Невеста полоза. Пленница златых очей

Глава 22. Зачем бежать?

Не успела Радосвета на негнущихся ногах добрести до ложа, да сорочицу надеть, как в дверь почивальни кто-то постучался. Девица споро облачилась в сорочицу, да за дверь выглянула. Там ждала ее прислужница.

– Помощь нужна, твоя. Обряд перепекания сыну Ярославы повторить. Очень просят тебя. Я отведу.

– Жди меня здесь, я оденусь, – приказала Радосвета и спустя несколько минут в сопровождении прислужницы направлялась в ближайшую стряпную избу, накинув на себя плащ-дождевик.

На улице собирался дождь – тучи закрыли звездное небо с полноликой луной, порывы ветра приносили запах пряного дыма из чьей-то избы, раскаты грома нет-нет, да сотрясали небосвод где-то неподалеку. Во вздохах ветра последнего месяца лета ведунья чуяла дыхание осени.

Стряпная встретила ее полумраком, запахами квашни, да горящего воска. Дрожали огоньки свечей, женщины толковали вполголоса. Пожилая повитуха – высокая, статная женщина с крепкими, сильными руками месила на столе тесто. Рядом с ней сидела Ярослава, и ее задумчивый взор был прикован к печи.

Там, в теплом нутре на большой деревянной лопате лежал ее новорожденный сын, обернутый тестом так, что и лица не видать.

– Мать месила, я месила, теперь, давай-ка, ты девица-ведунья, помни тесто руками. Да с мыслями благими! – приказала ей повитуха.

Радосвета принялась разминать огромный клубок из теста, а сама мысленно в себя ушла. Потянулась душой к окружающему миру, прислушалась своим ведовским чутьем. Ежели верят здесь, что роды на время истончают грань между мирами живых и мертвых, то лучше самой убедиться, нет ли где поблизости тени смерти.

Она ее почуяла, и колкий холод прошелся по спине. Ведунья вздрогнула. Все еще помнила, как эта тень за ее спиной стояла.

Радосвета не могла до конца осмыслить и поверить, что все, что когда-то казалось ей сказкой, да небылицей, здесь становилось истиной.

Смерть маячит где-то рядом.

Ищет, высматривает, выглядывает…

Смерть нужно отвадить. Старым, проверенным в этом мире способом…

Оглушительный треск грома раздался прямо над избой, так что в оконцах дрогнули стекла.

– Батюшка Перун снаряжает свою огненную конницу, бьют копытом лошади его небесные, не терпится им по небу пробежаться. Славная гроза будет, – молвила шепотом повитуха, и Ярослава кивнула.

Первые тяжелые капли забарабанили по деревянной крыше стряпной.

Повитуха достала из печи лопату с ребенком, да прямо на стол положила. Развернула старое тесто, и стряпную огласил тихий младенческий плач.

А у ведуньи все внутри оборвалось. Вновь нахлынули горькие воспоминания, да грудь сдавило, словно в тисках. Сын Ярославы заплакал еще пуще. Радосвета украдкой смахнула слезу, да выдохнула медленно, желая унять горькую сердечную тоску.

– К груди бы его приложить, – молвила ведунья.

Повитуха согласно кивнула.

Скрипнула дверь, и вошли двое – великий князь и Светозар. Ведунья вздрогнула, внутри словно зародилась буря. Она почуяла кожей острый княжеский взгляд, но встречаться с ним глазами избегала. Еще заметит ее слезы, а ведунья этого не желала. И смотреть в глаза его не желала. Ей казалось, что одним лишь взглядом князь способен околдовать ее разум.

Завернули ребенка в отцову рубаху – для защиты от злых сил, да напастей. Ярослава села на лавку, Светозар ей под спину положил подушку. Повитуха дала ей на руки сына, и нежная улыбка озарила материнское лицо. Супруги переглянулись друг с другом. И столько было в этом взгляде – тепло и нежность, любовь и надежда! Радосвете снова хотелось плакать. От радости за них, и от горечи понимания, что может быть, она никогда не познает того же, что и они, как бы этого ни желала. А ей так сильно, так отчаянно хотелось однажды стать матерью! Радосвете до боли в сердце хотелось познать это чувство, когда твой ребенок засыпает на твоей груди, прислушиваться к тихому сопению, разглядывать каждую черточку родного лица.

