Невеста полоза. Пленница златых очей

Глава 18. Тайное становится явным

В день пира Радосвету разбудила Всемила, едва на горизонте появилось солнце.

– Зачем так рано сегодня? – сонно ворчала девица, неохотно поднимаясь с кровати.

– Как это зачем? – всплеснула руками женщина. – Чтобы девицу к пиру подготовить, времени нужно немало! В баньке попаришься, а потом Добромира поможет тебя подготовить к выходу в люди.

– Кто такая Добромира?

– Помощница при княжеских хоромах. Сенная27 прислужница. Она и поможет тебе к пиру подготовиться и выглядеть рядом с великим князем достойно. Сейчас баньку славную истопим, да чтобы пара побольше, а Добромира пока что сварит пчелиный воск со смолой особой.

– А это еще зачем? – не разумела девица.

– Как зачем? Волосы лишние с тела убрать! Чтобы кожа была гладкая, что заморский шелк. Негоже молодой девице щеголять с волосами на теле. Хотя, я вот немолода, но волосы тоже убираю. Без них лучше.

В ответ Радосвета изумленно подняла брови, да звонко рассмеялась.

– Ну надо же, и в этом мире у женщин все те же проблемы! А я уж подумала, что в Златославии с этим попроще будет.

– В Златославии женщинам по нраву иметь гладкое тело. Попроще может у какой-нибудь крестьянки. Настой с дурманом пару-тройку раз на седьмицу, пока волосы выпадать не станут. Можно воск пчелиный брать на это дело. А коли позволяет достаток, белки куриные с сахаром взбить. Он как начнет на коже застывать, его вместе с волосами и сдираешь. Но ты – княжеская невеста. Для тебя особый способ, из-за моря привезенный еще бабкой Драгомира – воск и смола.

– Да кому нужны мои лишние волосы на пире-то? – недоумевала девица.

– Так принято, Рада. Выходишь в люди – надо быть готовой от и до, – припечатала Всемила.

– Ну вот, даже в ином мире не избежать этой женской пытки, – посетовала Рада, на что женщина усмехнулась.

– И за косой твоей поухаживать надо, волосы умаслить. Чтоб блестели и волосок к волоску лежали, – добавила она.

Так и прошел день у Радосветы за наведением красы. Ко времени, когда прибыл за ней и Добромирой лодочник, ей казалось, что от нее за версту пахнет цветочными маслами, да травяными растирками. Тяжелая нарядная ткань, головной убор и множество украшений были ей непривычны и заставляли волноваться.

Вместе с лодочником ее ожидал воевода и брат князя Белояр, чтоб сопроводить ко двору. Воевода, узрев Радосвету, широко улыбнулся, кивнул довольно.

– Хороша ты, Радосвета, дивно, как хороша! Боюсь, мой брат сегодня на пире и не вспомнит о яствах. Когда рядом такая краса…

– Благодарю, – смутилась ведунья, и всю дорогу до другого берега просидела молча, изредка поглядывая по сторонам.

Благо, что Белояр ее расспросами не донимал. Лишь испросил, как ей живется в избе ее, нет ли нужды в чем-либо.

– Спасибо, мне всего хватает, – кротко ответила Радосвета, и опустила глаза на свои колени.

На другом берегу ее уже ожидали – несколько дружинников князя и слуги.

– Почему так много людей меня сопровождают? – удивилась девица.

– Невеста князя, все, как и положено, – ответил Белояр, и Радосвета вздохнула.

Как ей это было непривычно! Десятки любопытных глаз, что, верно, осмотрели уже каждый драгоценный камень на ее венце и украшениях, вышивку на ткани, ее лицо и статную фигуру.

– А где великий князь? – тихо спросила Радосвета у Белояра.

Она ехала в конной повозке, и рядом с ней на коне следовал брат князя.

– Ждет тебя в своих хоромах. Пир сегодня будет до поздней ночи, тебе выделили гостевую почивальню.

– Я не смогу уйти раньше? – уточнила Рада.

– Нет, – спокойно ответил воевода.

– И домой меня никто не отвезет, – молвила ведунья вслух, не скрывая усмешки.

