Неандертальский томагавк в астроархеологии

31 Через две декады Система Тау Кита Космос в окрестностях Гесионы. Неарх

Неарх, единственный крупный естественный спутник Гесионы, был похож на мяч для регби, со средним диаметром около тысячи километров, вращался по круговой орбите радиусом всего 60 тысяч километров от планеты (в 7 раз меньше, чем радиус орбиты земной Луны). Он совершал полтора оборота за гесионские сутки, и вызывал приливы в океанах планеты кажущиеся нерегулярными. За счет высокой плотности Неарха (как у металлических астероидов) ускорение свободного падения на нем составляло целых 5 процентов «G» — серьезное достижение для небесного тела с его разменами.

Лэндинг (или точнее «неархинг») маленького шаттла «альбатрос» в исполнении Акулы Рами на круглую площадку в центре одного из старых ударных кратеров, мог бы легко войти в сборник медиа-файлов для обучения локальных пилотов (в раздел «работа на прецессирующих астероидах со значительной гравитацией»).

— Ха! — объявила Рами, когда «альбатрос» встал на грунт, — трижды респект мне, самому аккуратному летающему существу в нашем рукаве Галактики!

— Это было очень сложно? — спросила Тахэ.

— Как тебе сказать?… — бортинженер на секунду задумалась, — Это сложно, но этому без проблем можно научиться. По уровню, это не сложнее, чем жрать ложкой. Ты только представь систему уравнений в частных производных, которую требуется решать для корректного зачерпывания супа ложкой и доставки зачерпнутого супа в рот целевого субъекта без потери упомянутого супа! Представила? По глазам вижу, что да. Теперь ощути огромную гордость за интеллектуальную мощь нашего мозга. Учение Ивана Ефремова не осуждает это маленькое удовольствие… И проверь индикаторы на своем скафандре. Это кажется перестраховкой, но это надо делать. Я тебе объясняла… Есть? Порядок? Тогда внимание: я открываю кабину, и мы выходим на грунт. Помни, что на астероиде нельзя резко шагать, а то прыгнешь, как кенгуру, а потом грохнешься, как мешок с картошкой. А на легком астероиде вообще рискуешь улететь на орбиту и там болтаться, как ромашка в проруби, пока товарищи тебя не стащат… Короче, пошли.

Это же время.

Форт-58, блуми Евклид.

Хольм окинул придирчивым взглядом стажера Мвена и поинтересовался:

— Нервничаешь?

— Немного, — ответил условный афроамериканец, — но, я думаю, это нормально.

— Если немного, то да, — проворчал шкипер, и переместил взгляд на поле деятельности, каковым являлась пустота в четверти километра от них, в центре сферы блуми.

Сейчас Мвен и Хольм стояли на технологической выпуклости «Южного Полюса». Или точнее, не стояли, а висели, держась за ограждение площадки на вершине выпуклости. Ротационной гравитации здесь, на нулевом радиусе, естественно не было.

— …Еще раз напоминаю, — строго сказал шкипер, — воздушный пистолет на твоей левой перчатке следует использовать предельно осторожно, только для корректировки своего положения в пространстве. Для управления вращением следует использовать гиростат, который у тебя на поясе. Никаких полетов без моего приказа. Ясно?

— Ясно, — подтвердил Мвен.

— …И, — добавил шкипер, — повторяю правило безопасности. Если тебя почему-то унесет дальше, чем на полста метров от оси, то не делай вообще ничего. Спасательная система откроет парашют автоматически, и ты без проблем окажешься на поверхности. Ясно?

— Ясно.

— Ну, если ясно, то держись за мой пояс и ничего не делай, пока я не скажу… Старт.

