Муля не нервируй… Книга 7 (СИ)

Глава 7

— А это что, его дети? — удивлённо спросил я, но самого терзало сомнение, потому что эти ребятишки были как две капли воды похожи на Павла Григорьевича, Мулиного биологического отца.

— Ты ещё спрашиваешь? — фыркнула старуха и посмотрела на меня. — Забирай.

— А где их мать? — спросил я.

— Померла Клавдия, — вздохнула старуха, — в аккурат год назад по весне и переставилась. А они здесь не должны быть, у нас нет школы. В интернат уже пора забирать Анфиску, но всё никак не приедут и не заберут. Она уже взрослая, большая, ей давно учиться надо. Так что забирай их к отцу, пускай он им хоть нормальное образование даст, в люди выведет.

Я как представил лицо Надежды Петровны, когда она увидит этих детишек, так у меня сердце и ёкнуло. Да и Адиякову я наперёд сочувствую.

Бабка тем временем продолжала что-то рассказывать.

— Ты, старая, лучше на стол нам чего собери, — недовольно велел Егор, — а мы пока меха посмотрим.

Его все эти индийские сериалы в стиле «кто чей брат» совершенно не обходили, и на то, что детей Адиякова будут забирать в Москву, он практически не обратил никакого внимания. В данный момент его больше интересовала материальная выгода от продажи мехов и удачная торговля.

Мы спустились с крыльца домика, пока старуха, ворча, что-то там ковырялась, накрывая на стол. Подошли к новому зданию.

— Это лабаз, — пояснил мне Егор.

Я присмотрелся, и точно: то, что я издали принял за высокий двухэтажный дом, это и был лабаз на сваях, из-за которого здание и получалось намного выше, чем жилой дом.

— Зачем это? — спросил я.

— Когда река разливается или медведь ходит, то из-за того, что оно на сваях, это припасы не портятся, — объяснил он.

Я подивился такой хитромудрой выдумке якутского народа. Мы поднялись по лестнице в лабаз и вошли в помещение. Со стороны, когда мы только подъезжали, оно казалось мне огромным. Но когда мы туда влезли, оно было довольно тесным, поэтому приходилось пробираться боком. Но тесным оно было не по своим размерам, а по тому скарбу, по тем припасам, которые были внутри.

Я чуть не присвистнул от удивления: здесь и бочки с солониной и рыбой, здесь и шкуры, и вычиненные меха, и промасленные мешки с чем-то едко-душистым, и огромные бивни мамонта, и другая, довольно-таки недешёвая рухлядь.

— Ого! — не выдержав, сказал с уважением я.

— А то, — лукаво усмехнулся Егор, — домой уедешь не с пустыми руками. Были бы деньги.

Потому как жадно сверкнули его глаза, я понял, что деньги здесь любят.

— Думаю, сочтёмся, — кивнул я.

И мы приступили к выбору мехов. Не буду описывать сам процесс торга, как мы рассматривали эти меха, как проверяли мездру, как глядели на ворс. Хорошо, что меня Адияков немного подучил, так что я не ударил в грязь лицом.

— А вот ещё, — усмехнулся Егор и вытащил откуда-то со стороны мешочек. — Гляди-ка.

Он бросил мешочек мне в руки, так что я еле-еле успел его поймать. «Довольно увесистый», — подумал я.

— Раскрой, — сказал Егор.

Я раскрыл и зачерпнул то, что находилось внутри. На руках у меня искрились небольшие слиточки золота, примерно с ноготь большого пальца каждый.

— Золотой песок, — самодовольно усмехнулся Егор. — Забирай, Муля. Я думаю, в Москве ты ему найдёшь применение. И отдам недорого.

— Хорошо, — сказал я. — Только надо цену нормальную обсудить, сам понимаешь, его ещё пристроить в надёжные руки надо будет.

И мы приступили к торгу.

Когда мы вернулись обратно в дом, я был доволен, словно слон, тем, что удалось так относительно дёшево выторговать товары. И что теперь я врнусь в Москву не с пустыми руками. Адияков однозначно будет мной доволен, да и я собой был доволен. Часть мехов пойдёт Йоже Гале. Ещё часть я отложу для того, чтобы там матери, может быть, Дусе, или, может даже, будущей жене пошить шубки. Вот. Но, в принципе, навар должен получиться неплохой, особенно от реализации золотых слитков. Я уже потирал мысленно руки.

