Невеста полоза. Пленница златых очей

Глава 15. Тоска и гнев

Под покровом ночи Радосвета вновь отправилась к старому дубу. Ей по нраву было сидеть, опираясь спиной о его могучий и широкий ствол, думать о своем, о насущном и чуять, как поначалу тянет дерево часть ее сил, а потом своей с нею делится. Так и обменивались они силами, и может быть от этого Радосвете, в самом деле, становилось лучше день ото дня.

Дуб тоже стал меняться. Понемногу, едва заметно, но Радосвета видела эти изменения, и ей было ведомо, что причина им – она сама. Почерневшая сторона ствола, начиная с корней, стала понемногу возвращать свой прежний вид. Каждый день, вершок19 за вершком чернота отступала, и хворое дерево медленно, но верно шло к исцелению. Может быть, когда-нибудь этот дуб вновь станет прежним, каким и был, будто бы не ведал он проклятия.

Сегодня поутру Радосвета вдруг осмыслила, что исчезла за ее спиной черная тень смерти. Неужели свыше ей позволили еще пожить? Думы об этом ее окрыляли и дарили робкую надежду на то, что жизнь ее обязательно наладится. Только бы унять кровоточащие раны на сердце…

Сегодня поутру к ней приходила знакомиться Заряна – младшая сестра Драгомира. С князем она была схожа чертами лица, только у девицы они тоньше были, да нежнее. В остальном Заряна по ее словам боле походила на мать – темно-русые волосы заплетенные в косу, малахитово-зеленые глаза, совсем почти как у Радосветы, только лишь вытянутый узкий зрачок говорил о том, что перед ней – наследница крови малахитниц.

Радосвету удивил приход княжны. Ей было неясно, к чему княжне знакомиться, ежели Драгомир оставлять Радосвету не намерен. Ведунья про себя рассудила, что причина тому – вездесущее любопытство, что еще не оставило в покое ни одну женщину на свете, будь это хоть земля, хоть Аркаим.

Заряна, которой по весне минуло семнадцатое лето, с превеликим любопытством расспрашивала у Радосветы о мире Земли, слушала ее изумленно. А самой ведунье было страсть, как любопытно, разузнать о Драгомире, но спросить она не решалась. Потом все же набралась смелости, да спросила:

– Ежели я невеста полоза, выходит, что Драгомир не женат?

Заряна смутилась.

– Не женат. Вдовец он. Но… пусть он сам тебе расскажет об этом. Мне кажется, я не в праве.

– Как скажешь, – согласилась Радосвета, но про себя помыслила, что вряд ли осмелится узнать у князя о такой его судьбе.

– Но у него есть наложницы, – огорошила новостью Заряна. – Их не так уж и много. Чаруша, Людмила, Красимира, Беляна и Звенимира. Людмила и Беляна добрые девушки, Чаруша та еще гусыня, Красимира вечно смотрит на Драгомира, как собака на хозяина. И все время любит всем рассказывать, как она в князе нашем души не чает. Как по мне – пустомеля она и подлиза. А вот Звенимира…Хитрая. И себе на уме. Коли случится ее повстречать, так лучше сразу себя выше поставить, а иначе… А еще сварливая она. И та еще попрешница – только дай повод поспорить. Но при Драгомире она, конечно, смирная. Но я ее всю насквозь вижу. Будь осторожна с ней. Не рады они будут твоему появлению, девица-красавица. Уж сколько лет они наложницы, и князь ни на одной так и не женился. А тут – раз, и невеста. Да еще и с Земли.

Никто так и не понял, как тебя угораздило. Уж все девицы Златославии теперь завидуют тебе…

Радосвета молча кивнула с грустной улыбкой. Знали бы эти девицы ее историю…

Тяжело вздохнула Радосвета, ничего не ответила юной Заряне. Видимо, не знала княжна, что свадьбы никакой не будет. И Радосветы в Златославии тоже скоро не будет. И от этой мысли ей вновь становилось горько. Хоть и не родной мир, и совсем не похожая здесь жизнь на ее обыденную, а все же ладно было Радосвете в Златославии, да отрадно. Она чуяла блаженное единение с окружающим миром, он принял ее словно родную, и так ей было хорошо, что и словами не выразить. Она чуяла потоки силы, впитывала их всем своим ведовским существом, наполнялась ими, и казалось ей, что впервые в жизни дышит она полной грудью.