Слабый выхлоп воздушного пистолета легко отбросил двух людей от площадки, и они начали медленный свободный полет в сторону лампочки-солнца на противоположном, Северном Полюсе. Через пять минут Хольм снова включил воздушный пистолет, уже в обратном направлении, и движение прекратилось. Двое зависли практически в центре сферы, в 250 метрах от любой точки на поверхности. Отсюда можно рассмотреть все изменения за две декады. Некоторые из групп гигантских «одуванчиков», росших на «кочках», достигали теперь высоты многоэтажного дома, а другие остались на уровне человеческого роста. Толстые ворсинки «цветков» соединялись, образовывая над всей первичной поверхностью сетчатый призрак будущего ландшафта, как бы сотканный из серебристой паутины. На самой первичной поверхности виднелись маленькие фигурки человеческого персонала и роботов-синсектов. Первые управляли, а вторые тянули по маркированным линиям разноцветные ниточки трубопроводов монтируемой системы внутренних коммуникаций. В некоторых областях паутинный каркас уже был накрыт полупрозрачными панелями — «листьями одуванчиков». Только в двух больших зонах, расположенных на экваторе друг напротив друга, отсутствовал даже каркас. Как будто, существовали две почти круглые дырки в общей паутинной конструкции.

Итак, двое висели в центре всего этого, как два муравья в застывшей капле янтаря. С другого ракурса они смотрелись, как парашютисты в каком-то безумно рискованном затяжном прыжке.

— Вот! — торжественно произнес Хольм, — первая в истории ситуация, когда концепция архитектурного проекта требует непосредственной физической работы человека. Не существует робота, который имел бы прогу для этой работы. Разумеется, скоро такие роботы появятся, но… Сейчас мы убеждаемся, что из всех кибернетических систем в нашей цивилизации, человек пока что остается самой универсальной. Точно?

— Точно, — согласился Мвен.

— …А теперь, — продолжил шкипер, — по моей команде отпусти мой пояс, очень плавно отстегни авто-катушку, которая у тебя на поясе, и передай ее мне… Ты готов?

— Я готов.

— Тогда, начали.

Двое расцепились и один передал другому массивный блок из катушки и пружинного бластера с лазерным прицелом.

— Отлично, Мвен, — произнес Хольм, — сейчас тебя начнет немного сносить воздушной циркуляцией, не обращай внимания, и не используй воздушный пистолет. Я отстрелю направляющие нитки, а потом поймаю тебя. Ты в порядке?

— Я в порядке, — подтвердил стажер, которого действительно начало сносить, слегка разворачивая вокруг невидимой оси.

— Возьми woki-toki, — добавил шкипер и скажи ребятам внизу, чтобы приготовились. Я отстрелю нитку в зону W, а затем в зону E. После выстрелов, сообщай результат.

— Да, — отозвался Мвен, отстегнул от пояса мини-рацию и начал общаться.

Хольм с помощью гиростата на поясе, синхронизировал свое вращение с вращением сферы и аккуратно прицелился в маркированное поле в «дырке» на Экваторе в условно-западном полушарии… Выстрел. Тяжелый шарик-липучка полетел в сторону мишени, утаскивая за собой нить, разматывающуюся с катушки…

— Попадание, — сказал стажер.

— Ага, — буркнул шкипер, и с помощью воздушного пистолета вернулся на позицию, с которой его стало сносить после инерционного толчка от выстрела, — Отслеживай…

Второй выстрел — в поле «дырки» на Экваторе в условно-западном полушарии.

— Попадание, — повторил Мвен.

— Ага, — снова буркнул Хольм и быстро стянул нити липким фиксатором, — Ты там в порядке? Я справлюсь через минуту.

— Да, — подтвердил стажер, которого отнесло уже метров на десять.

— Да… — задумчиво произнес шкипер, и отрезал нитки от катушки. Теперь поперек 500-метровой сферы, из одного полушария в другое прошла одна цельная нитка. Сначала натяжения не было, и воздушные потоки быстро и причудливо изгибали ее волнами и спиралями. Потом нитка слегка натянулась и теперь только вибрировала, как струна от фантастически-огромной арфы, — …Ты в порядке, стажер?

