Невеста полоза. Пленница златых очей

Глава 28. Нежность

Парная объяла их влажным жаром. Радосвета избавилась от полотнища, постелив его на полати. Князь постелил свое полотнище рядом, капнул на камни хвойного масла, вернулся и сел рядом с невестой. Тут же положил на себя ноги ведуньи, осторожно их погладил. Рядом стоял ящичек со снадобьями для банных дел – отвары трав, мыльные взвары, ароматные масла. Драгомир вылил в ладонь мыльного взвара, добавил масла, и принялся растирать ноги Радосветы. Девица чуть отклонилась назад, опираясь на руки, улыбнулась. Суровый и огромный, что медведь, князь касался ее ласково, да нежно. Его пальцы скользили по ее влажной коже, и Радосвете от наслаждения хотелось мурчать.

– Никогда еще за мной так не ухаживал мужчина. Как бы не привыкнуть. К хорошему ведь быстро привыкают, – молвила она с блаженной улыбкой, и встретилась с глазами князя.

– Привыкай моя медовая, привыкай. Мне в удовольствие ходить с тобой в парную. Гладить тебя. Касаться…

Его руки поднимаются выше, к ее бедрам. Драгомир взял мочало, плеснул еще взвара, и принялся неспешно водить им по плечам Радосветы.

– Молви мне, моя шелковая, хорошо ли тебе живется в моих хоромах? По нраву ли жизнь в Златограде? Не обижает ли кто?

– Мне все по нраву, мой князь, – улыбнулась ему девица. – Что-то немного непривычно, а что-то совсем непривычно, но… со временем привыкну. А вот к терему женскому у тебя не привыкла бы и за всю жизнь. Твой поступок согрел мое сердце, – призналась она.

Драгомир улыбнулся в ответ. С ней наедине он становился другим. Расслабленным и умиротворенным. Исчезала суровость, жесткий взгляд становился ласковым, обволакивающим.

– Я ни минуты не сомневался в своем решении. И ничуть не жалею, – молвил он, взял ее ладонь и провел языком по нежной коже запястья.

Наслаждение от этой простой ласки ярко вспыхнуло в теле Радосветы, и девица задохнулась от восторга.

Князь же, снова водил по ее коже мочалом со спокойным видом. Дразнится, играет с ее чувственностью, медленно соблазняет.

– Я хочу, моя ведунья, чтобы Златославия стала твоим домом. Чтобы ты ощущала себя здесь на своем месте. Потому, что ты и в самом деле находишься на своем месте, – молвил князь, проходя щекоткой нежной по ее икрам.

– Ежели ты всегда будешь таким ласковым со мной, то я и впрямь на своем месте, – пошутила Радосвета.

– Скоро откроется переход меж Землей и Аркаимом, и я смогу провести тебя к брату. Увидитесь с ним, – сообщил ей князь.

– Драгомир, – молвила она на выдохе и обняла его на радостях порывисто, прижалась крепко.

И ощутила, как касаются навершия ее груди его кожи, как глубоко и шумно дышит князь, и новый прилив желания побежал по ее венам. Драгомир продолжал скользить мочалом по ее телу.

– Я тоже хочу за тобой поухаживать, – молвила ведунья, когда Драгомир нежно растирал ей спину, и взяла у него мочало, встала перед ним.

Князь смерил ее жарким взглядом, да поближе к себе привлек. Радосвета стояла между его ног, растирала мочалом его плечи, и не могла отвести взгляда от его глаз. Свободной рукой она скользила по его влажной коже, рисуя дивные незримые узоры, и мужское тело отзывалось на ее простые ласки столь красноречиво, что ведунья едва сдерживала порыв сей же час оседлать бедра князя. Радосвета с намыленным мочалом спустилась к плоскому животу Драгомира и как бы невзначай, вскользь коснулась рукой напряженной мужской плоти. Драгомир шумно выдохнул, резко подался вперед, ведунью к себе прижал. Девица охнула тихонько, засмеялась.

– Пойдем к ушатам, – молвил князь, и они покинули парную, держась за руки.

В помещении с купелями в углу под потолком висели в ряд несколько ушатов. Радосвета дернула за веревку, и вскрикнула, когда ушат опрокинул на нее холодную воду.

– Хорошо-о! – одобрительно молвил рядом с ней князь, да головой тряхнул, разбрызгал капли с мокрых русых прядей.

