Импровиз. Одиночество менестреля

Глава 3 Ч. 3

Ланс слушал Регнара, не перебивая. Странное дело, но менестрель готов был поклясться, что еще пару недель назад мог бы сказать тоже самое. Нравоучения от Коэла, многозначительное молчание Регнара с таким осуждающим выражением на лице, что желание что-либо рассказывать пропадало напрочь. Ему всё время казалось, что из неразлучной некогда тройки лишь он один сохранил юношеское желание делиться мыслями и чувствами, а его друзья безнадёжно постарели и думают только о себе и своих заботах, не обращая внимания на его излияния. Оказывается, Регнар страдал от того же. Вполне возможно, что и Коэл мучился — только соберёшься поделиться, как тебя Жермина пилит с утра до ночи, а тебе рассказывают о скрипках-примах и расстроенных клавикордах.

Почему же так получается? Трое взрослых неглупых людей, знакомых с отрочества, перестали находить общий язык. Вернее, каждый решил, что единственным возможным предметом для общения должна быть его жизнь, его интересы, заботы, беды… О своём говорить — пожалуйста. Слушать другого — скучно и не интересно, короче, пустая трата времени. При этом каждый понимал, что его слова пролетают у товарищей мимо ушей и жутко из-за этого злился, хотя и стеснялся дать волю чувствам. И, если подумать, так же обстоят дела у всех окружающих Ланса людей — дружелюбны они или враждебны, не важно. За редчайшим исключением, но и этих становится всё меньше и меньше, словно святых великомучеников. Да менестрель и сам — далеко не праведник. Рассказывать о себе ему всегда было интереснее, чем слушать о чужой жизни. Но надо же с этим как-то бороться? А если наделал ошибок, то искупать их.

— Ты прав, Регнар. Прав целиком и полностью. Я ещё раз прошу у тебя прощения. И знаешь что… Я помог тебе отыскать Анне, чего бы мне это ни стоило. Дай только восстановить силы. Мы будем искать её по всем миру. Пришло время отдавать долго дружбы и я их отдам сполна.

— Ну, предположим, мы её разыщем… — пожал плечами альт Варда. — А что потом?

— Ты хочешь сказать, что мы с ней всё равно останемся венчанными мужем и женой?

— Конечно.

— Тогда я тебя удивлю. Когда мы найдём Анне, а обращусь в ближайший монастырь и приму постриг.

Ещё несколько мгновений назад менестрель и не подозревал, что примет такое решение. Определённо, сегодня он удивлял самого себя, но удивлял приятно. Ведь красивое решение. В церковных храмах тоже нужны музыканты и ему не придётся рвать навеки с музыкой, а уход от мира после предыдущих рассуждений представлялся счастливым избавлением. Ни ты не будешь страдать от пренебрежения окружающих, ни они от твоих поспешных слов или необдуманных поступков.

— Ты с ума сошёл, Ланс?

— С чего ты взял? Может, это решение зрело во мне очень давно?

— В тебе? — Вот теперь Регнар выглядел по-настоящему ошарашенным. Всё-таки удалось пробить его защиту, казавшуюся непреодолимой. Вот что значит — хорошая импровизация! Она важна во всём: в музыке, в фехтовании, даже в общении с друзьями. Удивить — наполовину победить. — Вот уж не поверю!

— Твоё право. Конечно, я слегка преувеличиваю. Не очень давно. Года два.

— Но ведь ты женат!

— И что с того?

— По законам Церкви женатый человек не может принять постриг.

— Это в Аркайле, Унсале, Трагере и Кевинале. А на юге материка — разрешается. В Лодде архиепископ даёт развод тем, кто желает уйти в монастырь. Вирулийцам он тоже даёт развод, а свои иерархи смотрят на это сквозь пальцы, хотя сами опасаются гнева Унсальского собора.

— А лоддеры Унсальскому собору не подчиняются?

— Лоддеры подчиняются только сами себе.

— Вот, оказывается, как… — Регнар развёл руками. — Ты уже всё решил и всё продумал.

«Только что и на ходу, — подумал Ланс. — Всё-таки я — мастер импровиза. А ты, мой дорогой друг, до конца дней сих будешь повторять чужую музыку нота в ноту».

— Монашество — серьёзное решение, — сказало он вместо этого вслух. — Его нельзя принимать на горячую голову, без раздумий.