— Я в порядке.

— Отлично. Сейчас используй воздушный пистолет. Дай один короткий и очень слабый импульс в мою сторону… Вот так…

Хольм спокойно протянул руку и примерно через полминуты поймал за пояс медленно летящего к нему Мвена.

— …Как общие ощущения, стажер?

— Нормально. Очень интересно и необычно. А что дальше?

— Дальше, — сказал штурман, — мы методично будем плавать вокруг нити, наблюдая, как работают мобильные тежеры. Они скоро поползут по нити с обеих сторон. В наиболее вероятном случае, нам вообще не придется вмешиваться. Но, возможно, тежеры что-то начнут делать не так, и тогда будем оперативно разбираться.

Это же время.

Неарх, естественный спутник Гесионы.

Рами протянула вперед руку жестом античного полководца из исторического фильма и жизнерадостно объявила.

— Место для центральной станции! Классная площадка, только чуть-чуть разровнять.

— Ух… — выдохнула Тахэ, — здесь красиво! Эти скалы… Они как застывшие динозавры. Правда, похоже? А можно будет их не трогать?

— Конечно, — ответила Рами, — не надо трогать то, что оживляет ландшафт. Если хочешь, давай подойдем к ним поближе. А потом уже пойдем и нарисуем на площадке маркеры, чтобы строительный синсект начал делать нулевой цикл.

— А как должна выглядеть такая станция? — спросила Тахэ.

— По-разному, — бортинженер сделала паузу и пожала плечами, но, поскольку она (как и Тахэ, разумеется) была упакована в скафандр, раздутый внутренним давлением, жест не наблюдался со стороны, — …для реактора, посадочной площадки, узла коммуникаций и технического ангара есть оптимальная компоновка. А обитаемый модуль лучше бы вам придумать самим. Нулевой цикл стандартный, но основная часть зависит от креатива.

Две фигурки в серебристых скафандрах с прозрачными сферами шлемов, неуклюжими шагами, похожими на замедленные прыжки кенгуру, пересекли ровное каменное поле, возникшее, вероятно, вследствие касательного столкновения с крупным метеоритом, и подошли к причудливо закругленным и изогнутым скалам, или, возможно, наполовину занесенным пылью валунам. Тахэ медленно протянула руку, очень осторожно провела ладонью в перчатке по темной, и почти гладкой поверхности.

— Странно. Совсем нет пыли.

— Так бывает, — сообщила Рами, — Локальное электростатическое отталкивание. Между прочим, ты сейчас очень фотогенично смотришься. Подожди пять минут. За скалами взойдет Гесиона, и получится отличный кадр. Я выберу ракурс…

— Взойдет Гесиона? — переспросила стажерка.

— Да. Из-за наложения вращения и прецессии, Гесиона восходит тут каждые 3 часа. До очередного восхода осталось всего — ничего… Так! Я выбрала четкий ракурс. Перейди немного левее, к вот тем зубцам… Отлично! А если ты остановишься в какой-нибудь танцевальной позиции, будет просто превосходно. Представляешь: видео-заставка для вашего будущего TV-канала «Неарх Глобал» или типа того.

Тахэ искренне удивилась.

— TV-канал «Неарх Глобал»?

— Название, конечно, условное, — уточнила Рами, — Я имела в виду, что тут будет стоять антенна радара, и через нее можно транслировать какую-нибудь программу. Так часто делается на спутниках… Ага! Начинается восход! Придумывай позицию! И побольше экспрессии. Я понимаю, в скафандре экспрессия не так просто получается, но… Вот! Замечательно! Заставка готова. Кстати, повернись и посмотри. Восход прекрасный!

— О, да! — через минуту подтвердила Тахэ, глядя на огромный лазурный с белым диск Гесионы, поднимающийся над фантастическими зубцами скал, — Это… Это надо было увидеть… И знаешь, Рами… Можно задать тебе вопрос?… Очень важный…

— Конечно, можно!

