Невеста полоза. Пленница златых очей

Глава 21. Исступление

Радосвета опустила железный рычаг, от него натянулась веревка, наклонилось ведро, и вода полилась в широкое решето, что висело над ней.

– Почти что душ, – усмехнулась девица и встала в серебряный поддон под струи воды.

В княжеских хоромах удобства оказались лучше, чем в простой избе, что не могло не радовать иномирную ведунью. Все ж привыкла она к удобствам своего мира. Вылила она на ладонь из узкого кувшина мыльный взвар, что пряно пах летними травами, да по телу размазала. Схватила льняное мочало, да кожу растерла до румянца. Все чудился ей на себе мужской терпкий запах князя, и ведунья желала его смыть, убрать бесследно, чтобы не было у сердца повода снова замирать и ускоряться.

Рваную одежу она оставила в плетеной корзине, куда складывалось все, что нуждалось в стирке. Правда, после приключений в поле с князем ее одежа пришла в негодность, и Радосвете не хотелось думать, что будут толковать промеж собой прислужницы, завидев ее разорванные рубахи, да запону.

После омовения Радосвета вытерлась полотнищем, да так и вышла из помывальной, нагая, с полотнищем на плече, и простоволосая. Ночная сорочица осталась лежать поверх высокого кованого сундука.

Переступила девица порог комнаты и вскрикнула, да тем самым полотнищем прикрылась – она была здесь не одна. На ложе восседал великий князь и перебирал в руках сорочицу из шелка, за которой и шла Радосвета. Едва завидел он ведунью, как золотые глаза загорелись неистовым плотским голодом. Драгомир сжал челюсть, втянул шумно воздух.

– Что-то я смотрю, тебе по нраву, моя ладная невеста, разгуливать без одежи, – хрипло молвил князь. – Или ты меня ожидала в таком виде? Такое мне по нраву. Иди ко мне сюда, – он протянул ей руку.

Глаза мужчины так и поедали Радосвету, скользили от ног к груди и снова вниз к ногам.

– Радосвета, иди ко мне, – снова позвал ее князь властным тоном.

Девица выдохнула, но шагу не сделала. Так и осталась стоять на месте.

– Я намерена ложиться почивать. Оставь меня, пожалуйста.

Драгомир нахмурился.

– Ты чем-то огорчена?

– Скажи, я могу остаться жить в гостевой избе Ведагора?

– Зачем? – хмуро поинтересовался князь. В его глазах промелькнула тревога.

– Мыслю, что там мне будет лучше, – ответила Рада.

– Еще чего удумала. Нет, конечно! – отрезал Драгомир. – Где это видано, чтобы будущую супругу, что уже в хоромах жениха поселена, от себя подальше отправлять?

– Не так уж это и далеко, – возразила Радосвета.

– Я сказал – нет, и таков мой наказ. Я не позволяю. Ты моя невеста, и будешь жить здесь. Эта почивальня отныне твоя. Какая еще гостевая изба?

Радосвета в ответ молча и с тоской вздохнула.

– Мне сложно представить свою жизнь здесь, – призналась она.

– Это ты зря. Жизнь твоя будет богатой и сытой. Нужды ни в чем ведать не будешь. Обязанности, правда, появятся, как у жены правителя и хозяйки дома, и как у Ведающей, без этого никак. Но ты трудолюбива, вряд ли тебя страшит работа. Отныне ты под моей опекой и защитой.

– Опека, – скривилась Радосвета. – Для той, что привыкла сама за себя отвечать, твои слова звучат, как нечто страшное.

– Страшно, это когда женщине приходится опекать саму себя, добывать еду, да кров самой обеспечивать. Это тяжело. На Земле такие вещи привычны, но не в наших землях. Здесь ты за моей спиной. Тебе нечего бояться, Радосвета.

Его слова еще больше напугали ведунью, разозлили. И все, что в мыслях кипело, да теснило грудь, вырывалось теперь на свободу, облекалось в слова.

– Ах, мне нечего бояться? – хохотнула невесело ведунья. – Еще как чего, Драгомир! Ах, какая радость, прям танцевать впору! Моя жизнь отныне – в твоей власти! И ты теперь волен ей распоряжаться! А мне живи и моли богов, чтобы тебе не наскучить! Угождай тебе во всем и всегда! Сегодня я в твоей почивальне, а завтра, коли пожелаешь, так другую позовешь, и будешь в своем праве! Мне такие порядки чужды, ясно тебе? Я не хочу так жить – отдаваться мужчине и знать, что он мне не принадлежит, и делить его с другими женщинами!

Князь вдруг заулыбался, да голову склонил задумчиво.

– Ты ревнуешь, Радосвета? В самом деле? Мне не показалось? Ты меня ревнуешь к наложницам?

