уже вообще молчу… Но Алекс его не любит. И Котов его не любит, хотя и не гонит — хотя мог бы, я-то знаю.

Всё то время, что я размышляла о природе взаимоотношений Чародея и Охотников, мы с Сашхеном стояли рядом, глядя на мешок с дохлой Тварью как бы равнодушно, но в то же время оценивающе.

— Что, деньги очень нужны? — наконец спросил Сашхен.

Я тут же набычилась. Если он думает, что я хожу на охоту только ради заработка, то плохо он меня знает. А это вдвойне обидно, потому что мы с Сашхеном, как Бэтмен и Робин, и по идее, должны знать друг друга вдоль и поперёк. Вот я например, знаю его, как облупленного. И всегда чувствую: когда ему хорошо, а когда у него такая ломка, что готов в собственную руку впиться.

Как всегда неожиданно, к глазам подступили слёзы. Гормончики. Пубертатный период, туды его в качель.

Не хватало ещё, чтобы Сашхен заметил.

— Ничего мне не нужно, — тщательно следя, чтобы голос не дрогнул, я отвернулась. — Пошли, Рамзес. Скоро Ави проснётся. Опять надуется, если нас дома не лежит.

Гордо задрав подбородок и стараясь не смотреть на Сашхена, я пошла к дороге. Далековато до дома, пешком-то. Но ничего, пробежимся. Дядя Гоплит сказал, что Рамзес слишком «загруженный». Это он так деликатно намекнул, что он толстый, как колобок, но кто я такая, чтобы запрещать собачке хорошо кушать?

— А салон? — собачка по своему обыкновению упёрлась, как молодой баран.

Я закусила губу. А ведь мы почти ушли…

И Сашхен просто НЕ МОГ заметь предательских слезинок, честно-честно.

— Да ведь ты нёс её каких-то пару минут, — я повернулась к псу и умоляюще посмотрела ему в глаза. — От тебя и не пахнет ничем, кроме противоблошиных капель…

Упс. Это я зря сказала. Язык мой — враг мой.

Ну кто просил упоминать этих чёртовых блох? Рамзес подхватил их на той неделе, когда мы в одном из подвалов охотились на Чебурынду. Сразу и не заметил, а когда стал чухмариться — так расстроился, словно его за отправлением надобностей застукали, в городском саду…

Заставил меня купить эти самые капли на холку, и клятву дать, что язык отсохнет, если проболтаюсь о блохах.

Проболталась.

Теперь он ТОЧНО не зайдёт в дом, пока не искупается в семи водах, восьми киселях и в розовой воде впридачу.

По-моему, Рамзес тайно влюблён в Ави — то есть, Аврору Францевну, мою приёмную мамочку.

Ничего личного. Но когда Я прошу его понести немножко Тварь на спине — торгуется, как узбек на рынке. А стоит Ави попросить принести её сигареты — кидается так, что только ковёр из-под лап летит.

Несправедливо, а?..

— Идём, Горе моё, — всё так же небрежно держа Тварь, Сашхен положил руку мне на плечо и повернул в сторону двора. Там, небрежно прислонившись к поребрику, высился Хам, чёрный, как Обелиск, и такой же загадочный. — Отвезём тварь к Чародею. Пускай запустит в неё свои электроды…

— Ура.

Стараясь, чтобы в голос не прорвалось слишком много счастья, я припустила к Хаму.

То, что Сашхен согласился, означает, что он не будет ругать меня за охоту. И Алексу не сдаст — хотя это и так очевидно, с Алекса взятки гладки. Скажет: сами виноваты, штабс-капитан, распустили личный состав… Так что, Алексу Сашхен по-любому ничего не скажет. И тварь по этой же причине отдаст Чародею, а не отнесёт в крематорий: у дяди Славы и учёт и запись, а Чародей действует анонимно.

Но самое главное: он не будет меня ругать.

Не люблю я этого. Сразу такое чувство, что мне опять восемь, и что все вокруг большие, одна я, как дура, маленькая…

Эх, жалко Мишка не дожил до нынешних времён. Наверняка он бы согласился стать моим напарником! Мы бы вместе гасили Тварей, и прикрывали друг другу спину, как настоящие друзья.

Как всегда, при воспоминании о Мишке стало грустно.

Моя вина. Мой крест. Никогда себе не прощу…

— Что пригорюнилась, Марья-краса?

Хлопнув дверью багажника, где упокоилась Тварь, и подсадив на высокую ступеньку Рамзеса, Сашхен устроился на водительском месте. А потом испытующе посмотрел на меня.

— Сам ты… Королевич Елисей.

В глубине души я млела, когда Сашхен обращался ко мне вот так, запросто, давал милые прозвища и вообще был милым.

Но никогда-никогда никому-никому в жизни в этом не признаюсь.

— Ладно, так зачем тебе всё-таки деньги?

Он тронул Хам, и тот послушно, как дрессированный рысак, оторвался от обочины и покатил к выезду из арки.

— Рамзеса в парикмахерскую отвести.

— А если серьёзно? — вот прицепился, фиг отлепишь… — Тебе же мама даёт достаточно. Насколько я знаю, Аврора вообще не считает, сколько ты берёшь.

— Да, но на карточке-то лимит.

— Резонно.

Мы помолчали.

Я пыталась устроиться так, чтобы обрез не давил в ребро, но ничего не получалось: какой бы он ни был короткий, я всё ещё была мелкой, и до размеров Шварца, чтобы держать винчестер одной рукой, дорасту не скоро…

— Что ты вошкаешься? — раздраженно вопросил Сашхен, и так крутанул руль, что мой обрез со стуком вывалился на пол.

Упс… Теперь он сразу поймёт, на что я потратила все деньги.

— Между прочим, я полгода копила, — предвосхищая вопрос, сказала я.

— На котлетах экономила, — наябедничал Рамзес.

Это его личная обида: котлеты всегда шли на благотворительные цели, то есть, в его ненасытную утробу…

Сашхен молчал. Напряжение в салоне копилось, как пар под крышкой чайника, и я не выдержала.

— А ты попробуй с моим весом мечом махать. Или шпагой — как советует Алекс. А какая, в задницу, шпага, если у Тварей шкура, как дублёная резина, об неё любое оружие ломается, как спичка. А с обрезом я хотя бы могу держаться на расстоянии…

— Да я что?.. Я ничего, — Сашхен вновь так крутанул руль, что стало ясно: он очень даже «чего». Просто в ПОЛНОМ шоке. — Я что хочу сказать: нахрена ты к дилерам попёрлась? Обрез самопальный, как он тебе ещё пальцы не отстрелил, вместе с головой?.. Вечером сходим в наш арсенал. Я сам тебе что-нибудь подберу. Заодно потренируешься.