– Домой? – Белояр вскинул светлую бровь, улыбнулся. – И давно ты считаешь двор волхва своим домом? Может, и не собираешься уже в родной мир?

Радосвета посмотрела на Белояра, да отвела глаза, промолчав. Ей не хотелось открывать ему свои мысли. Впрочем, открываться здесь она никому не желала.

Повозка следовала через оживленные улицы города, и ведунья с любопытством разглядывала его жителей и деревянные дома, украшенные искусной резьбой. А потом, когда повозка оказалась в центре Златограда, девица не сдержала изумленный возглас – какая дивная краса!

Улицы города вымощены камнем, везде чисто и опрятно. Дома из бревен, в один или несколько уровней, с красивыми резными ставнями, да наличниками, крылечками и гульбищами28. Многолюдно, шумно, суетно. Смех, обрывки разговоров, лошадиное ржание, колокольный звон, что доносится с сигнальной башни. На главной площади стояли бочки с вином и хмелем, дубовые столы ломились от обилия угощений с княжеского стола.

– Это традиция, – пояснил Радосвете воевода. – Князь во время празднеств делит с народом еду и питье со своего стола в знак общей доли с теми, кто признал его власть.

Горожане встречали Радосвету радостными возгласами, махали ей вслед. Не ожидала девица такого приема от жителей города. В теплом воздухе витало предвкушение радости и празднества. И Радосвете хотелось впитать это чувство, ощутить, как оно проникает в нутро, но что-то не давало ей покоя. Что-то ворошило в душе ее чувство тревоги, не давая забыться. Будто предчувствие дурное…

Радосвета вздохнула и сжала кулаки.

– Волнуешься, девица? – добродушно хохотнула Добромира, что сидела рядом. – Не боись, рядом с князем сердце твое да успокоится, и волнение отпустит. Ты так дивно хороша, что сегодня Драгомир уж точно глаз с тебя сводить не будет.

– Угу, – кивнула Радосвета, ничего боле не сказав.

Пусть служанка думает так, пусть. Но Радосвета опасалась, что чувство тревоги назойливо маячит неспроста. И что ей с этим делать, она не разумела.

***

День Драгомира начался с прошений подданных. Затем он проверял с советниками и писчим счетные книги старост. Время, что оставалось до пира, летело испуганной птицей. Совсем скоро он сядет во главе длинного стола в просторной гриднице, как бывало всегда. Только в этот раз по правую руку его будет восседать Радосвета. Она будет так близко…

Думы об этом разгоняли кровь Драгомира, сердце начинало биться чаще, да внутри груди дрожало что-то маетное и сладкое. Больное дерево, что смогло исцелиться так и стояло перед его взором, и князь уже не сомневался, что иномирянка с огненными косами приложила к этому руку. Но как? Как она смогла? Ведь никто не узрел в ней колдовской силы…

Он приказал ключнику подготовить гостевую почивальню. Подготовить для нее, Радосветы. Пиршество будет долгим, до позднего часа, так пусть его невеста остается в княжеских хоромах.

Драгомир убеждал себя, что просто желает разведать у нее всю правду о том, кто она на самом деле. И все еще верил, что сможет себя убедить.

Он зашел в подготовленную для девицы почивальню. Мог бы и не приходить сюда, а поручить проверить кому-то из слуг. Но не сдержался, и сейчас стоял посреди комнаты. Его взор упал на висящее круглое зерцало, и в памяти ожило воспоминание – нагая Радосвета в его отражении. Драгомир тронул сложенное в изножье кровати банное полотнище, и от мысли, что эта ткань будет скользить по влажной коже иномирной девицы, его бросило в жар. Воображение тут же обуяло князя, подбросило волнующие грезы. Два сплетенных страстью тела на широком ложе, частые девичьи стоны, да простыни смятые. Пьянящий запах ее тела, шелковая гладкость кожи. Его руки стискивают ее бедра, мнут и гладят. Огненная коса в его кулаке. И невозможно остановить движения тела…

Драгомир сбросил чувственное наваждение, мотнул головой, и шумно выдохнул. Он силился разуметь, почему так вышло, что именно девица-чужачка нещадно будила в нем такие порочные желания, что князю самому было чудно.