Радосвета чуяла и видела то, что не могут увидеть и почуять те, кто не ведает. То, что на Земле было бы странно и чудно, здесь оказывалось простой обыденностью. В родном мире о многих вещах ей и обмолвиться нельзя, тогда как здесь ее знания, все что видит и слышит она от рождения – почитаемы. Правда, и тут ей приходится скрываться. Но только лишь ради возвращения домой.

Только, чем ближе был тот самый день, тем тяжелей на сердце становилось у ведуньи. На Землю ее тянула тоска по близким людям. А земля Златославии, тепло приняв чужачку, поставила след в самую душу, отпускать не желала, и теперь Радосвета точно знала – частица Златославии в ней теперь навечно.

Эти чувства томились в беспокойной девичьей душе, лишали покоя, бередили такие разные чувства, что порой Радосвете хотелось горько взвыть.

– А ты не теряй времени даром, – поучала ее Заряна, пока они гуляли у реки. – Поласковей с братом моим будь, не скрывай от него своей девичьей нежности. Но и слишком многого не позволяй. Примани чуток, а потом будто смутись. Разбуди в нем охотника!

– Зачем? – спросила Радосвета и засмеялась. Так ее позабавили слова юной княжны.

– Как зачем? – удивилась девица. – Чтоб женился на тебе не раздумывая! А как замуж выйдешь, да наследника князю родишь, так Драгомир на руках тебя носить будет, холить да лелеять!

Упоминание ребенка словно ударило Радосвету под дых. Даже сердце на миг сбилось с ровного бега. Но юная княжна не заметила этой перемены и продолжала весело щебетать.

– А коль и до свадьбы понесешь, так и того скорее женится князь. Какой глупец упустит плодовитую женщину? Правильно, никакой. Так что, куй железо, пока горячо, и будет тебе счастье! И никто из тех девиц, что сейчас рядом с ним, с тобой потом даже вровень не станет! Ты будешь выше их всех! А вообще, в Златославии и дочкам рады и сыночкам. Мальчик несет в себе мужское наследие природы, девочка – женское. И покуда мужское будет рука об руку с женским, природа будет процветать. Ее суть – в единении.

А дети ведь, это радость, продолжение тебя… Я очень хочу детей! Вот выйду по осени замуж за славного молодца Изяслава, что в дружине брата, да надеюсь, что скоро и понесу.

– Пусть так и будет, коли так хочется, – пожелала Радосвета улыбчивой княжне, а сама украдкой смахнула набежавшую слезу.

Заряне было неведомо, что слова ее о столь желанном материнстве зацепили старую рану на сердце Радосветы, и рана эта вновь заныла горько, закровоточила. Девица же явную грусть невесты брата расценила по-своему.

– Не кручинься, что братец не приходит. Дел у него княжеских накопилось – непочатый край. Он придет к тебе, обязательно, верь мне. Ты очень пригожая.

Радосвета не стала переубеждать княжну. Коль так считает – то пусть. О своей боли она никому не обмолвится. Эта боль – боль несбывшегося материнского счастья поселилась в ней навечно, и наверное, уже никогда не отпустит.

Заряна засобиралась обратно в княжеские хоромы. Дошли они до реки, где на берегу девицу ожидала лодка. Радосвета махнула рукой, и задумчиво глядя вслед удалявшейся княжне и лодочнику, чуяла, как давит ей на плечи холодная и темная тоска. Присела она на лавку под деревом, и снова горестные воспоминания восстали из прошлых дней.

Невольно унеслась Радосвета мыслями в тот день, когда стояла с улыбкой на берегу реки посередь леса на родном Урале и умиротворенно гладила едва округлившийся живот, впервые почуяв сильный толчок. И было ей в тот миг так отрадно, так легко на душе, что отрада ее казалась бездонным морем. И цвела весна, и лес вокруг шумел вековыми зелеными кронами, да птичьи трели вторили душе Радосветы. Не ведала она, что кончится вскоре ее отрада горькой скорбью и тяжкой болью. Прежний мир, сокрытый в самом нутре, разлетится на осколки, погибнет, когда первый, тихий снег укроет землю белым покрывалом, а душу ее саваном посмертным.