– Ну, здравствуй, мой хороший, – тихо молвила Ярослава, и сморщилась, когда мальчишка жадно ухватил ее навершие.

– Грудь берет охотно. Это хорошо. Быстро окрепнет, слава великим богам! – изрекла повитуха, наблюдая за кормлением младенца.

В горле ведуньи будто ком застрял. И снова в измученную душу постучались мысли, что она так старательно от себя гнала, но сейчас, они все же настигли ее вновь. И ведунья в который раз подумала о том, какой была бы ее дочь, если б не случись того несчастья. «Наверное, уже говорить бы начинала», – промелькнула мысль, и Радосвета едва не задохнулась.

Ведунья, чтобы не расплакаться, подошла к столу, на котором лежали травы для отваров. Вновь подумала о том, что в этом мире ее врачебные познания не имеют силы. Здесь и слова-то такого нет – врач. Зато имеют силу знания ведуньи. Кто бы ей молвил пару месяцев назад о том, что будет она лечить травами, молитвами, да колыбельные петь для защиты новой хрупкой жизни – Радосвета посмеялась бы. Только вот не было смешно девице. Доказательная медицина, международная классификация болезней, оперативная хирургия – все эти слова на Аркаиме – неведомая тарабарщина родом из иного мира, что здесь не имела никакого значения.

«Семь лет учебы в меде, чтобы потом лечить ведовскими знаниями. Ох, судьба моя, судьбинушка, причудливы твои дорожки!» – думала Радосвета, тяжко вздыхая.

Все в ее жизни перевернулось.

Из раздумий ее вырвал голос повитухи.

– Там вода в чугунке закипает. Положи туда травы, что справа от тебя, подсоби мне, – попросила ее женщина. – Будет у нас отвар от воспалений. Ведомо тебе, какие там травы? – спросила она у Радосветы.

– Это крапива, помогает крови свернуться. А это красный корень, самочувствие улучшит. Бадан и тысячелистник от воспалений, – ответила ведунья, да стебель тысячелистника взяла, покрутила в пальцах, ощущая мощный ток природной силы в нем. – Сразу видно, что собрана трава на Купалу, – молвила она, повернувшись к повитухе. – Доброй силой веет от трав, целебной.

Повитуха изумленно всплеснула руками.

– Надо же, и силу природы чует! Диво-то какое, и впрямь ведунья ты! И не гляди, что с Земли!

В ответ на это Радосвета усмехнулась, да отвечать ничего не стала. Ей бы самой ведать, почему так вышло, почему именно она, но что-то ей подсказывало, что эти вопросы могут остаться без ответа.

– И все ж не разумею, как же ты так не почуяла ведьму темную? Неужели никак она себя не обнаружила? Такое бывает? – вновь заговорила повитуха.

– Она не так давно на Аркаиме, – ответил ей великий князь. – Не освоилась еще, ведания важные не все от мира приняла. Все же выросла там, где давно отреклись от колдовской силы. Да и сама едва оправилась от недуга тяжкого. Ей бы самой окрепнуть, да поправиться. Осмотреться здесь, да к жизни новой привыкнуть. Не надобно торопить ее. Это не так-то легко.

– Как прикажешь, великий князь, – кротко ответила ему повитуха.

Это что же, он слово за нее замолвил?

Радосвета все же посмотрела на князя. Дрогнуло сердце ведуньи в тот миг, когда скрестились их взгляды. Затрепетало в груди – тревожно и сладко. Драгомир смотрел так, что ее бросало в жар, и сладкой болью тянуло низ живота. Хотелось вновь оказаться с ним наедине. И повторить все то, что они на двоих разделили. Случилось то, чего ведунья опасалась – познав князя, как мужчину, да плотское наслаждение с ним разделив, она привязалась к нему еще больше, и теперь тянуло ее к Драгомиру еще пуще, чем прежде.