Их взгляды вновь сплелись, и Радосвете стало жарко. Ей чудилось, что от пламени желания, бежавшего по венам, с нее сейчас испарится вода. Князь резко привлек ее к себе, прижал к разгоряченному влажному телу, да к губам ее припал в горячем, жадном поцелуе. Радосвета едва не застонала от удовольствия, ощутив его объятия – страстные, несдержанные. Руки Драгомира блуждали по ее изгибам, гладили спину, ягодицы, стискивали бедра. Его губы владели ее губами, сплетались языки, кровь несла по телу дикое вожделение. Ведунья обвила руками его шею, запустила пальцы в волосы, погладила затылок. Князь блаженно замычал, да подхватил ее под бедро, к себе прижал, побуждая на него запрыгнуть. Радосвета покрепче обвила его стан ногами, и оказалась прижатой к стене. И снова поцелуй – хмельной, да неистовый. И сильные руки, что держат ее, не позволяя упасть. Губы князя скользнули по ее подбородку, да к шее припали. Горячий язык очертил ключицу, лизнул впадинку под горлом. А потом Драгомир опустил голову и втянул в рот затвердевшее навершие груди. Радосвета со стоном вздохнула, стиснула его плечи. Вожделение обуяло ее, пленило. И хотелось ей с князем таких вещей бесстыдных, что самой дивно.

Все так же держа ее на руках, Драгомир отошел от стены, да крепче к себе ведунью прижал. Толкнул спиной дверь, и оказался с ней в мовных сенях.

Подрагивало пламя свеч. Тени расползались по углам. Пахло травами, мылом и хвоей. Князь уложил невесту на широкую лавку, накрыл своим телом, да снова обрушился на ее сладкие губы. А потом ниже – к чувствительной шее. И еще ниже. Обвел языком тугое навершие, да губами сжал. Радосвета вскрикнула от острой вспышки удовольствия.

– Я тоже хочу! – заявила она Драгомиру и хитро улыбнулась.

– Что хочешь? – удивился он, прервав свои поцелуи.

– Ласкать тебя! Приятно тебе делать! – молвила она, и князь выгнул бровь.

– Вот как? Хм… Это очень… любопытно.

– Садись, – велела она с улыбкой, и князь послушался.

А ведунья с лавки слезла, да жениху между ног вклинилась. Огладила широкие, мощные плечи, спустилась к крепким рукам и снова поднялась выше. Драгомир следил за ней, не отрываясь.

– У тебя такие нежные руки, – молвил он, и от его проникновенного голоса в теле Радосветы будто струна дрогнула. Сладкая тяжесть разливалась внизу живота, и каждое слово Драгомира, каждое его касание – как испытание на прочность.

Радосвета придвинулась ближе, ощутила жар его тела, потянулась к Драгомиру, да невесомо губ его коснулась. И тут же легонько прикусила его за шею, лизнула место укуса. Руки князя гладят ее бедра, и хочется мурчать от его прикосновений. Радосвета лизнула князю ямку под горлом, поцеловала чуть ниже. А потом на колени встала, чтоб удобней было его ласкать. Каждый ее поцелуй, каждый укус, каждое касание языка заставляли Драгомира вздрагивать, глубже дышать, да глаза прикрывать от удовольствия. В ответ он дарил ей свои касания, что распаляли Радосвету, дразнили.

Губы ведуньи скользили по его влажной коже все ниже и ниже. Пробежала она пальчиками по бороздкам, что расчерчивают мышцы на его животе, погладила крепкое бедро, облизала свои губы так порочно и бесстыдно… А потом обхватила ладонью его каменное естество, и стала гладить вверх и вниз. Вверх и вниз…

– Ох, – выдохнул князь, да глаза распахнул. А потом воззрился на свою невесту голодным взглядом.

– Я хочу тебя. Сейчас! Не могу терпеть!

– Ну-у-у, нет, – мотнула головой ведунья, продолжая гладить его плоть. – Я только начала свою пытку. И поверь мне, мой князь, это еще лишь начало…

Радосвета бесстыдно улыбнулась жениху, потянулась к нему, да губы его лизнула. Горящий вожделением взгляд Драгомира был красноречивей слов.

Свой опыт любовный до князя Радосвета считала никудышным, и лишний раз не желала вспоминать. И сейчас она казалась себе неумелой, но тут же отринула тревоги, стоило ее глазам встретиться с его взглядом – горящим, восхищенным.