— Погоди! — вдруг встрепенулся маг-музыкант. Даже ладони вскинул, будто желая остановить друга. — А как же Реналла? Ты хотел её отыскать! Ведь не станешь же ты утверждать, что чувства остыли?

— Не остыли, но застыли. Если сравнить мою любовь с расплавленным железом, то, попав в форму обстоятельств, она застыла, стала неизменной и незыблемой. Она больше не клокочет и не сжигает всё на своём пути. Она не станет больше, но не станет и меньше. Я не отказываюсь от своих слов — я хочу знать, что у Реналлы всё хорошо, что ей ничего не угрожает. Но для этого мне не обязательно встречаться с ней, говорить, снова вносить смуту в её жизнь.

— Как это не похоже на прежнего Ланса альт Грегора, — покачал головой Регнар. — Ушам своим не верю.

— Понимаешь, для меня главное — её счастье и душевное спокойствие. Обретёт ли она то и другое, если рядом буду я? Ты же отлично меня знаешь, мою способность постоянно впутываться в неприятности, нарываться на скандалы, ссориться с сильными мира сего. Смогу ли я обеспечить ей сытую и безбедную жизнь? Ведь мои доходы напрямую связаны с необходимостью колесить по свету, выступать, мелькать на балах и пьянствовать до утра в окружении поклонников. Какая женщина вытерпит это? А тем более, у меня есть главный довод. Надеюсь, он убедит тебя лучше, чем остальные.

— Какой же?

— Если я останусь в миру и разыщу Реналлу, я всё равно останусь женатым человеком. Ты не забыл?

— Не забыл…

— Значит, либо мне придётся поступать бесчестно, либо, опять же, наблюдать за Реналлой издали. Как говорят некоторые поэты, страдать издалека. Ну, и кому от этого станет легче? Может, тебе? Как ты тогда соединишь свою жизнь с Анне?

— Но получается, что ты жертвуешь собой…

— Во-первых, да, получается. Ничего в этом нет нового или удивительного. Это вам со стороны казалось всегда, что я живу исключительно для себя. А мне постоянно приходилось примеривать свои поступки к мнению окружающих, к их желаниями потребностям. А те нечастые случаи, когда мне это надоедало и я, наперекор всем, начинал делать, что хочу, я ещё долго буду вспоминать — дорого они обошлись. А во-вторых, это мой выбор. Я так хочу. Понимаешь, Регнар? В кои-то веки я хочу сделать то, что хочу я, а не то, что требует от меня сюзерен, Дом, общественная мораль и постулаты веры.

— Хорош, хорошо, — не стал противиться и спорить маг-музыкант. — Твоё право, так твоё право. В любом случае, для начала тебе не помешает восстановить силы и окрепнуть. А вот будешь твёрдо стоять на ногах…

— Согласен! Кстати, ты мне так и не сказал — где мы? Откуда здесь Ита?

Регнар поглядел по сторонам, будто и сам удивился — как он сюда попал? Потёр бороду.

— Мы в Эр-Трагере, — произнёс он так буднично и с ноткой удивления неосведомлённостью Ланса, словно тот должен был определить местоположение на материке по цвету портьер на окнах и трещинам на побелке. — Я не рискнул везти тебя в Аркайл в том состоянии, а лейтенант Уно альт Шаван предложил свернуть по Эр-Трагерскому тракту. Через Трое суток мы были здесь. А Иту повстречали совершенно случайно…

— Постой! Ведь ты же не знал её раньше? Только по моим рассказам.

— Наши благородные спутники объяснили мне, кто такая Ита. Она блистает в Трагере уже больше двух лет. Танцует на всех праздника во дворце и не отказывается от приглашений Высоких Домов. Вскружила головы двум, а то и трём, десяткам пранов. Из-за неё уже состоялась дюжина дуэлей — это, разумеется, только те, что были преданы огласке. Десять раненых и четверо убитых. Когда она узнала, что великий Ланс альт Грегор здесь, в Эр-Трагере и тяжко болен, почти при смерти…

— Я думал, она добьёт меня, чтобы не мучился. Или просто перережет глотку и будет наблюдать, как последние капли крови скатываются в дорожную пыль.

— Что ты такое говоришь? — поёжился Регнар.

— Правильно он говорит! — Послышался звучный голос с едва заметным кринтийским выговором.