Тьма бездонная под ледяным покровом холода. Слезы, что застряли где-то в горле. Нет, нельзя предаваться сейчас слезам, нужно столько всего успеть, все собрать и сделать, как полагается. Она и не плакала. Потому что еще не могла осмыслить, что ничего уже не сбудется. Потом, когда все будет кончено, и ее накроет мучительное осмысление свершившегося, она вдоволь поплачет дома. Но это будет потом…

Больно! Больно! Больно! Нежно-розовые детские одежки в ее дрожащих руках. Она купила их в порыве радости, едва узнав, что у нее родится дочь. Они ждали своего часа, светлые, да с мягким кружевом. А теперь ей надлежало в одежках этих хоронить свое дорогое дитя. Как ей вынести эту боль, что выжигает изнутри смертельным холодом? Как не умереть самой?

Надрывный крик нарастает внутри, как колокольный набат, да кровь шумит в голове. Но Радосвета молчит. Слова остаются внутри. Ей надобно выдержать этот день. День, когда она предала земле свое дитя. Свою нерожденную, но такую любимую дочь.

Пальцы сжимают холодную землю погоста. Что холодней? Студеные комья иль сердце Радосветы отныне? Тук… Тук… Тук… Глухо ударяет могильная земля о крышку крошечного гроба. Так непривычно пусто под сердцем… Она еще не может смириться со своей потерей, отпустить то, что свершилось. Поперва ей все казалось, что будто шевелится под сердцем жизнь. Но потом она тут же одергивала себя, вспоминала о своей горькой материнской утрате.

Грудь Радосветы налилась, потяжелела от прилившего молока. Она бы многое отдала за то, чтобы приложить к груди своего ребенка, свое желанное чудо, но волею страшного рока ее чудо теперь будет спать за низкой белой оградкой.

Пусто! Неужели это явь? Пусто внутри, где отныне только темнота и руины. Это все, что осталось Радосвете от ожидания чуда в ее жизни. Лучик света сгинул в кромешной тьме.

Ее дочь родилась мертвой. Она ехала в родильный дом, зная, что уйдет оттуда сама. И так один день стал для Радосветы днем великой любви и великой печали. День, когда в город пришла зима, и укрыла дома белым покрывалом. Радосвета назвала свою дочь Снежаной.

Тяжкие воспоминания утянули Радосвету, словно водоворот, и не сразу она расслышала, как зовут ее по имени. Но потом все же встрепенулась, вытерла мокрые дорожки с щек, да обернулась на молодецкий голос. К ней снова пришел Божедар. Он приходил к ней часто, любил с ней толковать обо всем и ни о чем, и девица подозревала, что молодец неровно в ней дышит. Он был приятен ей внешне, разговоры с ним всегда интересны, но в своих чувствах к нему Радосвета терялась. Слишком много в последнее время было этих чувств – таких разных и порой нестерпимых.

– Рада, ты что же это, плачешь? Тебя обидел кто? – тут же спохватился Божедар, подойдя к ведунье.

– Никто меня не обидел. Грустно мне стало. О брате с невесткой затосковала, – сказала она.

– Вот оно что, – ответил Божедар. – Я верно слышал, что ты все же на Землю обратно собираешься? Неужто худо тебе здесь, девица?

Он посмотрел на нее тревожным взглядом.

– Мне хорошо здесь. Но надобно домой, – молвила Радосвета, и в груди ее кольнуло сожаление.

– Я не желаю отпускать тебя! – с жаром вымолвил молодец и схватил руку ведуньи, сжал нежную ладонь. – Не уходи, Радосвета. Я прошу тебя, останься!

– Божедар, – ведунья покачала сокрушенно головой. – Ну что тебе с землянки хворой? Вон, сколько вокруг прелестных красавиц в добром здравии. А ты ко мне ходишь.

– Тебе в тягость пои походы? – он вдруг сник и погрустнел.

– Не в тягость, что ты! Мне приятно видеться с тобой, но… Я просто желаю быть с тобой честной, Божедар. Я здесь лишь на время.

– Посмотрим, – упрямо заявил ей молодец.

В ответ она лишь сокрушенно покачала головой. Какой упертый молодец сыскался на ее долю!

Они замолчали.

– Я смотрю, моя невеста не тоскует? – послышался низкий, рокочущий голос, и Радосвета обернулась. Позади них стоял Драгомир.

И как только подобрался так бесшумно? Змеем что ль обернулся?

– Мы просто словом обмолвились, – ответила она.

– Идем, Радосвета, потолковать нужно, – заявил князь, взял девицу под локоть, да повел в сторону двора Ведагора.