– Ты так дивно красива, Радосвета. Я едва держу себя… – тихо молвил князь с хрипотцой.

Где-то под сердцем вспыхнул огонь, да по венам ее заструился. Ведунья лукаво улыбнулась князю. Он не был у нее первым. Но в чем-то, все-таки должен был стать. Любопытство тесно сплелось с желанием, и Радосвета отбросила последние крохи стыда. Ей ли стыдиться? Через месяц он станет ее мужем. А если вспомнить все, что у них было…

Ведунья между тем склонилась к его бедрам, да губы сомкнула вокруг его плоти, обвела языком самый край. Драгомир издал приглушенный стон, задышал чаще. Губы Радосветы скользят вверх и вниз, пальцы поглаживают бархатную кожу. Драгомир дышит сквозь зубы, да смотрит взором жарким за каждым ее движением. Она улыбнулась ему проказливо, провела языком от основания до края его естества, и снова обхватила губами.

И ведунья наслаждалась своей властью над удовольствием Драгомира. Его руки сжимали покрывало лавки, дыхание с шипением срывалось с губ, глаза, затуманенные наслаждением, то бездумно смотрели куда-то наверх, то следили за Радосветой. Она продолжала ласкать его, меняя губы и язык, поглядывая на жениха игриво. Сжала губы сильнее, продолжая ласкать плоть Драгомира. Князь уже приглушенно стонал, зарывался пальцами в ее волосах. Он не пытался верховодить, позволял ей делать все, что она пожелает, отдаваясь на милость ее ласк.

– Моя мучительница… Беспощадная! – шептал князь и снова не мог сдержать стона, когда Радосвета ускоряла свои ласки, сжимала губы, нежно скользила языком.

Ей по нраву было наблюдать, как хмелеет князь от ее бесстыдных ласк, как дышит прерывисто и глубоко и приглушенно стонет. Радосвета с упоением доводила жениха до чувственного забытья, и видя его удовольствие, сама распалялась, что пламя от порыва ветра.

Так порочно, так сладко, так жарко. И так хочется его ответных прикосновений…

– Рада-а, ты сведешь меня с ума, – со стоном вымолвил Драгомир, и ведунья не сдержала шальной улыбки.

А потом захватила губами его плоть, языком погладила, и Драгомир едва не зарычал.

Его ладонь прошлась нежной щекоткой по ее спине – сверху и вниз, снизу и вверх. Пальцы огладили плечо, да к груди спустились. Драгомир легонько сжал розовое навершие, и Радосвета сладко застонала, выгнулась, что кошка.

Стеснение и стыд сгорели в прах. Радосвета боле не чуяла себя неловко. В этот миг она чуяла себя самой красивой девицей на свете, соблазнительной, притягательной.

И снова ее губы скользили по его плоти, то нежно, то сильнее. Вверх и вниз, вверх и вниз… Князь дышал прерывисто и шумно, стискивал в кулаках покрывало под собой, и неосознанно подавался бедрами навстречу ей. Радосвета встречалась взглядом с ним, и ощущала торжество и удовольствие – вот он перед ней, нагой и прекрасный молодец, в ее чувственной власти, млеющий от движений ее губ и языка. С губ Драгомира сорвался хриплый стон.

– Рада-а, – вымолвил князь, и Радосвета почуяла всем своим нутром приближение пика его наслаждения.

Ведунья чуть отстранилась, коварно улыбнулась. Ее мягкие ладони все еще ласкали князя. Ласково и беспощадно. Дрожь прошла по его телу, и Драгомир протяжно застонал, излившись на грудь ведунье. Выдохнул.

Князь поднялся, подхватил невесту на руки, да на лавку уложил. Окинул ее голодным взором. Полотнищем, что рядом лежало, убрал с ее тела следы своей страсти. Радосвета охнула, и часто задышала, когда Драгомир подхватил ее за белые бедра, покрывая их порывисто беспорядочными поцелуями.

– Пощады не жди, дорогая невеста. Я мстить намерен. Страшно! – грозно промолвил он в шутку и лизнул внутреннюю сторону ее бедра.

Припал губами к ее нежному, жаркому лону, и Радосвета выгнулась, громко и протяжно застонала. Наслаждение от движений его рта пронзило насквозь ее тело, ослепило разум яркой вспышкой. Драгомир удержал ее бедра, отстраниться не позволил. Язык его скользил по шелковой плоти, и Радосвета задыхалась от восторга и жаркой неги.