— Вопрос получится длинный… — Тахэ задумалась, и продолжила, — Я, наверное не все понимаю, но… Вы, соляриане, пришли сюда надолго, так?

— По всему выходит, что так, — согласилась Рами.

— Вы пришли надолго и вы… Трудно подобрать правильное слово. В общем, вы здесь оказываетесь главными. Потому что вы знаете и умеете больше нас, вы имеете такую технику, о которой мы даже не мечтали, и у вас за спиной больше десяти миллиардов соляриан, и ваш Патруль со звездолетами и десятками космических фортов…

Бортинженер развела руками (этот жест был выразительным даже в скафандре).

— Извини, Тахэ, но слово «главные» тут явно не в тему. Мы пришли, как друзья, и мы абсолютно не намерены устанавливать тут какую-то иерархию.

— Мне кажется, — ответила Тахэ, — вы стараетесь не обижать нас демонстрацией своего превосходства. Но оно слишком велико, его невозможно скрыть. И каждому понятно: главными оказываетесь вы. И еще: вы — другие. А отсюда многое следует.

— Я могла бы сразу возразить, — сказала Рами, — но лучше я дослушаю про следствия.

— Следствия понятны, — Тахэ вздохнула, — хорошо это, или нет, но старшие теперь не те известные люди Афин, которые избраны в группу Советов, а вы. А значит, вы начнете изменять основы нашей жизни, и я не понимаю: что тогда будет с Афинами, с нами?

— Праматерь Розовых Единорогов… — протянула бортинженер, — Ну, ты вообще… Ты подумай: какие мы, на фиг, старшие? Нет, если брать конкретно ту ситуацию, которая сейчас здесь, то я действительно старше, и я, как бы, инструктор. Но старшие в вашем традиционном понимании, это ведь другое… Короче: в эти игры Патруль не играет.

— Я подумала прежде, чем спросить, — ответила Тахэ, — я не понимаю, что ты сказала об играх, но сейчас мы работаем под вашим руководством.

— Под нашим организационно-техническим руководством, — поправила Рами, — но у вас «старшими» называются не менеджеры, а, извини за выражение, институциональные моральные авторитеты. Ты права, говоря, что мы другие. Но мы никогда не будем вам диктовать мораль, как делают ваши старшие. Это против наших правил, и это против наших убеждений. Это тот редкий случай, когда я могу уверенно говорить за всех.

— Извини, Рами, — гесионка снова вздохнула, — но вы уже диктуете свою мораль. Ты не обижайся, но это действительно так. Просто, ты не замечаешь.

Акула Рами задумалась не меньше, чем на полминуты, переваривая смысл заявления стажерки, а потом, аккуратно подбирая слова, ответила:

— Есть проблема, Тахэ. Вы здесь привыкли к безальтернативной этике, к моральному диктату. А у нас этики разнообразны, они считаются личным делом каждого. Можно сравнивать и менять этики, обращаться с ними, как со стилем одежды. Мы критикуем этику ваших авторитетов и вам, по привычке, кажется, что мы диктуем свою мораль, которую считаем единственно верной. Но у нас этого нет. Нечего диктовать.

— А какая этика лично у тебя? — спросила Тахэ.

— Это долгий разговор, — мягко сказала Рами, — а мы, все-таки, на полевом рейде.

— Да, конечно, ты права… Но, мы сможем поговорить об этом, когда вернемся?

Это же время.

Форт-58, блуми Евклид.

Точка контроля монтажа в центре сферы.