– Колыбельную сейчас бы спеть. Смертную, – предложила ведунья, и Ярослава согласно закивала.

В этом мире недоношенных детей выхаживают в теплой печи, да в тесте сыром. В колыбельной поют о смерти, чтоб ее обмануть. Ничего из этого в мире Радосветы давно уже не осталось.

Но Радосвета больше не на Земле. Она в Аркаиме. И все теперь в ее жизни по-иному. Не так, как было.

Вздохнула своим мыслям Радосвета. Бросила травы в чугунок. Взгляд князя зажигал под ее кожей пламя. Ну почему он все время на нее смотрит?

– Спой со мной колыбельную смерти, – попросила ее Ярослава, и Радосвета кивнула в ответ.

И слова сразу возникли в голове верные, будто каждый день их слышать случалось. И мелодия сама собой в памяти возродилась. Запела ведунья, затянула. И не укрылось от нее, как все же удивились все, услышав от земной девицы древнюю колыбельную.

Ой баю-баю-баю, не ложися на краю

Придет серенький волчок и укусит за бочок

И потащит во лесок, ой, потащит во лесок

И положит во гробок, под ракитовый кусток

Под ракитовым кустом спи, соколик, сладким сном

Ой, зароем в землю-мать, будем плакать и стенать

Спи, соколик, сладким сном под ракитовым кустом

Ой, баю-баю-баю, не ложися на краю.

Для ребенка ли такая колыбельная поется? Колыбельная эта для смерти. Для нее, костлявой. Смерть услышит песни о себе. Услышит, и уйдет восвояси. Решит, что нечем ей уже здесь поживиться.

Радосвета вновь ушла в себя, потянулась к миру. Смерти поблизости не было. Но кто ее знает, коварную?

– Давай еще раз споем, – молвила она Ярославе, и вместе они снова затянули колыбельную.

***

Драгомир смотрел на нее, и не мог оторваться. Ему хотелось ее созерцать. Как она тихо толкует с Ярославой, как поет, как ворожит, и светятся ее глаза колдовским огнем, как раскладывает целебные травы, и губы ее что-то тихо шепчут, как хмурится, о чем-то думая, и Драгомир отчаянно желает ведать, какие мысли в этот миг терзают его рыжую ведунью. Почему вдруг подернулся слезами ее взор? Отчего на ее лице он видит проблески печали? Ведунья силится, прячет ото всех свою тоску за делами, но князь внимательный, и он сразу узрел, что опечалена девица, и думы ей какие-то не дают покоя.

Сначала князь решил, что ведунья все еще переживает их ссору. Но потом он разумел, что дело, кажется, в другом. Когда смотрела Радосвета на младенца, в глазах ее сквозили горечь и тоска. А когда же Ярослава приложила сына к груди, во взоре его невесты, казалось, поселилась сама боль. Отвернулась ведунья, пряча слезы. И никто их не узрел, никто не почуял, что что-то не так. И лишь Драгомир уловил эту тень ее скорби. И подметил как погруженная в свои мысли, Радосвета неосмысленно коснулась живота таким знакомым женским жестом. Князь понимал ее чувства, их неизбывную горечь. Князю было ведомо, какого это – жить с этой горечью в сердце лето за летом.

Память снова унесла его в тот скорбный день.

Вокруг расцветала весна, и заливались на все лады птицы. Средний месяц весны – снегогон шел к своему завершению, и цветень уже вплетался теплом в согретый солнцем воздух. Все выше и выше поднималось солнце, и рассветное небо походило на розовую ткань с мазками золота. И как же это было странно и совсем неправильно – в такой дивный и чудесный день потерять любимого долгожданного сына. Просто одна роковая случайность… И его жизнь разделена на до и после. Драгомир сидел в горнице на лавке под отворенным окном. С улицы доносились трели птиц, и опьяняюще пахла весна, а он… Он держал на руках свое бездыханное дитя, то и дело трогал маленькие ножки, холодные, как лед, и сам внутри себя умирал – медленно и мучительно.