– Драгомир, я прошу тебя, – молвила она почти шепотом. – Я хочу…

Он разумел, о чем она просит. И не стал ее томить. Он и сам сгорал от желания, еле сдерживая себя. Князь навис над Радосветой, вклинился между ее бедер.

Они оба горят от нетерпения. Они тонут во взорах друг друга. Он трется о нее, дразня, она мычит в блаженстве.

Рывок вперед. В жаркие, тесные объятия девичьего тела. Она подалась ему навстречу. Слияние тел – такое желанное, необходимое. Сплетение взглядов. Их стоны слились в один. Радосвета закинула ноги на Драгомира, выгнулась ему навстречу. Ближе, еще ближе. Движения рывками – быстро, резко. Теснее, жарче, слаще, острее. Неистовые, жадные поцелуи. Бесстыдные касания. И осмысление что вот так, как с ним – больше ни с кем и никогда.

– Еще, еще! Да! – прошептала ведунья, и вскрикнула от накатившей неги.

***

Однажды он сдался в плен унынию и утонул в своей скорби. Он позволил колкой стуже проникнуть в самое нутро, да сердце его заморозить. Льдом сковать те чувства, что горели в нем ярым пламенем. С холодом в груди, не ведая чувств, жилось немного проще. И Драгомир принял свою долю. «Коли счастье не нашел свое сердечное, значит – не судьба мне», – рассуждал он про себя. И странно ощущал себя в этот миг – тесно сплетались в груди горечь сожаления и смирение перед волею судьбы.

В жизни Драгомира всегда была надежда. Она светила огоньком, что светлячок даже в темной ночи, в самый мрачный час, да однажды угасла.

И когда он достиг самого дна реки своей печали, когда принял скорбь, как часть себя… В его жизнь ворвалось дивное чудо. Такое нежное, да хрупкое. Это чудо само нуждалось в спасении. Они оба так остро нуждались в спасении! И стали друг для друга тем самым дивным чудом…

Князь не мог поверить своему счастью. Оно звенело в сердце вешней капелью, бередило душу возрожденной надеждой. После неистовой страсти они лежали на лавке в объятиях друг друга и тихо млели, обуянные негой. Драгомир прижимал к себе Радосвету, гладил ее спину, бедра, перебирал пряди на ее затылке, вдыхал ее запах, хмелея от восторга и отрады. Он целовал ее сладко, неспешно, наслаждался тем, как она отвечала на его поцелуи.

– От тебя невозможно оторваться, – промолвил он, касаясь нежно губами ее плеча.

– М-м, ненасытный, – ответила с улыбкой девица, подставляясь его ласкам.

Девица разомлела после бани и соития, и Драгомир ласкал ее, упивался ее нежностью, да податливой мягкостью. А потом она касалась его, скользила нежными руками по его груди, спине, рукам, и удовольствие от ее прикосновений пробирало князя до самого нутра.

– Ежели кто-то молвил бы мне несколько месяцев назад, что скоро я встречу девицу, которая пленит мою душу, я бы не поверил. Еще и посмеялся бы, – признался Драгомир, скользя ладонью по изгибам Радосветы. – И как же хорошо, что я призвал тебя в ночь Купалы. Коли ведал бы, какой радости себя лишаю, и что родной мир тебя губит, так забрал бы еще раньше. Надеюсь, ты когда-нибудь простишь мне то мое решение тебя оставить.

Ведунья удивленно воззрилась на молодца, да над ним приподнялась.

– Драгомир! Я давно уже не в обиде, ты что! Ежели обиду на тебя имела, так я тебя к себе не подпустила бы! Уж поверь мне на слово, я могу быть злопамятной.

– Предпочитаешь мстить? – с хитрой улыбкой спросил он.

– Нет. Я просто навеки сжигаю мосты, – молвила ведунья.

Драгомир смотрел на свою невесту, любовался ей. И один вопрос не давал ему покоя, так и просился с языка.

– Рада, я все хотел спросить, но… не спрашивал. А сейчас, я все-таки спрошу. И больше обещаю бесед об этом не затевать.

– О чем это? – удивилась она и села подле него, колени поджав.

– Где был отец твоей дочери, когда ты ее потеряла? А в день похорон? Он был рядом? Или где вообще его носило?