– А что, нельзя? – вскинулась Радосвета. – Меня воспитали в другом мире и по иным обычаям! И делить мужчину с другими женщинами для меня это дикость, уж извини, князь.

– Но ты теперь в Златославии. И тут семейные порядки иные, ведунья.

– Я же молвила тебе – они мне чужды! Чужды! И я такое положение вещей принять не в силах! А потому, дабы в тягость тебе не стала ревнивая, своенравная супруга под боком, предлагаю сватовство наше разорвать.

– Что-о? – мгновенно вспыхнул князь. – Что ты молвила? – Взгляд его загорелся яростью, он поднялся с ложа, не спуская хищных глаз с ведуньи.

– А то и молвила! – воскликнула с жаром ведунья. – Покончим с этим сватовством липовым, и ты отпустишь меня жить ко Всемиле с Ведагором. Так будет лучше и мне и тебе!

Драгомир в два шага оказался рядом с Радосветой. Близко-близко. Так, что его шумный выдох коснулся ее губ. Он возвышался над ней, словно исполин, и рядом с ним она ощущала себя еще боле хрупкой и тонкой, чем есть.

Ведунья не спускала взгляда с князя, ее руки стиснули полотнище, прижимая к телу. Взор князя опустился с ее лица на ключицы и ниже – на едва прикрытую грудь. Желание горело в глазах Драгомира – явное, жгучее, злое.

Князь хищно улыбнулся.

– Да что ты толкуешь, пламенная ведунья? Смею тебе напомнить, что наше сватовство мы сегодня скрепили плотским согласием. И помнится мне, никто из нас двоих не был против. Кажется, маки на том поле еще боле покраснели от твоих стонов…

– Плевать мне на это согласие, понял? Будем считать, что между нами ничего не свершилось! Ничего не было князь! Это все тебе приснилось!

В глазах князя промелькнула ярость.

– Ну, уж нет! Ты моя! Моя, Радосвета! С самого своего рождения ты мне принадлежишь…

– Ах, вот как? Ну конечно я твоя, конечно! Когда теперь стало ясно, кто я такая, и что, возможно, не умру. Теперь-то я нужна тебе! А покуда угасала и мучилась каждый божий день, тебе было все равно, что там станется со мной! Никому я не нужна была, окромя близких!

– У меня есть причина, почему я так поступил!

– Это все отговорки! Я не верю тебе! Хватит лжи, Драгомир! Уходи!

Развернулась девица, да в сторону помывальной отправилась. Думала – отсидится там, покуда князь почивальню ее не покинет.

Не успела.

– Ай! Отпусти!

Горячая мужская ладонь легла на ее шею. Другой рукой Драгомир сорвал с нее полотнище, да прижал к себе спиной нагую. Пальцы князя тут же заскользили вниз по девичьему животу, да коснулись лона. Огладили чувствительное место, углубили ласку, и вновь погладили. Драгомир ощутил на пальцах влагу, и едва не застонал. Чуть надавил на лоно, усилил ласку. Пальцы князя гладили Радосвету между ног уже настойчивей. Ее тело напряглось. Сдавленный стон сорвался с губ ведуньи. Шумное дыхание Драгомира коснулось ее виска, возбужденная мужская плоть упиралась ей в бедро и ощущалась даже сквозь порты. Движения мужских пальцев нарастают, неистовый жар по ее телу расходится волнами, да сводит сладкой судорогой низ живота.

Никуда не делись гнев ее и обида на князя. Так и жгли ее нутро, да слезами собирались в уголках глаз. Радосвета злилась. А ее тело предавало ее, и плавилось от наслаждения во власти этого мужчины. Рука Драгомира задрала ее подбородок, и Радосвете пришлось запрокинуть голову, да с горящими глазами князя встретиться.

– Вот, значит как, Радосвета, – молвил он со злобой. – Ничего не было? Все нам приснилось? Кажется, мне надобно освежить твою память, строптивая забывчивая невеста!

Ощущения от его принудительной ласки становятся все ярче, все неистовей. Тело выгибается от удовольствия, разум заволакивает пеленой наслаждения.

– Га-ад, – со стоном выдохнула девица.

Князь усмехнулся.

– Ага. Ползучий. Хоть бесом меня назови! Хоть закричи, как ненавидишь! Но правды не скроешь. А правда в том, моя пламенная девица, что твое тело желает моих ласк. И они ему по нраву!

Он прекратил ее ласкать, дернул свой пояс-кушак. Пока захмелевшая от ласк Радосвета опомнилась, Драгомир завел ей руки за спину, да кушаком связал.

– Эй! Ты что творишь! Развяжи меня сейчас же! – воспротивилась девица.