И ведь не делала ничего нарочно, чтобы его завлечь, соблазнить не пыталась. Но лишь один ее взгляд, и Драгомир забывал как дышать. И это чувство крепло в нем день ото дня, разливалось по крови горьким медом.

А что, если это колдовство? Что если коварная ворожба девичья туманит его разум? Ведь не может он после всего, что пережил, тянуться к девице душой и сердцем, он давно уже мертвец внутри.

«Что же со мной творится, что?»

***

Красоты княжеских хором поразили Радосвету, а их размах заставил девицу позабыть волнение, и удивленно озираться по сторонам, пытаясь разглядеть весь необъятный двор. Хоромы князя состояли из просторных изб, соединенных сенями и переходами, и были построены в три, а где и четыре уровня. Резные крылечки, наличники и ставни, четырехскатные крыши теремов, которые венчали деревянные искусные фигуры полозов.

– Здесь жилые помещения, и там же на среднем уровне большая гридница, – рассказывал ей Белояр. – А вон там, – он показал рукой левее, – там хозяйственные постройки – кузница, конюшня. А там, – он указал на строения справа от основных – там большая стряпная изба, амбар и ямы – кладовые, зерновые, ледники и погреба. Вон те строения поодаль в один уровень рядом с заводью реки – это бани. Но в хоромах так же есть помывальни. Омыться после дня. А баня – это для здоровья тела и очищения души. В баню у нас ходят раз в седьмицу. Но если хаживать туда с прекрасной девицей, то я бы пожелал и чаще.

Радосвета смутилась от речей воеводы, а Белояр захохотал.

– Это он, видимо, по невесте своей уже тоскует. Уж какая ждет его краса! Дивная, да пригожая! Вот и мысли лезут всякие, – пояснил ей мужчина, назвавшийся Изяславом. – Как женится, и будут в бане с супругой заседать по вечерам, – и все снова расхохотались.

Белояр на это закатил глаза.

– Благолепные хоромы, а девица? Приходилось тебе в таких бывать, али нет? – испросил ее Светозар с хитрой улыбкой.

– Не приходилось. Здесь дивно и отрадно, – ответила Радосвета, и все, кто ее сопровождал, довольно заулыбались, переглянувшись друг с другом.

Она и не солгала. Сказала, как есть, не кривя душой. Хоромы князя в самом деле оказались прекрасны.

Радосвету завели в сени, и через небольшую избу, пару лестниц и просторную горницу девица оказалась в той самой почивальне, что приготовили ей по приказу Драгомира.

– Мне обязательно здесь оставаться? – испросила она у служанки.

– Пир продлится до поздней ночи. Негоже по ночи в путь отправляться.

В ответ Радосвета лишь вздохнула. Ей не было смысла спорить, в Златославии издавна считалось дурной приметой отправляться в путь глубокой ночью. И тут в ее мыслях словно что-то вспыхнуло. Другая мысль. Откуда ей ведома эта древняя примета? Девица с детства имела отменную память, и точно помнила, что ей об этом никто не говорил.

Следом пришло осмысление… И как она раньше этого не заметила? Ведь не все, что ведала она про эти места, ей кто-то растолковал. Что-то она ведала будто бы само собой. Так, словно это знание родилось вместе с ней! А затем Рада вспомнила свои прогулки колдовскими тропами, как шла по ним, не ведая страха, как спокойно трогала невидимые простым людям нити силы, зная, что это такое. Но кто ей это объяснил? Откуда она об этом ведала?

Ее думы прервали…

– Что же, тебе не по нраву твоя почивальня? – раздался величавый голос позади нее.

Радосвета обернулась, и узрела позади себя на пороге почивальни девицу – высокую, золотоволосую, да статную. Хотя нет. Уже деву. Деву в женском бремени. Под просторным саяном, синим с золотой нитью, угадывался большой округлый живот. И Радосвета всем своим ведовским чутьем ощущала силу новой жизни, что росла и крепла день ото дня под женским сердцем. Беременная дева лицом напоминала Радосвете Драгомира, только было оно мягче и нежней чертами. Словно перед ней – девичье воплощение великого князя.