Бригада (или стая) монтажных роботов-синсектов — мобильных тежеров, освоилась на тонком 500-метровым воздушном мостике-нитке соединившем западное и восточное полушарие через центр сферы. Синсекты сновали вокруг этой нити, быстро оплетая ее ажурным каркасом из толстой паутины. Вмешательства людей не требовалось, и этим воспользовался шкипер Хольм, чтобы довести до стажера некоторые соображения…

— Видишь ли, Мвен, у любого наземного гоминида существует инстинктивный страх оказаться на опасной высоте без опоры. Поэтому, при работе со стажером в условиях, наподобие наших, инструктор должен не просто сообщить, что опасности нет, а четко объяснить, почему в данном случае ее нет. Обычно, только после этого стажер готов отпустить страховочную опору и выполнить одиночное зависание.

— Но, — заметил Мвен, — ты просто сказал «отпусти мой пояс и дай авто-катушку».

— Да, — подтвердил шкипер, — я извиняюсь, это был эксперимент по психологии. Я бы совершенно нормально воспринял, если бы ты отреагировал так «Блин, что-то мне не верится, что это так уж безопасно». Я бы спокойно, не торопясь, объяснил.

— Но, я тебе верю, — возразил стажер.

— Ты СЛИШКОМ мне веришь, и это проблема.

— Но, почему это проблема? Разве ученик не должен верить учителю?

— Ученик, — ответил Хольм, — может верить учителю в разумных пределах, если это не противоречит инстинктивным реакциям, или здравому смыслу, или информации из альтернативных источников, которые ученику кажутся компетентными. За пределом разумного доверия, ученику свойственно задавать вопросы, и соглашаться с учителем, только если объяснения будут понятными и адекватными.

— Ученик учится, а учитель знает, — возразил Мвен, — если ученик будет спорить, то он ничему не успеет научиться, а только зря потратит время учителя и свое время.

Шкипер глубоко вдохнул, выдохнул и отрицательно покачал головой.

— Нет, Мвен, все наоборот. Если ученик НЕ будет спорить, то он не научится самому главному: сопоставлению и критической оценке информации. Он не научится делать самостоятельные выводы. Он не научится учиться. А безоглядное доверие к любому другому человеку, это опасно и для того, кто доверяет, и для того, кому доверяют.

— Я не понял, — признался стажер, — почему доверие хорошему учителю опасно?

— А потому, — ответил Хольм, — что даже очень хороший учитель, инструктор иногда ошибается. Ученик, стажер ошибается гораздо чаще. Но, вероятность того, что оба ошибутся одинаково, на порядок ниже, чем вероятность того, что ошибется учитель. Ошибка в принятии решения, это нередко чья-то жизнь. Таким образом, безоглядное доверие это на порядок большее число трупов. Элементарно, не так ли?

— Споры приводят к еще большим жертвам, — возразил Мвен.

— Споры в ситуациях, требующих мгновенных решений, — поправил шкипер, — но, в тех ситуациях, где есть время подумать, обсуждение желательно, и на практике, стажеры высказываются первыми, а инструкторы и эксперты — последними, чтобы авторитет не давил. Такие обсуждения это еще и опыт ответственности. В итоге, за решение отвечает командир, но если не было споров, а просто он решил, то ему даже психологически не отнести долю ответственности на коллег, и его психика уже заранее перенапряжена.

Мвен задумался, пытаясь разобраться в непривычной для себя цепи выводов.

— Я правильно понял, что на старших нельзя грузить слишком много ответственности?

— Ни на кого нельзя грузить слишком много ответственности, — уточнил штурман.

— …А если, — продолжил стажер, — все-таки, нагрузить, то психика окажется слишком напряжена такой ответственностью, и старший не сможет видеть те удачные решения, которые, например, увидели ваши коммандос, Оса, Флэш и Змей у нас в окрестностях Афин, на Лиловом болоте, а потом на Паучьей пустоши?

— В общем, да, — согласился Хольм, — Когда командир перегружен ответственностью, а окружающие не готовы поправить его, то решения начинают копироваться с образцов прошлых лет. Так командир неосознанно относит некоторую долю ответственности на прошлые поколения, потому что больше не на кого.

Форт-58 Евклид.

Тот же день.

За ужином.