– Не развяжу! Ты в моей власти, Радосвета. Не советую сопротивляться. Коли ты так скоро запамятовала, что случилось промеж нами в поле, я тебе напомню, – рыкнул князь в ответ.

Толкнул он девицу к столу, да наклонил, заставляя лечь. Радосвета послушно исполнила его волю, да только взгляд ее, полный злости, выдавал чувства девицы.

– Что, полегчало тебе, Драгомир? – испросила она, оглянувшись.

– Нет, – ответил он, и споро снял с себя рубаху, да спустил порты.

***

На миг он замер от того, что узрел перед собой в мягком свете горящей лампы – узкий девичий стан, соблазнительный прогиб спины, округлые бедра и нежная шелковая кожа. Волосы струятся огненной рекой.

– Ты лжец, князь. Бессовестный лжец, – тихо молвила девица, и в глазах у него потемнело.

Как она смеет так говорить? Почему? Почему ее слова, именно ее слова так больно жалят, достают до самого нутра? И жжется злое слово, брошенное девицей в сердцах, жжется где-то у него под сердцем. Колет и горит огнем в груди, там, где столько лет царила стужа. Он уже мыслил, что умерло все, замерзло навеки под коркою льда… Неужели что-то еще живое осталось в нем, неужели оно еще может болеть?

Он не лгал ей. Не лгал! Он готов был защищать ее, оберегать. Радовать, чтоб зеленоглазая красавица смеялась. А она…

Рыкнул князь со злости, да сгреб в кулак волосы девицы, потянул, принуждая прогнуться сильней. Шлепнул ее по ягодицам. Радосвета тихо охнула.

– Так тебе боле по нраву? Вот так?

Снова шлепок. Девица вздрогнула.

– Бессовестная!

Шлепок.

– Неблагодарная!

Шлепок.

– Дерзкая! Тебе ли молвить мне о лжи?

Шлепок.

Ухватился за ее бедро и одним движением ворвался в ее тело. До упора. Так, что его пах соприкоснулся с ее ягодицами. Девица глухо застонала. Стон рвался из его груди, но князь сдержался, сцепил крепко зубы. Мучительно-медленно подался назад и двинулся вперед, ударил ее в бедра. Сильно, резко. И снова движение вперед. Еще глубже. И еще удар в бедра. Так тесно. Так влажно. Так горячо. Быстрее и быстрее, не останавливаясь, безжалостно тараня ее тело, вырывая из нее громкие вздохи, сиплые стоны. Князь вцепился в ее бедра обеими руками, яростно и раз за разом врываясь в лоно.

– Ведьма… Проклятая ведьма… Ненавижу… Околдовала… Заворожила разум… Покоя лишила, – приговаривал он сквозь зубы и двигался в ней, как одержимый, двигался, не останавливаясь, не давая им обоим опомниться от этого чувственного дурмана.

Удар в бедра, еще удар. Вожделение, сплетенное со злым отчаянием. Драгомир нещадно вбивается в ее холеное тело. Такое пригожее, ладное, покорное под ним. Ведунья захлебывается стонами и кажется такой послушной.

Жар удовольствия окатил его тело. Драгомир содрогнулся и стона все же не сдержал. Остановился лишь на краткий миг, выдохнул. И снова продолжил двигаться в ней, карать своенравную ведунью невыносимым наслаждением.

Снова и снова он брал ее нежное податливое тело и сходил с ума. Вновь и вновь умирал от наслаждения небывалой силы. Ему мало. Ему так мало этих мгновений с ведуньей!

С ней все во стократ острей, больней и слаще. И близость дарит такое немыслимое блаженство, что темнеет в глазах, да голова идет кругом. С ней он снова забывает обо всем, что окружает князя в этот миг. Все стремительно исчезает, меркнет, рассыпается прахом. Остаются лишь он и она. Связанные близостью, такой неистовой, такой невозможно острой, такой мучительно-прекрасной. Почему именно она? Именно она та самая девица, с которой Драгомиру хорошо настолько, что впору опасаться за собственный разум.

Он споро двигается в ней и смотрит на тонкие кисти, что перевязывает красный кушак. Он и не мыслил, что это может быть так дивно возбуждающе! Да и сам разуметь и объяснить не смог бы, откуда эти мысли в голове возникли, откуда такие желания странные. Ядовитая девица. Опасная. Будит в нем неизведанное.

Драгомир наклонился к Радосвете, нырнул рукой промеж бедер, и принялся настойчиво ласкать. Тело ведуньи напряглось, и девица подалась навстречу его ласкающим пальцам.

Настойчивая ласка, сильные, глубокие толчки в ее теле. Содрогнулась девица всем телом, вскрикнула от накатившего оргазма, протяжно застонала и обмякла.