Радосвета вздохнула, да плечами легонько пожала.

– Где он был, то мне неведомо. Он уехал из города, когда я еще не ведала, что ношу его дитя. Плохо мы расстались. Не по-доброму. Я все же сказала ему, что беременна. Не то чтобы я на что-то рассчитывала. Решила – пусть знает, что у него будет ребенок. Но он ответил, что ему плевать. И на меня и на ребенка. Честно говоря, я не удивилась даже.

Ее слова вызвали изумление у князя. А ведунья меж тем продолжала.

– Мы увиделись уже после смерти Снежаны. Кто-то из общих знакомых поведал ему, что со мной случилось. Не ведаю, что там щелкнуло в его голове. Но встретились мы около могилы нашей дочери.

Ведунья на миг замолчала, плечи ее поникли. Протянул князь руку, да бедро ее ласково погладил. Он видел – что-то еще гложет его девицу, покоя не дает. Быть может, она сейчас молвит ему то, в чем никому никогда не призналась бы? Что держала в себе долгое время?

– Не таи в себе то, отчего душа мается. Вымолви – и полегчает, – молвил он невесте, и ведунья выдохнула.

– В те дни мне хотелось просто лечь, да глаза закрыть. И не просыпаться. Мне тошно становилось, едва я размыкала веки!

– Охотно верю, – молвил Драгомир. Он в самом деле ее понимал.

– Снежана получилась… неожиданно. Я не мыслила тогда о детях. И еще не оправилась от смерти бабушки. Мы встретились с Игорем на празднике у общих знакомых. У него был отпуск, и в мой город он приехал гостем к родным. Я не сразу его заметила, а вот он меня запомнил.

– Тебя сложно не запомнить, – молвил Драгомир, и ведунья слабо улыбнулась.

– И нашел меня на следующий день. Несколько недель мы просто общались, и даже виделись пару раз. Но я всегда была осторожной, не спешила открываться людям. Но Игорь был терпелив. Все же он смог меня обаять настолько, что… Я позволила себе близость. Я доверяла ему. Но… все оказалось не так, как я представляла, совсем не так! Игорь оказался грубым и… как будто вовсе обо мне не беспокоился. Первый раз мне совсем не по нраву пришелся. Но после второго я точно разумела – мне не по нраву быть с Игорем, как с мужчиной! И в день, когда я решила расстаться, то получила обидную весть – он поспорил на меня. С моим знакомым. И выиграл спор.

– Не понял, – нахмурился князь. – Что это значит – поспорил?

– Я привлекла Игоря. Но имела славу недотроги. И он поспорил с моим знакомым, что за месяц сможет меня соблазнить.

– Что-что? – в груди Драгомира вспыхнул гнев. – Как это можно – спорить на человека? Что за бесчестье!

Радосвета пожала плечами.

– Ну… Вот так. Игорь выиграл спор. И получил за свою победу бутылку дорогого хмельного напитка.

Драгомир резко сел.

– Хмельного напитка? В самом деле? Бутылка хмеля за женщину? За такую женщину? Они там совсем разума лишились? Соблазнять женщину ради спора на хмель! Межеумки33, не иначе. И что же потом случилось? Ты не пожаловалась брату на такое бесчестье?

– Нет, – пожала она плечами. – Посчитала этот случай своей ошибкой.

– Странные порядки, – подивился Драгомир. – И что было потом?

– Я все ему высказала, и мы поссорились. И с тем знакомым я больше и словом не обмолвилась. Игорь вскоре уехал в родной город, а я…через месяц узнала, что в женском бремени. Сначала я была потрясена, напугана. Растерялась. Поехала к брату с невесткой, и поведала им о своем положении. Они меня выслушали, успокоили, да посоветовали – дать себе время подумать и решить, что делать с бременем. Брат тогда пообещал, что коли я решу оставить дитя, то он обязательно поможет, да и наследство от родителей у нас осталось хорошее. Не горы золота, конечно, но вполне достойная поддержка для меня и ребенка.

– Непонятны мне все же порядки земные. Мне не разуметь их. Не разумею поступков этого Игоря, – рассуждал князь.

– Не бери это в голову, – посоветовала Радосвета. – Все равно не разумеешь.

