Импровиз. Одиночество менестреля

Глава 7 Ч. 3

Менестреля мучил один лишь вопрос — что с Реналлой? О том, что вся семья капитана гвардии Деррика из Дома Лазоревогом Кота арестована, он услышал ещё на айа-багаанской фелуке. Семья наследника Гворра жестоко мстила его убийце. Но капитан Махтун алла Авгыз ничего не знал о судьбе супруги прана Деррика. Поэтому впервые же дни путешествия вместе с Регнаром Ланс набросился на друга, как оголодавший ястреб на вабило. Попытался вначале вопросами исподволь, а потом уже и напрямую вытащить всё, что тот знал о Реналле.

Выяснил он не много.

По всегдашней рассеянности Регнар пропускал мимо ушей большую часть слухов, гуляющих при герцогском дворе. Но кое-что удалось запомнить даже ему. Реналла исчезла незадолго до ареста родителей её покойного супруга — прана Оррэла и праны Вельмы альт Горран. Не уехала, а именно исчезла. Вечером была, что могли подтвердить охранники и служанка. А утром пропала. Вместе с сыном. И со служанкой, кстати. Можно предположить побег. Но охранники «особняка с башенками», столь памятного Лансу по стычке с сыном герцога Лазаля, клялись всем святыми и муками Вседержителя, что всю ночь бодрствовали, и мимо них мышь не проскользнула бы. Так что предположения, озвученные среди обывателей разнились. Кто-то считал, что Реналла похищена тайными службами по приказу герцогини-регентши, другие утверждали, что её увёз тайный любовник. В первом случае поведение охранников объяснялось страхом, а во втором — изрядной суммой денег, полученных за молчание. Но истину так никто и не узнал. Регнар намеревался было пойти к прану Гвену альт Расту, который, казалось, сохранил остатки человечности и чести, но отвлёкся на свои заботы и упустил тот день, когда начальник тайного сыска сам исчез из Аркайла. Случилось это уже после переворота, задуманного Маризой и осуществлённого Домом Серебряного Барса. Вскоре после этого покинул столицу и безутешный маг-музыкант, отправляясь на поиски Анне.

Таким образом, душа менестреля продолжала страдать от неизвестности. Мучений прибавляло и осознание того, что лицо Реналлы начинает стираться из его памяти. Нет, ничего общего с «забыл» или «разлюбил». Каждый раз, вспоминая глаза цвета смарагдов, Ланс ощущал, как учащённо бьётся сердце. Одна лишь мысль о том, что Реналла может томиться в тюрьме или монастырской келье из-за подлого поступка её покойного мужа, понуждала хвататься за эфес шпаги и беспокойно озираться в поисках коня — мчаться в Аркайл немедленно, забыв обо всём на свете. Но кроме глаз он не мог вспомнить почти ничего. Разве что каштановый локон, упавший на бровь. Наполовину стёршийся набросок углём по грубой и волокнистой бумаге, сделанный рукой браккарского художника, погиб, не выдержав долгого пребывания в морской воде. Бумага пожелтела и раскрошилась в пальцах Ланса ещё до того, как кишечная хворь свалила менестреля по пути из Эр-Кабечи.

Иной раз альт Грегору казалось, что он влюблён не в живую женщину, а в мечту, образ, созданный вдохновением и воображением. Несбыточная и далёкая, как луна, к которой плывёшь по сложенной бликами дорожке и никак не можешь достичь. Как линия окоёма, которую видишь пред собой, но сколько бы ты на стоптал сапог, сколько бы подков не сбил твой конь, а она не приблизится ни на шаг. Вот так сядешь иной раз и задумаешься, а не приснилась ли великому менестрелю эта встреча на осеннем балу? Может, излишек вина и музыка, заполонившая все уголочки души, сотворили чудо и создали образ неземной красоты? А на самом деле никакой Реналлы нет. Есть только плохо растоптанный сапог, от которого жутко болят мозоли, свист ветра в ушах, шум накатывающегося на прибрежные скалы прибоя, грохот орудий, слаженная работа артиллерийских расчётов, бестолковая суета трагерских менестрелей, запах порохового дыма, смешанный со свежестью бриза.