Драгомир продолжил двигаться в ней – споро, безжалостно, исступленно. И уже не мог сдержать в груди глухих, хриплых стонов. Жар ее тесного лона, сладкие стоны, переходящие во вскрики, пьянящий запах кожи и волос пленили князя, обуяли наслаждением.

А потом его пальцы стиснули ее бедра, и князь почуял, как его накрывает новая волна плотского восторга – острого, горячего, невыносимо сильного, туманящего разум. Хриплый возглас вырвался из его груди – не удержать, как ни стискивай зубы. Князь на миг позволил себе забыться в ощущениях, утонуть в них, быть поглощенным порочным удовольствием. Драгомир все еще бился в ее теле, расплескиваясь белым пламенем, рыча от дикого наслаждения.

За окном оглушительно загрохотало, почивальню озарила вспышка молнии. Князь будто только лишь сейчас пришел в себя от забытья, да вспомнил, что вокруг него творится. Вновь загрохотало, зашумел в трубе ветер, и ветви дерева ударили в оконное стекло. Занималась гроза.

Драгомир покинул тело ведуньи, освободил ее руки. Споро оделся, не глядя на девицу. Тело его все еще нежилось в отголосках страсти, а в душе было пусто, глухо и темно.

Отчего-то казалось князю, что теперь иномирная невеста его и в самом деле возненавидит. Их тела соединялись по зову дикой страсти, а души оставались далеки. Его тянуло к ней неумолимо, и так отчаянно хотелось получить хоть капельку ее тепла, да девичьей нежности… Но девица, что свела его с ума и перевернула с ног на голову его привычный мир, все так же будет сторониться его, оставаться чужой и далекой.

«Глупо было впускать в свою душу надежду!» – с тоской думал князь, уходя из почивальни.

У самой двери он все же обернулся, да по девице взглядом мазнул. Она осталась стоять к нему спиной, опираясь о стол. Обнаженная, дивно-прекрасная, такая притягательная! Нежная, хрупкая, страстная…

В груди будто что-то разбилось – со звоном, да горечью. Ежели можно было бы вырвать из сердца с корнем то чувство, что поселилось в нем с того дня, как он впервые узрел Радосвету! Ненужное это чувство, губительно оно. И ей оно не нужно.

Или… может, все-таки сказать ей правду, почему оставил тогда на Земле? Она должна его понять, сама ведь пережила потери… Но рассказать, это значит – открыться…Чувства свои обнажить… Ему и самому с каждым днем все сильнее хотелось разведать, что же за душой у этой пламенной ведуньи. Он чуял, как прекрасен мир, что скрывает в себе Радосвета. Он так страстно желал его узреть, почувствовать… Только вряд ли она поведает ему хоть что-то.

«Нет. Не нужно. Пусть останется, как есть. И пусть меня ведунья ненавидит. Уж как-нибудь переживу. Мне хватит и ее податливого тела. Разве этого мало?»

Мало. Теперь слишком мало. Князь желал влюбленного взгляда, ее нежных касаний, сокровенных разговоров на двоих, женского восхищения – именно от нее, постепенного томительного узнавания день за днем.

«Слишком многого я возжелал, слишком».

Драгомир покинул ее почивальню. Тоска и кручина расползались по его нутру. Телу было дивно хорошо. А душе – паршиво.

Перед тем, как уйти к себе, он отправился к сестре, желая убедиться, что Ярославе уже лучше, но на месте ее не застал. Около хором его повстречал Светозар.

– Сына на обряд повитуха забрала. И Ярослава там же. Просила кликнуть твою невесту. Помощь и сила Ведающей нам не помешали бы сейчас. Тесто как раз менять сейчас будут. И колыбельную смертную петь.

Упоминание ведуньи отозвалось в сердце князя сладкой болью и отчаянием.

– Я отправлю за ней прислужницу, она ее и приведет.

Светозар заметил смятение князя при упоминании ведуньи, но любопытствовать не стал.

Завтра князю с дружиной предстояло отправиться на охоту в лес. Заодно осмотреть окрестности, убедиться, что нет следов потусторонних. Еще свежа была в памяти людей та ночь, когда явился в город волколак. И кто это был, так и осталось тайной.

Весть о том, что иномирная гостья оказалась Ведающей разнеслась по городу за несколько часов. Люди ликовали, радовались, передавали друг другу благую весть – в Златославию вернулась женская колдовская сила! А значит – быть равновесию сил. За столько лет в златославских землях не уродилось ни одной сильной ведуньи. А теперь у людей появилась живая надежда.

Радосвета – светлая радость. Она так живо олицетворяет свое имя!

Сердцу князя все равно, что там молвит разум. Сердце князя замирает от звука ее имени. Сердце князя трепещет, что птица в силках при виде ведуньи.

И надежда-упрямица, так и норовит постучаться в душу.

Только стоит ли ее впускать?