Подобно огненному вихрю в комнату ворвалась танцовщица. Сегодня она была в зелёном платье с подолом на две ладони ниже колена. На ногах — замшевые башмачки с серебряными накладками и красные чулки, обтягивающие крепкие икры. диковинные цветы, вышитые алой нитью, струились по лифу и рукавам. Рыжие непослушные волосы удерживал тонкий серебряный обруч с турмалинами.

Следом за ней вошёл худощавый пран лет пятидесяти. Темноволосый, как большинство трагерцев, но рано поседевший — серебра на его голове давно стало больше, чем черни. Проседь в заострённой бородке. Прищуренный левый глаз. Ланс не мог не узнать его. Капитан бастард-галеры «Медовая» — Васко альт Мантисс из Дома Чёрного Богомола. Когда-то давно, в сражении в проливе Бригасир, менестрель бился на палубе «Медовой», возглавляя абордажную команду.

Ох, и вломили тогда браккарцам!

Ланс помнил, как шагал по скользким от крови доскам, перепрыгивая через трупы и тяжелораненых. Глаза и нос щипал пороховой дым. Лязгала сталь, гремели пушечные выстрелы.

Когда окованный медью таран «Медовой» проломил борт браккарской каракки, северяне сыпанули в драку, словно муравьи. Трагерцам пришлось туго, даже гребцы схватились за оружие. Капитан Васко уже намеревался дать приказ табанить, но тут борт в борт к ним подошла ещё одна бастард-галера — «Верная». Её абордажная команда ударила браккарцам во фланг, смяла, смешала ряды, а воспрявшие духом солдаты Ланса довершили начатое дело.

С глухим стуком абордажные крючья воткнулись в высокий, раскрашенный синим и зелёным, борт «Заступницы Бракки», как назвалась флагманская каракка. Трагерцы полезли наверх, раскачиваясь на верёвках, словно циркачи. Менестрель одним из первых оказался на вражеской палубе. Из глубокого пореза на предплечье текла кровь и приходилось время от времени вытирать ладонь о штанину, чтобы не выронить шпагу. Зато кираса, хоть Ланс и не любил их раньше, приняла на себя аркебузную пулю и устояла, хотя рёбра под вмятиной болели, будто конь лягнул. В отчаянной схватке они загнали браккарцев на нижние палубы и не давали носа высунуть, ведя неприцельный огонь сквозь световые решётки люков.

В это время к островитянам подоспела подмога. Двадцатипушечная каракка «Морская наездница» приблизилась борт в борт и выстрелила картечью по палубе из трёх фальконетов. Ланс хорошо помнил, как кусок железа просвистел, обдавая ветром на расстоянии ладони от его виска. Десяток бойцов из его абордажной команды погибли на месте, вдвое больше были ранены. У «Верной» дела обстояли ещё хуже. Кусок рея, срезанный картечиной ударил менестреля по лодыжке. От боли потемнело в глазах, он повалился на палубу, ругаясь, как портовый грузчик. А когда вернулось зрение, то стало ясно — браккарцы не остановились на достигнутом, вознамерившись во что бы то ни стало вернуть «Заступницу Бракки».

Конечно, их встретили яростным отпором. Капитан Васко не подвёл — прислал на помощь гребцов, вооружённых тесаками и кортиками. На палубе каракки сразу сделалось тесно, как на рыночной площади в большой церковный праздник. Моряки резали друг друга, глядя глаза в глаза. Кровь убитого тобой брызгала тебе же в лицо. Менестрель отбросил шпагу и рубился двумя подобранными тесаками, в очередной раз поблагодарив Вседержителя, что не поленился надеть кирасу. Полдюжины глубоких царапин и вмятин на ней — пропущенные удары, каждый из которых мог отправить его на тот свет. Трагерцы дрались отчаянно — ведь они защищали родину, которую северяне пришли завоёвывать. Уроженцев Браккары и так никто не любил, даже купцов, а уж захватчиков и подавно.

В какой-то миг островитяне дрогнули, подались назад. Их прижали к фальшборту и безжалостно перебили при попытке искать спасения на палубе «Морской наездницы». Избежал смерти от клинков лишь тот, кто прыгнул в холодные волны. Но спаслись ли они? Этого Ланс не знал, хотя догадывался, что те, кто не сдался в плен, а попытался доплыть до ближайшей суши, окончили дни в акульем брюхе. Эти твари не давали спуску никому и никогда, с равной жадностью поглощая капитанов и юнг.