– Значит, ты решила оставить дочь…

– Да, – Радосвета кивнула. – Хотя, честно скажу тебе – это решение далось мне непросто. Обиды за поступок Игоря я на дитя не переносила, и отторжения не ощущала. Скорее – наоборот. Единение. Но был страх – что не смогу сама справиться с материнством и учебой. Или что учеба пострадает. Я размышляла целую седьмицу, не находя себе покоя. Мне было страшно рожать и растить ребенка без отца. И так же страшно было думать о том, как я избавлюсь от нее. С первых же дней я была уверена, что у меня под сердцем растет дочь. Ты знаешь, я никогда не осуждала женщин, которые все же решались избавиться от бремени. В жизни может всякое свершиться. Но я так и не смогла прийти к этому. Для меня это оказалось слишком тяжким камнем на душе. Я от чувства вины умерла бы! Временами накатывал страх, что я все же не справлюсь с тем, что уготовано мне жизнью. Но поддержка Володи и Оли мне помогла. Да и запас денежный вселял спокойствие. А потом, когда начал живот расти, да дочка в утробе толкаться, то страхи окончательно пропали. Я словно ожила, я порхала! И такая отрада в душе моей жила, да уверенность, что все преодолею, все сделаю, чтоб с дочкой мы счастливы были…

– Выходит, ты не знала, что понести можешь с первого раза? – спросил у нее Драгомир.

– Нет, ты что, я же врач все-таки! Ну, то есть, лекарь по-вашему. Знала я об этом. И снадобья пила особые, которые не позволяют женщине понести. Причем еще за четыре месяца до встречи с Игорем. Мне их другой лекарь прописал ради лечения. А потому, когда все случилось, я была спокойной, и не думала, что может так произойти. До сих пор для меня загадка – как же так вышло?

– Ты же Ведающая. Не все земные снадобья для тебя действенны. Тебе скорее помогло бы лекарство из Златославии, с травами особыми, что собирались в определенный день, – пояснил князь.

Радосвета удивленно воззрилась на князя.

– Постой… Хочешь сказать, что из-за моего ведовства на меня не действовали снадобья Земли?

– Да, – кивнул князь. – Ты замечала когда-нибудь такое, чтобы боли не унимались даже после лекарства?

Радосвета изумленно охнула.

– Да! Такое бывало. И мне становилось легче только после того, как я пройдусь босиком по земле, иль по лесу похожу.

– Потому, что мать сыра земля тебя исцеляла, насколько могла.

– Вот так дела…

– А еще могло повлиять место, где вы находились в тот самый момент. Ежели рядом место силы, то это тоже могло повлиять.

– Так и было! – воскликнула ведунья. – Недалече от нашего с бабушкой дома старый лес и древние дольмены. Да и про озерцо местное разговоры всякие в народе ходили издавна.

– Это, возможно и на тебя повлияло еще до твоего рождения. В твоей крови от рождения есть искра колдовской силы, что передается у вас по линии женщин. А ежели родители тебя зачали недалече от места силы, то это сделало тебя во стократ сильней.

– Наверное, Снежана была бы еще сильнее меня… – с тоской промолвила Радосвета, да голову опустила. – Но я этого уже никогда не узнаю…

Драгомир вновь погладил ее по бедру и вверх по спине.

– В день родов мне казалось, что я поседею, не иначе. Так страшно мне было! Страшно от того, что вот сейчас она родится, и я не услышу ее первого крика, не увижу, как сжимаются маленькие кулачки. А потом… Я не выйду из роддома под радостные возгласы родных. Уйду тихо, едва на ногах держась. И ничего, о чем я грезила, у меня не сбудется. А свою дочь я все-таки попросила мне показать после рождения. У нее были такие медно-рыжие волосы на головке. И губки бантиком…

– Точь-в-точь, как у тебя, – молвил Драгомир, и ведунья кивнула с мимолетной грустной улыбкой. Одинокая слеза покатилась по ее щеке.

– Этот день я порой желала стереть из памяти. Чтобы не помнить о той боли и страхе. Но тогда я забуду и ее. А Снежану забывать я не желаю. Пусть ее нет со мной рядом, но она была в моей жизни. Дышала, толкалась, росла…Я ждала ее. Представляла, какой она будет…

Как жаль ему было свою огненную ведунью! Князь убирал с ее щек кристальные бусины слез, и желал так же легко убрать тень печали с ее души.

– Смею надеяться, что в те дни ты не осталась одна, – тихо молвил Драгомир.