Манера юниоров из Афин-на-Гесионы вытаскивать любой неоднозначный вопрос на общее обсуждение уже стала для патрульного экипажа «Worm Bat» знакомой и даже привычной. Ну вот, опять… На этот раз, зачинщиком выступила афро-европейская метиска Олла. Ловко раскидывая ужин по тарелкам, она объявила:

— Мы не понимаем и хотим спросить. Акула Рами сегодня сказала, что всеобщая этика вредна, и нет смысла обсуждать это, потому что всеобщая, значит безальтернативная.

— Вообще-то, — заметила бортинженер, — я сказала не так. Я сказала: безальтернативная этика, что бы в ней не содержалось, учит только тому, что она безальтернативная. Это главное, и это вредно и опасно. И поэтому, нет никакого смысла разбираться, что там конкретно написано. По-любому, такая всеобщая этика вредна, смотри пункт первый.

Возникла пауза. Потом Нил, со своей спартанской простотой, произнес:

— Я рассуждаю, а вы сразу скажите мне, если что-то нелогично. У хорошего человека хорошая этика. Или, можно сказать по-другому: если у человека хорошая этика, и он следует такой этике, то это хороший человек. Если у другого человека такая же этика, значит, он тоже хороший человек. А если у всех людей в обществе такая же этика, то получается общество, состоящее из хороших людей — хорошее общество.

— Дырка, — сказала Рами, — полное отсутствие логики в последней фразе.

— Почему? — удивился он.

— Ты перешел от простой множественности к всеобщности и обществу. Это радикально меняет ситуацию. Этика уже не выбирается индивидом, а становится обязательной. Ее единственность достигается регулярными мерами, включая общественное воспитание, начиная с раннего детства, чтобы все граждане восприняли эту единственную этику.

— Да, — согласился Нил, — Если этика хорошая, то такие меры правильны.

— Ясно, — Рами кивнула, — отсюда неизбежное следствие: блокирование прогресса.

— Что?!… Почему?! — раздались несколько возгласов.

— Потому, что любая этика имеет свои взгляды на труд, потребление и секс. И любой прогресс движется путем изменения этих трех факторов: труд, потребление, и секс.

— Труд и потребление, — заметил условный амазонский индеец Рен, — есть в марксизме. Отношения производства и распределения. Но секс, это про другое.

Бортинженер медленно покачала головой.

— Нет, это про то же. В обществе происходит не только производство, распределение и использование материального и информационного продукта, но еще биологическое и социальное воспроизводство индивидов, которые составляют общество. Секс, это весь комплекс феноменов, связанных с половым размножением. Вы в курсе, что люди, это млекопитающие, живородящие, размножающиеся половым путем?… Ага. По реакции заключаю: в курсе. Так вот, если все три фактора фиксированы в неизменной этике, то каждое новое поколение станет социальной копией предыдущего. Нет прогресса, а на практике, это деградация. Общество не может стоять на месте. Если не вверх, то вниз.

— Но у нас не так! — воскликнула Олла, — в нашей этике прогресс приветствуется!

— В каком из трех факторов? — спросила Рами.

— В труде, — мгновенно ответила афро-европейская метиска, — у нас есть конкурсы на лучшую производственную рационализацию.

Шкипер Хольм устроившись поудобнее в надувном шезлонге, флегматично сообщил.

— Знаешь, Олла, мы предложили вашему Совету по Экономике рассаду синсектов. Как функционируют роботы — синсекты ты видишь. Угадай: что нам ответил Совет?

— Я… — девушка задумалась, — я не знаю. Синсекты, это очень эффективно. Но, раз ты спрашиваешь, то, значит, Совет решил не торопиться и оценить все последствия. Ведь синсекты, это не совсем роботы. Они размножаются сами, почти без участия человека. Наверное, нам надо психологически подготовиться к таким технологиям, иначе может нарушиться баланс разных видов труда, а баланс необходим для полноценной жизни.