Еще недавно он баюкал его в саду под раскидистой яблоней, и сын ему забавно улыбался. Все это было словно еще вчера.

Столько лет утекло рекой.

А воспоминания живы. И боль не утихает, так и норовит уколоть его в сердце острой иголкой.

Смутная догадка полоснула разум великого князя. Неужели…

Он должен узнать у нее. Узнать сей же час…

– Как сына назовете? – спросила повитуха у Ярославы. Та в ответ улыбнулась.

– Ярополк. Вырастет могучим молодцем, сильным, яростным воином.

– Славное имя, хорошее, – ответила повитуха.

Радосвета раскатала тесто на столе, на него уложили младенца, укутали так, что одно лицо осталось, положили на лопату, и для верности аккуратно закрепили веревкой. Повитуха и ведунья взялись за лопату, да трижды поместили дитя в теплое нутро печи с молитвами и древними заговорами. С надеждой, что сгорят его болезни и перепечется судьба на более счастливую. На третий раз мальчишку оставили на время, пока не подсохнет тесто.

Наблюдая за Радосветой, князь не мог не подивиться тому, как влилась эта свободолюбивая землянка в златославские будни. Будто и родилась здесь. Кто бы помыслил, глядя на нее, что Радосвета выросла на Земле?

– Рада, отойдем ненадолго. Потолковать кое о чем надобно, – молвил ей Драгомир, поймал ее взгляд, ощутил короткую вспышку отрады и радости, что загорались в груди каждый раз, когда встречался с ней глазами. Он развернулся, собираясь выйти на крыльцо.

Оглянулся. Радосвета шла за ним. Вид у девицы был растерянный, а в глазах – тоска и непонимание.

Они молча прошли сени, и в дверях Драгомир пропустил вперед Радосвету.

На улице царила безлунная ночь во власти дождя. Полыхнула молния, да гром ударил. Ветер играл с листвой на деревьях. Под навес широкого крыльца дождь не долетал, и можно было обмолвиться словом без лишних ушей. Князь набросил свой кафтан на плечи ведуньи, и девица вздрогнула, оглянулась на него изумленно, будто вовсе не ждала от него ничего подобного.

– Спасибо тебе, Рада, что беду отвела от семьи нашей, да сестре моей помогла в трудную минуту. Я вовек не забуду твоей доброты… Золотое у тебя сердце, красавица.

– Ой, да ладно тебе, смутилась она. – Отчего же не помочь, коль умею это делать.

– Ты еще и скромница, – подметил князь, ощутив, как в груди разрастается щемящая нежность к ведунье, прекрасной и наружностью и душой. – Ты ведь понимала, что раскроешь себя, коли ворожить станешь?

– Конечно, понимала, – ответила девица.

– И все равно пошла на это, – добавил князь.

– Именно, – кивнула ведунья.

– Почему?

– Дитя стало жаль, – призналась Радосвета. – Мне было ведомо, что такое колдовство приводит к смерти того, с кого силы тянут. Я не желала этого допустить.

Князь смерил ведунью внимательным взглядом.

– Радосвета. Молви мне, только честно – ты бывала в женском бремени?

Глаза ведуньи распахнулись изумленно, в них промелькнул страх. Радосвета воззрилась на князя испуганно.

– Откуда такие мысли? С чего ты так решил?

– Понаблюдал я за тобой, и… сделал выводы. Желаешь молвить мне, что я не прав?

Ведунья, едва услышав его слова, отшатнулась от Драгомира, будто он ее ударил. А потом отвернулась. Судорожно вздохнула. Повисло напряженное молчание. Князь ощутил его кожей – натянутое, как тетива.

– Я не любопытства ради, ведунья.

– А для чего? – перебила его Радосвета, резко развернувшись. Ее щеки пылали нездоровым румянцем. – Зачем тебе это, князь?

Не доверяет ему… Драгомир это разумел, и острый укол досады кольнул его сердце.