Есть только ты, то, что вокруг тебя в данное время и больше ничего. Когда ты ступаешь на борт галеры, чтобы плыть в Южный форт, Эр-Трагер за твоей спиной начинает исчезать, растворяться, как сугроб с приходом весенних оттепелей. В конце концов, остаётся лишь передний ряд зданий, которые пялятся окнами на гладь залива. А потом и он становится маленьким, будто на миниатюре в старинной книге. Зато скалы с высящимися укреплениями и пушечными бойницами растут, делаются чёткими — по мере приближения проявляются мелкие штрихи, не заметные издали. Вот каменный блок выщерблен вражеским ядром. Вот свежая кладка закрывает брешь, будто шрам на теле ветерана многих кампаний. Вот между камней пробился побег кизила и тёмно-зелёные листочки трепещут на ветру. Есть только ты и то, что тебя окружает. Всё остальное — вымысел.

Почувствовав, что от мыслей, гудевших в голове, будто пчелиный рой, вот-вот помутится сознание, Ланс присел на обломок серого известняка, покрытого белесыми налётами, и закрыл глаза. Не хватало ещё грохнуться в обморок при подчинённых. Вот это будет вид! Великого менестреля приводят в сознание, словно изнеженную прану — брызгают водой в лицо, суют под нос нюхательную соль… Ещё пару лет назад альт Грегор расхохотался бы от подобного предположения. Сейчас лишь постарался поглубже дышать и делать вид, что нисколько не устал.

Он слишком быстро уставал. Особенно, когда обращался к магии. Сердце начинало биться неровно и заполошно, как испуганная пичуга. Откуда ни возьмись, приходила саднящая боль за грудиной, от которой каждый вдох становился сущей мукой. Перед глазами летали чёрные «мушки», предательски дрожали колени. Ланс напоминал себе старую заезженную клячу, которая шарахается от хомута и мечтает только лишь об отдыхе на зелёной лужайке. В его душа смешивались страх, что однажды он может не проснуться или умереть пред толпой, играя на флейте или скрипке, и необычайно сильное презрение к самому себе именно за этот страх.

— Скажите, пран Ланс. — Ридо альт Сантош присел на соседний камень. Щёголь глядел в сторону, где между зубцами крепостной стены виднелся махонький кусочек окоёма — потемневшее вдали море соприкасалось со светло-голубым, почти белым, небом в грязноватых барашках облаков. Должно быть, к вечеру нагонит дождевые тучи. Как-никак, осень на дворе. — Вы боитесь смерти?

Альт Грегор вздрогнул. Кто знает, какие способности просыпаются в менестрелях, обученных использовать магию не только для извлечения звуков из дощечек, жил и кусочков меди? В случайные совпадения он не верил уже давно — жизнь отучила.

— Не хотите рассказывать — не надо, — пожал плечами трагерец. — Я понимаю — не всякий человек готов излить душу перед случайным знакомым. Тут уж с духовником не каждый способен откровенничать…

Ланс внимательно взглянул на собеседника. Пран Ридо производил двойственное впечатление. С одной стороны, кажется, будто он порхает по жизни, словно мотылёк, заботясь лишь о собственной красоте и успехе. Эти каштановые локоны, способные вызвать зависть у многих знатных девиц, белая кожа, защищаемая от солнца широкополой шляпой и перчатками, безукоризненно отглаженная сорочка — каждое утро ему доставляли свежую. Вначале знакомства Ланс даже сомневался — не переодетая ли женщина перед ним? Потом побаивался с оттенком брезгливости — живя на Айа-Багаанских островах, он несколько раз сталкивался с женоподобными мужчинами, которые предпочитали влюбляться в людей одного с ними пола. В отличие от многих своих знакомых пранов, великий менестрель считал их безобидными, но испытывал стойкое отвращение отвращение. Потом присмотрелся к прану Ридо и успокоился. Да, вечно прихорашивающийся щёголь, но это не мешает ему выполнять поставленные задачи не хуже, а лучше прочих менестрелей из боевой команды. Да и возможности ущипнуть пониже спины помощницу прачки, приносившую сверкающую белизной рубаху, никогда не упускал. А кроме того, Ланс несколько раз перехватывал взгляд трагерского менестреля — цепкий, внимательный, серьёзный не по годам.

— Боюсь, — неожиданно для самого себя признался Ланс. К чему играть и бравировать отвагой, если в этом нет ни крохи правды? — Боюсь потому, что не могу с уверенностью сказать — останется ли этот мир, когда я перестану его видеть, слышать и ощущать? А ведь он так хорошо… Жаль терять, не правда ли?

— Конечно… — улыбнулся красавчик. — У вас очень интересный взгляд. Я как-то об этом не задумывался.