— Точно! — шкипер кивнул, — Ты выиграла приз за догадливость: экскурсию к ансамблю действующих вулканов на северном полярном континенте Гесионы. Это потрясающее место, судя по видеосъемке с дрона. Для компании, мы пригласим Жака, правда? Ну, я чувствовал, что вам обоим понравится эта идея. Вообще, трое в двухместном шаттле «альбатрос», это нарушение инструкции, но в другой инструкции это разрешено, если командир считает, что трое обеспечат большую безопасность при полевой работе.

Переждав овацию с хлопками, свистом и визгом, шкипер продолжил.

— Как мы только что установили, Совет отказался от прогресса в сфере труда, чтобы не рисковать стабильностью всеобщей этической системы.

— Прогресс потребления табуирован, — лаконично сообщила Рами.

— У нас нет табу! — возмущенно возразила условная креолка Эста.

— Просто, — уточнила ее близнец Леа, — мы за умеренность и разумные ограничения.

— А кто вам рассказал, какие ограничения разумны? — поинтересовался Хольм.

Возникла пауза. Юниоры молча переглядывались, безуспешно пытаясь найти ответ.

— Вы не сможете вспомнить, — спокойно сказала Рами, — осознанные воспоминания у человека начинаются с четырех — пяти дет, а у вас эта стадия воспитания проходит раньше, между годом и тремя годами. Подавление собственнических инстинктов.

— А ты считаешь, что это неправильно? — спросила Тахэ.

— Какая разница, что я считаю? — бортинженер грустно улыбнулась, — Мы говорим о социально-кибернетических закономерностях, которые не зависят от моего мнения. Система с тремя факторами прогресса. Труд, потребление и секс. Для стабильной безальтернативной этики надо подавить все три. У вас подавлены два с половиной.

— Два с половиной? — удивилась чернокожая скандинавка Вале.

— Да. В полностью сформированных обществах с такой этикой, секс исчезает, как самостоятельный фактор. Там производство потомства, это разновидность труда.

— Это как? Детей делают на конвейере?

— Нет, но уж лучше бы на конвейере, чем так. В этих обществах подавляется эротика, и остается чисто биологический процесс. Женщина периодически работает машиной по производству и первичному выкармливанию потомства.

— А мужчина? — спросил Беар

— А мужчина, — ответила Рами, — работает правой рукой в контейнер. Так экономичнее. Можно, левой. Это не регламентируется, я полагаю.

— Но при чем тут этика? — удивился он.

— Это же очевидно, стажер. Человеческая эротика плохо поддается унификации. В ней слишком много непредсказуемого. Красота, сексуальная привлекательность, игра и ее развитие, оргазм, и те загадочные эмоции, которые часто называют словом «любовь». Эмоциональное состояние беременной женщины это тоже нечто загадочное, никак не унифицируемое, и потому, опасное для стабильности всеобщей этики. Если не сделать вынашивание ребенка эмоционально-безразличным процессом для женщины, то будет серьезный риск срабатывания первобытного инстинкта заботы о потомстве.

Шкипер Хольм громко щелкнул пальцами.

— Да, это важный момент. А если первобытный инстинкт сработает еще и у мужчины, биологического отца ребенка, то вообще: пиши — пропало. Еще во времена палеолита, человек, для защиты своего потомства, истреблял всех крупных хищников на целых континентах. А если устранить эротику и механизировать производство потомства, то люди становятся неинтересны даже самим себе, и умирают с крайней легкостью. Как отмечает Ивар Фримув в книге «Чистое небо над Конго», инстинкт борьбы за жизнь у человека опирается на инстинкт защиты своей семьи и дома, даже если и то и другое существует пока только в мечтах. А если человек об этом не мечтает, то… Так, Акула, пожалуйста, не делай большие глаза. Я помню, что Ивар Фримув и Эрих Фромм, это разные авторы, и что «Штамм Андромеда» написал второй из них.