Обернулся на Божедара, окинул его взглядом небрежным.

– Чтоб я тебя подле невесты моей боле не видал. Ясно? Ослушаешься – брошу в темницу.

И не дожидаясь ответа, повел ее дальше.

Обомлела девица. Даже растерялась, и безвольно шла, ведомая Драгомиром. Золотые глаза князя, казалось, полыхали, что языки пламени на ветру. Ноздри раздувались, вздымалась грудь. Радосвета не могла разуметь, что же смогло разгневать молодца, и сама начинала злиться на его управство.

Она резко остановилась, да руку отняла раздраженно. Посмотрела ему в лицо без страха.

– Что это было, князь?

–Ах, так ты еще спрашиваешь, что это было? – вскипел мужчина. – Не разумеешь?

– Да, не разумею! – воскликнула Радосвета. – Мы ничего худого не свершили. Мы просто словом обмолвились. Мне что, с людьми общаться теперь не позволено?

– С мужчинами не позволено! – выпалил Драгомир.

– Да какая тебе разница! – вспылила девица. – Мы оба знаем, что не станем супругами! Мы друг для друга – никто! Я тебе ничего не должна!

Огонь в глазах князя, казалось, разгорелся еще жарче. Он сделал шаг, подошел вплотную к Радосвете, не сводя с нее горящего гневом взора.

– Покуда ты в Златограде, и считаешься моей невестой, будь добра – соблюдай приличия! Чтобы ни один молодец около тебя не ошивался, ясно? Советую запомнить, моя дражайшая невеста – я все равно узнаю, с кем ты была.

– Следить за мной будешь? – она с презрением сузила глаза.

– Коль понадобится – прослежу, – тихо молвил князь с угрозой и сделал еще шаг к Радосвете.

Внутри нее кипучей лавой поднялись обида и гнев. Ему ведь все равно, что с ней станется, хоть бы она и умерла. Так какого беса он смеет ей приказывать?

– Будто тебе, великому князю, заняться нечем, кроме как следить за иномирянкой, на которую тебе плевать! – злобно прошипела Радосвета.

Она попятилась от него, он наступал. Пятилась, пока не ощутила спиной шершавый ствол дерева. В нос ударил медвяный запах цветов липы.

Князь оказался совсем близко. Так близко, что она могла видеть узор его змеиной кожи. Он нависал над ней, будто каменная глыба, расплавленное золото его глаз горело яростью. Молчаливая битва взглядов, в которой Радосвета храбрилась, не желая уступать. Выглядел князь в своей змеиной проклятой личине непривычно для нее, пугающе. И все же, пуще его диковинного вида молодую ведунью пугала его власть. Понимала девица, что сейчас, как ни крути, она принадлежит этому мужчине. Он в силах сотворить с ней все, что может пожелать. И это страшило девицу похлеще его змеиной кожи.

– Не смей мне указывать, что делать! – молвил он, не сводя с нее полыхающего золотом взгляда. – Ты запамятовала, кто я? Не смей мне перечить! Не смей надо мной насмехаться! Здесь тебе не твой родной мир, в этих землях я хозяин! Помни, с кем ты беседуешь! И я не позволю тебе вести себя, как распутная землянка!

Услышав это, Радосвета вмиг позабыла свой страх. Ее обуял праведный гнев за гнусное обвинение. Она ведь ничего дурного не свершила!

– Что? Я распутная? Это я-то распутная? Ах ты ж…

В огне ее гнева сгорели последние крохи страха перед князем. Она ни в чем перед ним не виновата! И Радосвета, ослепленная злостью, замахнулась на Драгомира. Ей так хотелось влепить ему звонкую пощечину!

Но князь оказался быстрей и проворней. Перехватил ее за кисть, тут же схватил за другую и поднял обе ее руки над ее головой, прижал к дереву. И сам прижался к ней так тесно, что девица задохнулась от возмущения. Его могучее тело казалось высеченным из камня – твердым и нерушимым.

– Отпусти! – рявкнула Радосвета ему в лицо. – Отпусти меня, я сказала! Ненавижу тебя! Ненавижу! Да будь она проклята ночь, когда я за тобой пошла!

– А не пошла бы, так и сгинула от хвори своей в родном мире, – злобно прошипел он ей. – Кто знает, как долго ты еще протянула бы? А здесь, признай уже честно, тебе легче дышится, правда ведь? Я знаю, мне доложили, что тебе уже лучше! И приступы твои прошли!