Контратакуя, трагерцы ворвались на «Морскую наездницу». Пока менестрель со овей командой загонял неприятеля на квартердек, лейтенант «Верной», имени которого Ланс не запомнил с тремя бесстрашными до полного презрения к смерти моряками вскарабкался по вантам фок-мачты на фордек, развернул установленный там фальконет в сторону кормы и поднёс фитиль к запальному отверстию. Картечь легла кучно, положив на месте не тольок капитана браккарской каракки, но и его помощников, а также матроса, державшего колдершток, и нескольких островитян, перезаряжавших аркебузы. Остальные начали бросать оружие на палубу и поднимать руки.

Только после этого Ланс понял, что не может стоять на правой ноге. Лекари объяснили ему, что тяжёлая деревяшка перебила ему малую берцовую кость на два пальца выше щиколотки. В горячке боя он и не заметил, что наступает на сломанную кость.

Победа в проливе Бригасир вселила уверенность в трагерских моряков, позволила поверить, что и Браккару можно бить в открытых сражениях. Адмирал Жильон альт Рамирез готовился дать ещё одно сражение. Той эскадре, которую вёл сам король Ак-Орр тер Шейл из Дома Белой Акулы. Убитых с положенными почестями похоронили, раненных списали на сушу и два длинных передвижных лазарета — по полсотни крытых тентами повозок в каждом — повезли их в столицу. В Эр-Трагере и врачи лучше, и лекарственных снадобий больше, не говоря уже о том, что всегда найдётся множество добровольных помощниц, как благородных, так простолюдинок, готовых ухаживать за ранеными. Васко альт Мантисс, прощаясь с менестрелем, повесил ему на шею образок святого Игга — покровителя трагерских моряков. Сам капитан носил тогда руку на перевязи. Его зацепило картечью, но чуть-чуть, вскользь. До столицы великого княжества оставалась какая-то парочка дней пути. когда гонец принёс известие о подходе главной браккарской эскадры, о «пушечном штурме» и о позорной капитуляции, подписанной Пьюзо Вторым альт Ортега.

Васко альт Мантисс почти не изменился. Только прибавилось седины и морщин. Одевался он, как и прежде, в кожаный дублет, потёртый там, где его касалась перевязь. Ланс попытался приподняться ему навстречу.

— Куда? Не вставайте… Этого вам лекари пока не позволяли, — улыбнулся капитан, в два широких шага поравнялся с кроватью, стиснул предплечье менестреля. — Рад видеть вас, пускай ещё не в добром здравии, но на пути к нему.

— Я тоже, — лучезарно улыбнулась Ита. — Рука не поднимается зарезать немощного.

— Какой ужас! — искренне удивился Регнар. — Я не ожидал подобной кровожадности от столь прекрасной праны.

— А я не прана!

— О, прошу прощения! Вы же с Кринта… Конечно, я должен был сказать — прекрасная трена.

— Мой отец был краснодеревщиком, а мать до сих пор торгует копчёной рыбой в Кранале. Из меня трена, как из собирателя трепангов китобой.

— Поражаюсь, что вы не выяснили отношения раньше! — восхищённо воскликнул Ланс. — Насколько я понимаю, у вас было несколько дней.

— А нам некогда было, — запальчиво возразила Ита. — Мы одного бесчувственного менестреля отпаивали с ложечки сладкой водой, вливали ему в глотку всякие горькие снадобья, которые он не стал бы глотать, если бы не бессознательное состояние, да вытаскивали из-под него тряпки.

— Вот сейчас про бесчувственного ты в каком смысле сказала? — прищурился Ланс. Спрашивал он не зря — от ответа Иты зависело, как следует вести себя в дальнейшем.

Танцовщица ему нравилась больше любой другой встреченной женщины. Ну, до появления на осеннем аркайлском балу Реналлы из Дома Жёлтой Луны. Но если чувство к Реналле казались внезапными, как захватившая тебя внезапная болезнь — ты ничего не в силах сделать, можешь лишь жалеть о том, что промочил сапоги и не высушил их у костра, а отправился в дальний путь в мороз и вьюгу, то с Итой они сходились довольно долго, примериваясь и приноравливаясь друг к другу. Так бывает, когда в отряд наёмников попадают два бойца, равных по славе и одинаковых по мастерству. Ни один из них не хочет уступать, но и вызвать соперника на дуэль тоже нельзя — законы вольнонаёмных Рот не позволяют. Надо как-то мириться, находить общий язык. Вот они и ходят вокруг да около. Присматриваются, изучают повадки, как два волка, оказавшиеся волею судеб в одной загородке. Часто расспрашивают общих знакомы — чего можно ожидать от подозрительного типа? Потом начинают проверять друг друга в мелочах. На честность, на боевые умения, на остроту ума, на мудрость в принятии решений. В конце концов, один из них признаёт главенство другого. Либо они понимают, что равны, но это не самый лучший выход, поскольку сохраняется соперничество, даже в мелочах.