– Я желаю ведать, что с тобой, – признался Драгомир. – Разве я многого желаю? Всего лишь знать, что происходит с той, которую я скоро назову своей супругой.

При упоминании супружества девица еще боле помрачнела. А потом воззрилась в глаза князю со злостью и отчаянием.

– Ах, ты правды желаешь? – тихо молвила она, вопрошая. – Хорошо. Будь по-твоему! Да, я была беременна! Я даже ведала, кто у меня родится! И даже кое-что для нее купила… – девица сникла.

Все-таки чутье Драгомира не обмануло…

– Нее? У тебя была дочь? – переспросил князь.

По щекам ведуньи побежали слезы. Грудь ее тяжело вздымалась, глаза блестели, да пальцы то и дело сжимались в кулаки.

– У меня была бы дочь! – сдавленно воскликнула его невеста. – Но судьба решила отнять и ее!

– Что случилось?

– Я не ведаю! – воскликнула она, да всхлипнула. – И никто так и не смог понять, как же так вышло, что сердце здорового ребенка вдруг перестало биться! Ничего не предвещало, ничего! И я не разумела, как такое могло стрястись! Даже моих знаний и умений не хватило, чтобы разуметь причину этой беды!

Драгомир смотрел на Радосвету, и переполняла князя жалость к этой хрупкой девице. Она походила на солнечный свет, она несла собою радость, в то время, как сама томилась от тоски и горя.

Он подошел к ней вплотную, да по мокрой щеке ее провел тыльной стороной ладони, вытирая слезы.

– Значит, ты родила ее уже мертвой? – спросил князь.

Радосвета молча кивнула и сделала шаг назад. Слезы вновь покатились по ее побледневшим щекам.

– Я похоронила ее рядом с моей матерью. У нас так положено – ребенка хоронить у взрослого под боком.

Она замолчала. Выдохнула медленно и посмотрела вдаль невидящим взором, а потом опять воззрилась на Драгомира.

– Что, жениться сразу расхотелось, да, князь? Кому нужна болезная жена, что даже выносить здоровое дитя не в силах? Надеюсь, позволишь до утра в твоих хоромах переночевать, или прямо сейчас в лодку посадишь?

– Радосвета, перестань. Такого не будет, – перебил ведунью Драгомир.

Он подошел к ней ближе, да приобнять хотел за плечи, успокоить. Но его невеста бросила раздраженный взгляд, да отошла на пару шагов. Почему она молвит так, будто виновата? И успокоить себя не позволяет, выпускает иглы, будто еж.

– Думаешь, я глупая, Драгомир? Ничего не разумею? Ты чаял надежды, что я однажды понесу от тебя, ведь так? Наследника желал от ведуньи. Тем более, раз уж ведунья оказалась самой Ведающей, кто ж упустит такую племенную кобылу!

– Радосвета, да что ты несешь! Перестань! Не говори так! – воскликнул князь.

– Что перестать? Правду молвить? Я, знаешь ли, достаточно за последние лета выслушала лжи, и не выношу ее, – раздраженно промолвила она.

– Да почему ж ты снова обвиняешь меня во лжи, Рада? – недоумевал князь, чуя, как внутри него все закипает. – С чего тебе вздумалось, что я, узнав о твоем горе, выгоню тебя или жениться передумаю?

Радосвета упрямо молчала и не смотрела на князя.

– То, что с тобой случилось, могло случиться с любой из женщин, Рада! И ни к чему себя винить, ты над этим не властна! Я не лгу тебе, и не собираюсь – да, я надеюсь, что однажды мы с тобой поладим, одолеем недомолвки и сможем жить как супруги, в ладу и мире. Я желаю верить, что все у нас сложится благополучно. Да, я хочу детей. Как правителю, мне нужен наследник. И как мужчине, мне нужна семья – супруга, дети. Я желаю этого!

– Я не ведаю, смогу ли это дать тебе, – тихо молвила девица, да голову понуро опустила.

– У тебя нет желания снова стать матерью?