– Хороша моя почивальня, и мне она по нраву. Только я не ожидала, что меня здесь на ночь оставят, – призналась Радосвета.

От нее не укрылось, каким любопытным взглядом по ней прошлась дева.

– Коли оставить тебя здесь приказано, значит на то была воля великого князя, – изрекла дева. – А мне вот стало больно любопытно узреть, что же там за невеста с другой стороны Аркаима у моего брата. И почему мы столько лет о ней не ведали. Почему же матушка наша умолчала о помолвке вашей…

– Это не ко мне вопрос. Я и сама проведала не так давно об этом. А кольцо союзное нашла в сундуке у бабушки, – ответила ей Радосвета.

– Неспроста матушка сосватала тебя для Драгомира, неспроста. Только что ее сподвигло на это? Ты хоть и ладная, да благолепная, да только ради лишь одной красы матушка не стала бы тебя в невестки брать… Почему она так решила?

– Не ведаю я. Не ведаю ничего! Мне бы и самой хотелось знать ответ, да только мне его никто не скажет.

– Верно, – вдруг погрустнела дева. – Умерла она от тоски после гибели батюшки. А-ай!

Лицо девы исказилось болью, и она схватилась за живот. Часто задышала. К ней тут же бросились прислужницы, ожидавшие княжну за дверью.

Княжна мученически застонала, и в ее глазах отразился ужас.

– Это что же… Нет-нет, не время совсем, рано еще… Месяц целый ходить еще…

И снова княжна схватилась за живот, воя от боли. Началась суета.

А Радосвета с ужасом почуяла рядом что-то дурное, потустороннее. То самое, что чуяла еще на подъезде сюда, но все никак не могла разуметь причину. Теперь же она ясно узрела чей-то жуткий умысел. Кроваво-красной нитью утекала жизнь и сила из материнской утробы. Кто-то вознамерился забрать эту жизнь, присвоить себе ее растущую мощь.

Грудь ведуньи сдавило тисками, и ужас впился в кожу ледяными иглами. Дитя не выдержит темной ворожбы! Дитя княжны умрет! А сила ребенка – чистая, светлая, непорочная перетечет тому, кто задумал ее отобрать. Святотатство!

Радосвета застыла, сраженная тем, что узрела. Княжну с причитаниями уводили под руки, прибежавшая средних лет ключница снова убежала приказать истопить одну из бань – именно там в Златославии дети появлялись на свет. Здесь тепло, чисто, есть вода под рукой для омовения и полумрак, дарящий чувство покоя.

А еще в Златославии верили, что рождение ребенка на время истончает грань между мирами. Из мира мертвых дитя приходит в мир живых. Люди робеют перед миром мертвых, а потому, на время родов женщина уходит подальше от живых людей. С ней остаются только повитуха и супруг. Люди издревле верили, что нет ничего надежней и верней для женщины в родах, чем сила отца ребенка. Коли держит за руку супруг, да силой своей делится, значит роды пройдут легче.

«Вот откуда это мне ведомо?» – вновь вопросила про себя Радосвета. – Никто ж ведь не рассказывал. И читать я нигде не читала об этом…

Никто не узрел того, что узрела она. Никто не почуял опасности. И нависшей беды никто не чуял. Но Радосвета чуяла, и ей было не по себе.

И вновь в душе взметнулся страх.

Ей бы притаиться, да внимания к себе не вызывать. Чужой двор, чужие люди. Кто она для них? Чужачка с Земли, мира, который здесь не жалуют.

От роженицы тянулся ярко-алый след. И жизненная сила по нему утекала сильными толчками, словно кровь от ударов сердца. Утекала к кому-то, кто не побоялся прогневить богов, да на жизнь невинную покусился. Узреет ли кто-то окромя нее? А коли узреет, сможет ли совладать с черным колдовством?

А коли таковых не найдется, тогда что же?

Радосвете был ведом ответ. Смерть. Вряд ли дитя доживет до окончания родов. И уже завтра молодая мать будет горько оплакивать свое мертвое дитя. Ожидание чуда обернется скорбью. Ей это так было знакомо!