— Босс, — укоризненно сказала Рами, — Эрих Фромм тут вообще не при чем. НФ-роман «Штамм Андромеда» написал Майкл Крайтон. А нас касается НФ-роман «Туманность Андромеды», автор — Иван Ефремов.

— Ну, извините, ребята, — Хольм развел руками, — Я не силен в древней литературе.

Бортинженер Рами ласково похлопала шкипера по пузу и продолжила.

— Иван Ефремов был вовсе не таким фанатом всеобщей этики, как это многим кажется. Достаточно почитать его роман «Таис Афинская»… Стажеры, кто читал?… Никто? Вы шутите? Правда, никто? Брр! Я сообщаю: в библиотеке есть полный архив Ефремова. Желающие могут скачать себе на палмтопы. Рекомендую… Так вот, Иван Ефремов был убежден, что эротика у человека сохранится и через триста лет, и через тысячу, и через сколько угодно. Если отнять у людей эротику, то они станут ходячим недоразумением: бывшим высшим млекопитающим, которое деградирует до уровня муравья. Точнее, до уровня дефектного муравья. Муравей адаптирован эволюцией к своему стилю жизни, а человек к муравьиному стилю жизни не адаптирован. Вообще, вы знаете, ребята: Иван Ефремов хорошо разбирался и в биологии, и в эволюции, и в эротике…

— Ура Ивану Ефремову! — крикнула Тахэ.

— Не все так просто, — ответила Рами, — в вашей любимой «Туманности Андромеды» есть странная штука: культ ответственности в сексуальных отношениях.

— А ты считаешь, — спросила Олла, — что к сексу можно относиться безответственно?

Рами улыбнулась и подмигнула афро-европейской метиске.

— Я считаю, что ответственно надо относиться даже к настройке робота-кофеварки. Но, понимаешь, ответственность хороша в меру, иначе она превращается в обыкновенную глупость, или трусость, в безответственную позицию типа: «может, я к этому не готов, лучше я вообще ничего не буду делать». Если так относиться к любым человеческим отношениям, то у тебя и друзей не должно быть. А вдруг ты их обидишь? Вот, в эпоху индастриала был резон особой ответственности в сексе. Тогда существовала проблема нежелательной беременности, и проблема как прокормить ребенка, но у вас этого нет.

— Но, — заметил Нил, — у нас есть дисциплина желаний. Сексуальные желания это ведь инстинкт, правда? А человек не должен быть рабом своих инстинктов.

— Ты сам придумал вот это, про раба? — поинтересовался Хольм.

— Нет, — признался условный спартанец.

— Тогда подумай на досуге: должен ли человек быть рабом чужого мнения? Знаешь, у инстинктов есть кое-какая заслуга перед человечеством. Благодаря инстинктам, люди выдержали борьбу за существование, длившуюся более миллиона лет, создали первое организованное сообщество и первые орудия, и расселились по планете. А у субъекта, который придумал эту фразу про раба, нет перед человечеством никаких заслуг. Мне кажется, это наводит на некоторые размышления.

— Я обязательно подумаю, — пообещал Нил, — но я хочу понять: ты считаешь, что надо потакать своим инстинктам?

— Объясняю, — сказал шкипер, — в основе любых человеческих мотивов лежит какой-то инстинкт. Когда ты, под диктовку старших, подавляешь инстинктивное стремление к удовольствию, это у тебя работает инстинкт подчинения доминантным особям в стае. Между прочим, у высокоразвитых шимпанзе, доминирующая особь, слишком сильно увлекшаяся диктовкой, может получить по морде от двух-трех особей рангом пониже, которые объединяются, чтобы восстановить меру. Опять же, инстинкт. Такие дела.

— Хотите узнать об этом больше, — добавила Рами, — читайте книгу «Лезвие бритвы».

— А кто автор? — спросил Рен.

— Кто-кто… — бортинженер улыбнулась, — Иван Ефремов.