Радосвета перестала биться и замерла. Смотрела на князя безмолвно, и слова вымолвить не могла. Ведь он был прав. Ей в самом деле, стало лучше, пока она гостила в Златограде. Она не ведала, что будет с ней дальше, боялась думать о том, что хворь лишь отступила на время. Но пока тень смерти за ее спиной исчезла, и отступили приступы кровавого кашля. И даже боль в груди теперь почти не ощущалась. На Земле это стало бы невозможным.

– То-то же, – вымолвил князь и плотоядно ухмыльнулся. – Тебе стоит быть благодарной мне, Радосвета. За спасение. А коли хочется тебе внимания мужского, да ласки…

Одной рукой он все еще прижимал кисти ее рук к дереву. Той, что оказалась свободной, Драгомир очертил девичий подбородок и его пальцы медленно заскользили по шелковой коже вниз, в вырез рубахи. Дыхание князя сделалось глубоким и шумным. На дне глаз полыхнул мужской голод. Радосвета почуяла себя бабочкой, распятой перед голодным пауком. Такой поступок Драгомира изумил ее, она настолько не ждала этого, что на миг просто застыла перед ним. Пораженная, неверящая…

А меж тем Драгомир опустил руку ниже, и его большая горячая ладонь накрыла грудь Радосветы, легонько смяла. Большой палец через ткань рубахи очертил тугое навершие, пощекотал. И эта ласка словно отрезвила Радосвету. Сбросила она с себя оцепенение, дернулась, да зашипела возмущенно на князя.

– Не смей ко мне прикасаться, не смей! Убери от меня руки сей же час!

Лицо князя исказила злобная усмешка.

– Значит, другим ты позволяешь себя касаться, Радосвета.

– Чего-о-о? Ложь! Я никому не позволяю вот так! Никому! – выкрикнула она и снова дернулась. – Это ты тут руки распускаешь! Отпусти!

Князь так и не отпустил ее, и продолжал смотреть ей в глаза. Смотрел так, словно желал заглянуть ей в самую душу. Его дыхание ведунья ощущала на своих губах. Он все еще был слишком близко. Она чуяла его запах – горящее дерево, мох и влажная земля после дождя. От него пахло весенним лесом. У девицы закружилась голова.

– Запомни, Радосвета. Покуда ты моя невеста, окромя меня ни один мужчина не посмеет тебя касаться. Ни один!

– А Ведагор не мужчина? Он ведь лечить меня помогал, – ухмыльнулась девица. – Или ему теперь тоже запретишь меня касаться?

– Ведагор не считается. И ты для него что дочь. Ему позволено с тобой видеться. Остальным мужчинам – нет, – отрезал князь и наконец-то отступил. Отпустил ее. Но в глазах – все тот же неизбывный голод и неприкрытое желание. – Помни о моих словах, иномирянка.

Развернулся и пошел. Даже не оглянулся. Гнев вспыхнул в груди Радосветы с новой силой. Щеки лихорадочно горели, сердце выбивало дробь, да кровь в висках неистово стучала.

– У-у, ненавижу, – взвыла сквозь зубы Радосвета. – Нахал! Чертов ревнивец, чтоб тебя! Бабник! Распутник! Охальник!

Князь остановился. Его плечи мелко затряслись. Он запрокинул голову, расхохотался громко. Обернулся на Радосвету, опалил девицу жарким взором.

– Уже и ругаться по-нашему научилась? Вижу, времени даром не теряешь…

Радосвета с шумом выдохнула, резко развернулась и отправилась прочь. Прочь от горящих змеиных глаз Драгомира, от его лесного запаха, что кружил ей голову, от его силы и безграничной власти.

Она шла, не оборачиваясь, и чуяла, как острый взгляд Драгомира прожигает ей спину. Кожа горела и покалывала там, где ее касался князь. Касался так бесстыдно, словно желал взять ее прямо там у той липы. Будто Рада…

…принадлежит ему. Девица скривилась от осмысления, что так оно и есть. Она принадлежит ему с самого рождения! И эта мысль колола ее, болезненно и горько, она была ей досадна. И сегодня он показал ей, что Радосвета – вся в его власти. Он волен делать с ней все, что пожелает.

Слезы выступили на ее глазах, но Радосвета их смахнула раздраженно, и лишь ускорила шаги к дому волхва.