Он замолчал, очевидно, ожидая встречного вопроса, но Ланс не спешил. Конечно, правильно было бы как можно ближе познакомиться с людьми, которые плечом к плечу с тобой примут жестокий бой. Всегда нужно знать, чего от них ожидать. Но сейчас менестрелю не хотелось ничего. Только сидеть в уголке, защищённом от ветра крепостной стеной и, подставив щеку солнцу, предаваться блаженному «ничегонеделанью». Усталость, копившаяся несколько последних месяцев, наконец-то дала себя знать.

Ридо альт Сантош не выдержал первым.

— Я часто задумывался — боюсь ли я смерти… — Слово «я» особо выделил. — Одно время мне казалось, что не боюсь. Подумаешь, смерть! Что она может стоить в сравнении с яркой и красивой жизнью?

— Когда-то я тоже так думал, — кивну Ланс. — Дрался на дуэлях, нанимался на войну…

— Мы и сейчас с вами на войне.

— Да. Но сейчас я не нанимался служить за жалование. И вы тоже.

— И я тоже. И они. — Альт Сантош указал взглядом на прочих менестрелей, в ожидании галеры, которая повезёт их обратно в город, сгрудившихся вокруг Лобо альт Эскобана, как обычно, забавляющего соратников историями о своих прежних солдатских похождениях, вызывая раскаты хохота. — Но все мы можем погибнуть.

— Каждый из нас может погибнуть в любой миг. Ввязаться в дуэль с мастером фехтования. Свалиться с коня. Пьяным упасть с причала. Поесть тухлой солонины…

— Вы считаете, что эти смерти и смерть в бою за свою державу равны?

— Конечно, нет. Упаси меня Вседержитель от таких мыслей. Но смерть есть смерть.

— Тогда почему вы вступили в войну с Браккарой, защищая Эр-Трагер?

— Во-первых, я очень не люблю браккарцев…

— А во-вторых?

— Во-вторых, я видел, что они сотворили с городом во время прошлой войны. Вы тогда не могли воевать — были слишком молоды.

— Да, — вздохнул альт Сантош. — Отец даже забрал меня из академии — наш замок стоит на юго-востоке Трагеры, так что считайте, что прошлую войну я отсиделся в тылу.

— Не стоит принимать так близко к сердцу. Сколько вам было тогда? Четырнадцать?

— Шестнадцать с половиной. Я дважды пытался убежать, но…

— Раз не получилось, значит, то была не ваша война.

— А так бывает? Моя и не моя война…

— Бывает. Вседержитель знает, какая война ваша, а какая — нет.

— Мне кажется, важно, чтобы человек сам знал, какая война его.

— Но разве вы не знаете? Мне казалось, что вы пришли по зову сердца.

— По зову. Я и не возражал. Я хотел знать, какая причина подтолкнула вас.

— Теперь знаете?

— Да. Мне рассказывали, что тогда творили браккарцы. Я никогда не прощу им. — Ридо выпрямил спину, глаза его заблестели. — Пран Ланс! Вот моя рука! Знайте, среди этой своры найдётся хотя бы один, кто прикроет вам спину!

Узкая ладонь трагерца, на удивление, оказалась сильной. Хоть монеты сгибай. Ланс искренне ответил на рукопожатие.

— Надеюсь, все мы будем сражаться плечом к плечу.

— Я тоже на это надеюсь, но не верю.

— Что вы хотите этим сказать, пран Ридо? — брови Ланса полезли на лоб.

— Любой из этих менестрелей, — красавчик понизил голос, поднося ладонь к губам. Со стороны казалось, будто он вздумал почесать нос, но альт Грегор догадался — Ридо опасается, что его слова прочтут по губам. — Любой из этих менестрелей с удовольствием воткнёт вам кинжал под лопатку. Стоит только зазеваться.

— Но почему? Что я им сделал?

— Зависть и гордыня. Гордыня и зависть. Эти два чувства растут из одного корня, словно две ветви одного дерева. Они дополняют и уравновешивают друг друга.

— Ничего не понимаю…

— Вы же не будете возражать, что каждый менестрель стремиться стать первым? Желание быть не просто известным, но известнее, чем другие, не просто желанным гостем у правителей, но желаннее, чем другие, не чуждо вам?

— По-моему, это естественное желание… — начал было Ланс, и осёкся.