– Брат с невесткой меня не оставляли. Оля помогала в первые дни после возвращения с родильного дома. Я была немощной, разбитой. Как только я окрепла, то сразу вернулась к учебе и работе.

– Тебе хотелось занять себя делом до устали, чтобы сил не оставалось горевать, – догадался князь, и щеки ее ладонью коснулся.

Радосвета кивнула. Потерлась щекой о его ладонь, да глаза прикрыла от блаженства. Она сидела перед ним совсем нагая и телом и душой. Открывала перед ним за дверью дверь в потайные комнаты своей души, и не робела. Его теплый взгляд согревал ведунью, побуждал довериться, открыться.

– С тех пор во мне как будто что-то надломилось. И наверное, уже безвозвратно, – призналась Радосвета. – А еще остался страх. И я его пока не поборола. Я хочу когда-нибудь снова стать матерью. И наконец-то изведать, каково это – кормить ребенка своим молоком, качать его на руках. И видеть день за днем, как растет, меняется. Как учится новому. Но я боюсь, что снова повторится этот кошмар… Снова случится что-то худое. Мне хочется верить в хорошее, но… Не выходит!

Драгомир вновь огладил ее бедро.

– Сколько времени прошло с той поры?

– Два года уж почти, – ответила она и вздохнула.

– Ох, ладушка моя. Натерпелась же ты. И как ни крути, а чую я всем нутром своим твое одиночество. Ты одинока в глубине души, Радосвета.

Ведунья в ответ лишь молча кивнула.

– Я постараюсь это изменить. Глядишь – со временем и страхи твои исчезнут. Я верю, что все у нас сложится. И все для этого сделаю.

Радосвета обняла его порывисто, вдохнула терпкий запах его кожи.

– Как же хорошо, что мы встретились, – молвила она, и князь улыбнулся.

Чувство счастья окрыляло, придавало сил, да вселяло веру.

– Все самое светлое, да отрадное у нас еще непременно будет, Радосвета, – заверил ее Драгомир, гладя по волосам. И сам в этот миг он истово верил собственным словам.

Они покинули парную до полуночи, как и полагалось в Златославии, оставив баннику – духу этого места корец воды, березовый веник, да мыла кусок.

Князь проводил ведунью в ее почивальню. Будущая княгиня заволновалась. Обвила руками его шею, да в глаза смотрит так, что князь дышать забывает.

– Драгомир… Останься со мной сегодня. До утра. Пожалуйста!

– С удовольствием, моя голубка, – молвил князь.

Он и впрямь желал остаться! Очертил ее плечо, едва касаясь пальцами, приспустил рубаху. Оставил на ее губах неторопливый поцелуй, а затем сладко и неспешно принялся спускаться ниже – шея, ключица и плечо. Ведунья вздрагивала от прикосновений его губ, прерывисто дышала, прижималась к нему.

Они уснули далеко не сразу. В порыве нежности и страсти Драгомир с особым удовольствием пытал свою девицу плотским удовольствием и сам сходил от наслаждения с ума.

Обессилевшая от безудержной страсти, Радосвета уснула в его объятиях. Ему снова казалось, что он не уснет, но князь и на этот раз ошибся. Ее тихое дыхание, запах кожи и волос, тепло ее тела убаюкали князя, и Драгомир смежил веки. Он силился вспомнить, когда же за последние лета засыпал таким счастливым, как сегодня, и не смог.

***

Радосвета проснулась внезапно. Вздрогнула во сне, и почудилось ей, будто кто-то ее потормошил. Но рядом крепко спал ее князь, и на миг девица засмотрелась на его благолепное лицо. Сейчас его не покрывала змеиная кожа – значит до рассвета еще далеко. Почивальню окутывал ночной сумрак, подсвеченный лучом ущербной луны, что смотрела в окно. Стояла оглушительная тишина – лишь дыхание князя ее нарушало. В приоткрытое окно не было слышно ни ветра, ни птицы ночной, ни шелеста листвы. Давящая тишина, недобрая. Ведунья насторожилась.

Неспокойно было на душе у девицы. И она разумела, что ее разбудил ото сна никто иной, как домовой. В дальнем углу почивальни мелькнула смазанная тень.

– Что случилось, батюшка домовой? – шепнула она.

– Беда, – тихо прошелестело в ответ.

Тревожный набат златоградского колокола прозвучал, что гром. И был этот колокол вестником беды.