Так вот и Ланс с Итой.

Они познакомились в Кевинале, когда менестрель в очередной раз нанялся служить к Жерону альт Деррену в Роту Стальных Котов. Никаких особо кровопролитных боёв не предполагалось. Просто начались крестьянские волнения в одной их западных провинций великого герцогства. На границе с Трагерой, что осложняло политическую картину.

Его светлость Валлио Семнадцатый альт Фиеско не мог позволить себе выглядеть кровожадным тираном, поэтому не хотел отправлять армию, чтобы усмирять вооружённую вилами и косами чернь. Да и переброска рейтарских полков и пехотных рот могла вызвать ноту протеста со стороны трагерского правителя — в последнее время тот принимал любое шевеление армии Кевинала на свой счёт. Находясь в плохих отношениях с Браккарой и Аркайлом, рассорившись по надуманному поводу с Вирулией (над устранением торговых разногласий с южным соседом денно и нощно работали посланники, но не успевали), Валио не мог позволить себе нового конфликта с Трагерой. Поэтому барон, управляющий провинцией получил недвусмысленным приказ — утихомирить бунтовщиков собственными силами и как можно быстрее.

Кто мог справиться с поставленной задачей надёжнее, чем Рота Стальных Котов? Да никто!

Капитан Жерон с радостью вцепился в предложение — у его ребят давно не было хорошо оплачиваемых заданий. Как на зло, барон им попался жадный. Разбуди Ланса среди ночи и спроси: «Кто такой барон Орсо альт Тьерри?», он, не размышляя ни мгновения, ответил бы: «Старый скряга». Сухонький, скрюченный добрым десятком болезней, барон изводил внуков и правнуков — оба сына к тому времени скончались в собственных постелях под грузом прожитых лет — капризами имелкими придирками, каждый день грозя переписать завещание, а особо дерзких изгнать из Дома Синего жаворонка, лишив всех привилегий. Лысый — только над ушами оставался невесомый пушок седых волос. Изрезанный морщинами, как горы Соло-Мерро ущельями. Весь покрытый коричневыми пятнами и болячками. Но считать деньги барон умел. Тут ни прибавить, ни убавить. Если бы не благоодное происхождение, он вполне мог бы сколотить состояние, давая деньги в рост, как принято у вирулийцев.

Пран Жерон всегда отличался цепкостью, когда речь заходила о выгоде Роты в целом и его личной, как капитана. Мог торговаться по каждому пункту договора, выгадывать на самой мелкой монетке, пользуясь многолетним опытом часто обводил вокруг пальца незадачливого заказчика. Ну, к примеру, вместо обычной для любого отряда наёмников оплаты за «боевой» день по полному тарифу и за «мирный» день — по половинному, мог составить договор так, что Рота получала оплату независимо от того, сражалась она или нет. За это его и любили. Нет, конечно, за отвагу, мастерство полководца, твёрдость и умение поддержать, когда трудно, тоже любили, но каждый наёмник идёт на войну зарабатывать, а не умирать. В шуточном уставе кондотьерских Рот говорилось: «Проси половину денег вперед. Если обстоятельства позволяют, проси больше половины. Если, получив деньги вперед, можно с ними остаться, ничего не делая, задумайся — ты работаешь за половинную плату, пытаясь получить остальное. Вывод: проси задаток вдвое больше». Наёмник умеет воевать, но ценит свою жизнь, как и свой кошелёк. Большинство из них надеется к сорока годам отойти от дел, купить небольшую лавку в тихом квартале или, если позволит накопленное жалование, доходный дом и доживать свой срок в окружении семьи и соседей. Это Ланс приходил в Роту, чтобы развеяться и получить новые впечатления, а остальные — от лейтенантов до последнего рядового солдата — шли з звонким серебром. Поэтому они и уважали капитана Жерона, умевшего добиться для своих людей самой высокой оплаты услуг. К нему стремились, значит, офицерам было из кого выбирать, значит, Рота становилась боеспособной и сильной.