Ничего подобного. Нельзя так жить. Нельзя всегда рваться вперёд, наступая на чужие головы и судьбы. Да, хочется, ибо гордыня зреет в душах и прорастает тягой к первенству. Альт Грегор и сам был не чурался попыток обойти других, доказывая, что он лучше, талантливее, успешнее. Но у него получалось легко — Вседержитель не обидел способностями, вдобавок удача, от других частенько воротившая нос, к нему почти всегда бывала благосклонна. Ну, за исключением двух-трёх последних лет, хотя, вполне возможно, что они стали расплатой за высокомерие и презрительно-снисходительное отношение к тем, кто добился от жизни меньшего. А каково тем, кто хочет славы и успеха, но не может их получить в силу вполне обычных обстоятельств — нехватки знаний и умений, возраста, телесной слабости или, напротив, избыточной силы, которая хороша для придворного мага-музыканта, но не позволяет менестрелю стать виртуозом, осваивая тонкие переливы звучания различных инструментов? Он начинает завидовать тем, кто обладает всеми перечисленными в должной мере.

— Они вам люто завидуют, пран Ланс, — не отнимая ладонь о лица, продолжал Ридо. — Даже не за то, что ваш дар и ваше мастерство выше. Тут каждый радостно оспорит, доказывая, что это именно он — лучший из лучших, непревзойдённый и знаменитый. Это их вера и её не сломить. А вам они завидуют за то, что вы первым решили защищать Трагеру от врагов, в то время как они думали лишь о том, где бы раздобыть лишнюю горсть серебра. Вы показали трагерцам пример того, как нужно вставать за свою державу.

— Ну, и что тут такого? Просто я…

— Нет, не просто. Отныне и до скончания веков вы — первый менестрель, вставший на защиту Эр-Трагера. Остальные — жалкие последователи.

— И вы тоже?

— И я тоже. Но я этого не стыжусь. А вот Лобо альт Эскобан подушку по ночам грызёт, что не догадался позвать сподвижников под знамёна великого княжества. Конечно, он не вступит в открытое противостояние с вами, но, если увидит, что вы поскользнулись, то слегка толкнёт в спину. Или, скажем, Эрике альт Дако…

— Непревзойдённый?

— Именно. На людях он будет восхвалять вас до небес, но не преминёт наговорить каких-либо гадостей капитану Васко или самому адмиралу Жильону, если подвернётся подходящий случай.

— Неужели, все они такие? — удивился Ланс, в который раз поражаясь собственной беспечности и неумению разбиратьсяв людях, граничащему с врождённым идиотизмом.

— Конечно, не все. Вот Уго альт Тардин, например, или Лаго альт Браццо пойдут за вами до конца. Первый от лени — зачем привыкать к новому командиру, пока есть старый? Второй от глупости — те резоны, которые я излагал, попросту недоступны его рассудку. Но если вместо вас командование фортом возьмёт на себя тот же Лобо альт Эскобан, он покряхтят и смирятся. Опять же — первый от лени, второй от скудоумия.

— Весёлую картинку вы нарисовали мне…

— Увы, прежде всего, правдивую. Как говорили в старину — если предупреждён, значит вооружён. — Ридо скромно улыбнулся — ну, просто герой, только что совершивший подвиг.

— А вы? — Ланс не поддержал игру. Спросил прямиком, будто нанёс неотразимый укол шпагой. — Вы что будете делать? Ударите в спину или прикроете мне её? Подтолкнёте, когда я поскользнусь, или подставите плечо? Чего мне ожидать от вас?

— Странный вопрос, — щёголь выглядел загадочнее, чем кот, сожравший хозяйскую сметану. — Неужели вы ждёте на него прямого и откровенного ответа?

— Говорят, в Тер-Веризе принято отвечать вопросом на вопрос. Но мы не в Тер-Веризе. Поэтому, проявив откровенность, я вправе ждать ответного хода.

— Я дам веем ответ, вне всяких сомнений. Вопрос мой заключается в следующем — поверите ли вы мне?

— Конечно, поверю! — воскликнул Ланс, напуская на себя слегка обиженный вид. На самом деле, события последних месяцев отучили его верить даже собственной тени. Когда-то в молодости отчаянный и подающий надежды менестрель верил всем, кто его окружал. Само собой, нарывался на предательства, измену и даже пару раз угодил в пренеприятнейшие истории, имевшие целью, как сообразил уже гораздо позже, устранить соперника со стороны так называемых друзей. Круг лиц достойных доверия сузился до ближайших друзей и некоторых соратников, не запятнавших дворянскую честь ложью и двуличием. Временами в нём оставались лишь Коэл и Регнар. Теперь трудно предугадать — а можно ли всецело положиться на последнего оставшегося в живых друга детства? Да, Регнар простой, открытый и не способен плести интриги, но он частенько подчинялся внезапным порывам, особенно когда сталкивался с несправедливостью или что-то происходящее казалось ему несправедливостью. Сейчас он воодушевлён грядущими сражениями против браккарцев, но кто знает, что взбредёт в голову магу-музыканту через день или через месяц? — Я привык верить соратникам.