Воспоминания снова полоснули сердце.

Холодный пасмурный день. Первый снег и легкий морозец. Страх, боль и слезы. Тихие молитвы, причитания. И снова страх.

До того дня Радосвета и не ведала, как же это может быть, чтобы в один миг испытать можно было прилив великой любви и печали? Теперь она ведала, каково это.

Городской погост, укрытый снежным саваном. Самые близкие рядом… Те, кто остался в мире живых. Удушающие слезы, утешения Ольги. Крепкая рука брата, что держит ее, не дает на колени рухнуть.

Радосвета ведала, каково будет Ярославе. Горько, страшно, больно. Как и ей в ТОТ САМЫЙ день.

Затаиться ли ей? Притвориться ли, что ничего не ведает? И тогда она вернется в родной дом.

А коли ворожить начнет, так саму себя и раскроет – перед князем, да людьми. И тогда быть может, не пожелает князь возвращать на Землю ту, в чьих венах с кровью течет сила колдовская. Такие здесь ему нужны.

Затаиться, да позволить свершиться ужасному – и быть свободной. Помочь найти злобную ведьму и спасти невинную жизнь – и остаться пленницей.

Радосвета потерла ладони, ставшие ледяными от волнения. Выдохнула. И с тоской посмотрела на вечернее небо, на котором волей ночеликой богини Мораны загорались первые звезды.

Она приняла решение. Жалеть уже поздно. Да и жалеть ни к чему, коли дитя спасти получится. Радоваться надобно – новая жизнь народится. Благодаря ее помощи.

Для того и были посланы ведуньи богами – чтобы людям помогать.

Отрешилась она от мира, ушла в себя. Узреть, почуять дурное, найти и уничтожить – вот, что ей надобно. Чуяла ведунья и во дворе что-то неладное, и оно не давало ей покоя. Она не видела уже ничего постороннего, никого не слышала. Чутье вело ее прочь из горницы на улицу, во двор, и Радосвета шла, повинуясь ему.

– Радосвета, идем, пир скоро начнется. Негоже княжеской невесте на него опаздывать, – молвил кто-то ей, да за локоть взял.

– Некогда мне пировать, – отрезала она, и продолжила путь.

– Постой! Да стой же, Радосвета! Нельзя не явиться на пире, ты что! Князь гневаться будет,– воскликнула служанка.

– Я же молвила – не пойду! – со злостью в голосе ответила ведунья, да на служанку обернулась. Но лишь на миг.

А затем, ускорила шаг, да во двор поспешила. Что-то было в нем не так.

Служанка, едва узрев лицо Радосветы, застыла испуганно, словно морок на погосте повстречала. Не стала она останавливать невесту князя, все так и смотрела ей вслед. Ведунье в этот час не было дела до мыслей, что так напугало служанку.

Сойдя с крыльца, столкнулась Радосвета с разодетой красавицей. Та отбросила за спину темно-русую косу, увенчанную богатым накосником, да воззрилась на девицу с опаской и затаенной злобой во взоре.

– Ты ли пришелица с Земли? Ты, значит, невеста у нас княжеская?

– Некогда мне с тобой разговаривать, – отбрила незнакомку Радосвета, пытаясь обойти, но та не позволила, хоть и поглядывала на ведунью с опаской.

– Мыслишь, что журавля ухватила себе с неба? О ложе княжеском грезишь? Недолго тебе подле князя находиться! Ясно? Рано или поздно наскучишь ему! Мнишь, что окромя тебя не сыщется красавиц боле?

– Пошла вон! Не до тебя! – крикнула Радосвета на незнакомку, и та отпрянула.

Ведунья устремилась во двор, и на злобную красавицу боле не оглядывалась. Ей и в самом деле было сейчас не до нее.