– У меня страх, что все повторится. Или вовсе даже не сбудется. Так что… Не надейся на меня князь. Ничего обещать не могу. Я сломана уже. Внутри себя сломана. А у тебя вон, целая ватага наложниц – здоровых, прелестных, покладистых, без изъянов. А моя доля – быть Ведающей и людям помогать, кто в моей помощи нуждается.

– Я не вижу в тебе изъянов, – молвил ей князь с легкой улыбкой. – И никто не запрещает Ведающей иметь семью. Или… Тебе не хочется связывать себя с проклятым, да? В этом дело? Как же я сразу не догадался…

Скрипнули дверные петли, и на улицу вышли Ярослава со Светозаром. Довольный отец держал на руках сына, завернутого в его рубаху. Следом за ними вышла повитуха.

Радосвета с Драгомиром переглянулись. Их разговор оказался оборван.

– Ты не прав, – шепнула ему Радосвета. – Дело вовсе не в проклятии. И коли бы ты противен мне был, я бы с тобой не…

Она запнулась, глаза опустила, да покраснела до корней волос.

Дождь прекратился, но поднялся ветер, и прямо над ними вновь загрохотало. Маленький Ярополк, услышав грохот, закряхтел на руках у отца, но оказавшись у матери, вновь успокоился.

Ярослава с нежностью посмотрела на сына, и глаза ее подернулись слезами. Она перевела взор на Радосвету, и улыбнулась ей.

– Мне должно поблагодарить тебя, Радосвета…

– Нам должно, – мягко поправил ее супруг. – Лишь благодаря тебе, стараниям твоим, да помощи, нашу семью горе обошло стороной. – Мы всегда будем помнить твою доброту.

– Теперь-то ясно, как белый день, отчего ты так хворала тяжко, когда с Земли сюда пришла, – рассуждала Ярослава. – С твоей-то силой, диво, что ты дожила до своих лет. Как же вовремя Драгомир вызволил тебя оттуда! Верно, матушкин оберег таил в себе силу великую, вот и хранил тебя все эти лета, хвала богам. Ну ничего, матушка сыра земля исцелит тебя, да сил прибавит.

– Надеюсь, – искренне ответила ведунья.

Так они и шли через двор впятером в сторону большой просторной избы на три уровня, с теремами, да гульбищами, где жили Светозар и Ярослава. Проводив их до крыльца, дальше Драгомир и Радосвета пошли уже вдвоем. Повитуха осталась с новоиспеченной матерью.

Они молча шли через огромный двор княжеских хором, что окутывала ночь, и ее густой, чернильный сумрак разгоняло пламя уличных светильников. Радосвета с любопытством присмотрелась к одному такому, когда они прошествовали мимо него. Драгомир задумался: «Девице и в самом деле любопытно его устройство, раз уж ученая она, и мудростью одарена, или же она не желает с ним разговаривать?» Между ними царило молчание, и Драгомир решил его нарушить.

– Эти светильники горят на смеси масла со скипидаром. По сути, это факел, защищенный от дождя козырьком из металла. Светильные мастера изготавливают эти факелы, и потом следят за их состоянием. И получают за сей надзор уплату из городской казны.

– Как интересно! – искренне воскликнула девица, и этот живой огонек любопытства отозвался ответным огнем в груди Драгомира. И от сердца отлегло. Отрадно стало на душе. И так каждый раз, стоило им остаться вместе, да начать толковать о чем-то.

Ему так нравится ее острый ум, ее недюжинная смелость и живое любопытство ко всему. Оттого и тянет к разговорам с этой девицей, да встречам частым. С Радосветой князю было легко и свободно. И холод в груди отступает. И боль, как будто девицы страшилась, уползала куда-то. Драгомир тянулся к этой девице всей своей израненной душой, как тянется замерзший путник к теплу огня в домашнем очаге.

Не осталось сил у него сопротивляться и бежать от этого. Драгомир уже и не хотел.

Зачем бежать, когда рядом с ней он снова начинает дышать?