— Боюсь, в этом и кроется причина ваших несчастий, пран Ланс, — покачал головой Ридо. — Излишняя доверчивость ещё никого не доводила до добра.

«Какой же ты умный, — подумал альт Грегор. — можно подумать, я беседую с мудрым старцем, а не с мальчишкой, которого не так давно родители увезли от войны».

Но вслух сказал:

— Знаете ли вы такого поэта — Дар-Шенна по прозвищу Злой Язык?

— Из Дома Синей Каракатицы?

— Он самый. Так знаете его стихи?

— Увы, мне о нём известно только, что покойный был задирой, склочником и окончил дни на чужбине. И какие бы усилия я не прилагал, а пожалеть браккарца не получается.

— Я тоже не люблю браккарцев, — пожал плечами Ланс, — но когда читаю четверостишия Дар-Шенна, то забываю о его происхождении. Вот одно из них.

Бывает, станут и друзья врагами —

Нас предают и издеваются над нами.

Но все ж не доверять друзьям позорней,

Чем быть самим обманутым друзьями.

Ридо внимательно выслушал и покачал головой.

— У нас в Трагере говорят: «Враг всегда надёжнее друга потому, что он никогда не предаст».

— Я что-то не возьму в толк, — рассмеялся Ланс, — в друзья вы ко мне набиваетесь или во враги?

— В друзья набиваться бессмысленно. Ту не старание нужно, а благосклонность Вседержителя — если он поможет, то не только два благородных прана подружатся, но и петух яйцо снесёт.

— Тогда что вами движет?

— Нелюбовь.

— То есть?

— Понимаете ли, пран Ланс, вот эту толпу, сейчас преданно заглядывающую в рот Лобо альт Эскобану, но стоит вам распрямить спину и заговорить, готовую упасть перед вами ниц…

— По-моему, вы преувеличиваете, — возразил альт Грегор.

— Преувеличиваю, — не стал спорить Ридо. — Но совсем немножко. Мы же с вами — люди искусства, и понимаем, что чуть-чуть усилить чувства и накал вполне позволительно, даже если это будет противоречить суровой правде жизни.

— Ну, если так…

— Понимаете, эту толпу менестрелей — пустоголовых выскочек, спесивцев, ищущих славы и почестей прежде всего другого — я не люблю. Я мог бы даже сказать — ненавижу, но это слишком уж резкая оценка, они её не достойны. Они, как псы, сбившиеся в стаю. Если есть сильный вожак, то все подчиняются ему. Но если вожак или ранен, или стар, или ослабел от болезни, то каждый норовит вцепиться ему в горло.

— Я это слышал. Но что следует из вашего сравнения?

— Следует то, что я хочу как можно дольше сохранять одного и того же вожака. То есть вас, пран Ланс. Вот поэтому я буду прикрывать вам спину.

Красавчик улыбнулся, сверкнув белоснежными и ровными зубами, одним движением поднялся на ноги и, тронув пальцами край шляпы, зашагал к небольшому причалу, куда уже спешила галера-фуста, собиравшая неразбитые лодки-мишени, а теперь готовая отвезти менестрелей в город. Ланс не стал провожать его взглядом — Ридо, несмотря на кажущуюся честность и открытость, производил впечатление интригана и хитреца. Скользкий какой-то. Альт Грегор недолюбливал таких вот людей. В глаза, вроде бы, говорит правду, а как оно там на самом деле — угадать столь же сложно, как и просчитать действия айа-багаанского торговца жемчугом, когда он почувствовал, что цены на рынке скачут, как необъезженные кони. Остальные были проще и понятнее. Да, спесивцы. Да, убеждены в собственной неповторимости. Да, всё время только и думают, как стать первым! Но их поступки легко угадываемы. А вот Ридо — загадка… И её придётся разгадать, иначе придётся то и дело оглядываться, когда дело дойдёт до сражения с браккарцами. Можно оставить за спиной кого-то, кто тебя терпеть не может, но не человека, от которого не знаешь, что ждать.

С этими мыслями Ланс встал и, прихрамывая, пошёл к причалу. Болел не только старый перелом, но и безжалостно тёрли новые сапоги, полученные ещё от спасителей, подобравших его на островах Святого Игга. Разносить обувь так и не получилось. И поэтому каждый шаг доставлял менестрелю муки, понуждая вспомнить муки первосвятителя Никоана Унсальского, которого жестокие мучители заставляли босиком ходить по раскалённым углям костра.