Радосвете постоянно кто-то встречался на пути, что-то молвили ей, куда-то звали. Но отрешенная от глупой праздной суеты, ведунья шла на след чего-то скверного – чего, она и сама разуметь пока не могла, но чуяла нутром – ей нужно искать во дворе. Близ бани мелькнул кто-то из женщин с распущенными косами. Все верно. Во время родов надобно распускать узлы, да плетения, открывать сундуки и шкатулки. Чтобы облегчить пришествие в этот мир новорожденному. Радосвета снова осмотрелась. Рядом опять кто-то суетился, и девица снова прикрикнула, чтобы ей не мешали. Распоясала она свое платье, наскоро распустила косы. Тревожно покосилась в сторону бани, и грудь сдавило дурное предчувствие. Быть беде.

– Ну уж нет, еще поборемся, – бормотала девица сама себе, озираясь по сторонам. – Узел. Где-то здесь спрятан узел!

Да только ж где его искать? Огромный двор и множество построек. Ступеньки, крылечки, навесы закружили Радосвету, а потом… Ее потянуло в сторону той самой бани, где сейчас рожала княжна. Дорогу преградил суровый молодец.

– Нельзя туда сейчас!

– Пусти! – почти рыча молвила Радосвета, да воззрилась на молодца.

Как и служанка, он вытаращился изумленно на нее, тяжело сглотнул. И пропустил Радосвету.

Она же, боле не обратив свое внимание ни на кого, ускорила шаги и вскоре очутилась у ступенек. Осмотрела их, ощущая, что близко то дурное, что она здесь ищет. Наклонилась, да узрела под ступеньками веревку в узлах. Будто тот, кто ее сюда бросил, точно знал, где будет роженица.

– Вот оно! – воскликнула с радостью. – Платок бы мне…

Кто-то дал ей платок, а кто – она даже не смотрела. Взяла веревку, и скривилась – ее ведовское нутро сразу почуяло темную потустороннюю силу, что исходила от этой веревки.

– Сжечь! Это надобно сжечь! До тла! – приказала она.

Тут же кто-то из мужчин чиркнул о порог палочку искрянки, и поджег платок с завернутой в него веревкой.

Радосвета ощутила вспышку злорадства. Как ловко она обвела вокруг пальца какую-то наглую ведьму! Маленький костерок нещадно трещал, полыхая сине-зеленым пламенем, и Радосвета смотрела на пламя, да молитвы шептала – древние, великие, пришедшие из глубины веков.

Вот уже ей вторят чьи-то голоса – мужские, женские. И костерок догорал, плевался искрами, молитва улетала с ветром ввысь. Но Радосвета уже не смотрела на огонь. Она обернулась в сторону бани. Там от матери с младенцем все еще тянулся тонкий след – бордовый, словно кровь. И ведунья чуяла, видела, как сила жизни по нему уходит к ведьме, только ведьму узреть не могла. Вот если бы нить эту обрубить…

Скрипнула дверь бани. Выглянула хмурая пожилая дева, и повесила на гвоздь над входом серп. «Для защиты от злых сил» – подумала Радосвета. Нет, не подумала. Она ясно ведала об этом.

«Его-то я и возьму» – молвила она себе под нос, и подошла к порогу, чтобы снять тот самый серп. Сжала в руке деревянную ручку.

Поднялся ветер, стало темнее. По нему ползли грозовые облака. Воронье карканье донеслось с вышины, и все задрали головы, чтобы узреть в небе стаю ворон, что кружили над двором великого князя.

– Дурное что-то творится! – шепнул кто-то близ Радосветы, но девица не стала смотреть.

Она видела лишь заветную красную нить, и жизни ток, бегущий по ней. Дитя слабеет.

Никому не ясно, что сейчас свершится. Никто не видит страшной нити, только лишь она.

– Что эта девица делает? – спрашивает кто-то.

Пальцы Радосветы сжали нить – словно крапивы коснулись. Радосвета сквозь зубы зашипела, провела серпом. И исчезла нить, словно не бывало. Напоследок лишь учуяла она бессильную ярость создательницы.

Теперь дитя родится в здравии.

Телом овладела слабость. Серп выпал из рук. Радосвета покачнулась, и наверное, упала бы, но ее удержали чьи-то крепкие руки. Дыхание коснулось виска. Еще не обернулась, а уже знала точно – это князь.

– Ведающая, значит… Кто бы подумал, моя огненная…

И Радосвета лишилась сознания.