Я думал, что надо ещё посмотреть, где же Адияков спрятал бриллианты, но это явно не здесь. Насколько я помню, что он объяснял — это будет соседний улус, и туда ещё тоже надлежало мне заехать.

Тем временем старуха уже накрыла стол.

— Садитесь, а то остывает, — прошамкала она и демонстративно отвернулась, усевшись возле окна и взяв в руки какое-то шитьё.

Дети с любопытными мордочками повылезли из полатей и тоже пристроились рядом, с интересом глядя на нас.

Эх, если бы я знал, что здесь будут маленькие дети, я хоть бы конфет каких взял, а так у меня для них ничего не было.

— Тятя, — вдруг сказала девочка и что-то ещё пролепетала на якутском языке. Русского языка она практически не знала. И вот как с ней разговаривать? Это же моя сестра.

— Тебя как зовут? — спросил я и улыбнулся.

Она посмотрела на меня и опять сказала:

— Тятя.

— Она не разговаривает по-русски, — вздохнул Егор. — Старая Окулуун не научила её.

— Окулуун? — не понял я.

— Акулина по-вашему, — кивнул на старуху Егор, — видишь ли, эта Клавдия, мамка ихняя, она больше была по работе и тоже ими не занималась. Сами росли, как получилось. Вот и таки они теперь.

— А как же она с их отцом жили? — начал расспрашивать я.

— Да как. Приехал он молодой, красивый, здесь по этим факториям всё крутился. Клавка — баба справная, кровь с молоком. Вот он к ней и пристал жить. Она прожила с ним где-то четыре года, родились вот дети. Потом он уехал. Так она ещё немного пожила с этими детьми, а потом, вот видишь, захворала и умерла. Говорят, медведь её подрал.

Я послушал это всё и озадаченно хмурился. Дети остались сиротами, и вот что теперь с ними делать? Старуха их уже явно не вытянет.

— А старуха им кто? Бабушка родная? — спросил я.

— Да нет, какая бабушка. Окулуун, Акулина, здесь живёт просто так. Все, кто в этом улусе, так называют её своей бабушкой, а так она им никому не родная, но ко всем хорошо относится.

Я вздохнул. Вот жизнь.

Мы ещё немного посидели. Я ел их еду. Кулеш, какой-то тягуче-густой суп, квашенная репа, кровяная колбаса. Честно скажу, не понравилось, мне всё было невкусно, но тем не менее я вежливо что-то там ел. Хотя рыба была очень даже неплохая.

Потом старуха поставила перед нами что-то густое.

— Саламат, — пояснила она.

Я попробовал и скривился, стараясь, чтобы вышло незаметно — не понравилось. Саламат — это оказалась каша из муки, масла и молока. На любителя, в общем.

Тем временем старуха постелила нам постели, и мы легли спать. Я присматривался к детям, но они давно ушли — старуха их погнала на печь. Вот поэтому особо пообщаться не удалось, да и по-русски они не разговаривали.

А утром я проснулся рано, ещё все спали, и решил выйти, умыться и покурить, потому что все вот последние события они меня изрядно выбили из колеи. И хотелось подумать в спокойных условиях.

Я вышел на улицу и присвистнул: всё пространство вокруг — и земля, и трава, и деревья, и лабаз, и всё остальное — было покрыто снегом.

Первый снег.

Вот как меняется погода в Якутии — вчера было по-летнему тепло, а с утра уже снег.

— Нам нужно возвращаться обратно, — сказал я Егору, когда он тоже проснулся и уже вышел во двор умываться. Умываться предстояло из большой бочки во дворе.

— Чё так-то? — удивился он. — Хорошо же здеся. Я сюда люблю приезжать, отдыхаю душой и телом. Старуху сейчас заставим, пусть баньку истопит. Вечером посидим. Песни петь будем. Вчера так всё сумбурно было, а надо бы отдохнуть, водочки выпить, расслабиться, поговорить за жизнь. Тут нам и поговорить-то не с кем.

— Ну, вы же детей хотите нам отдать, — сказал я. — А мне ещё в два улуса смотаться по заданию Адиякова надо. Надеюсь, там других детей его не будет, — усмехнулся я.

— Да нет, он только с Клавкой жил, — покачал косматой головой Егор. — Ты не думай, это точно адияковские дети. Если не веришь, можешь кого хочешь здесь спросить.

Я обернулся вслед за широким взмахом его руки по всему горизонту. Кроме вот этих двух изб, ничего больше не было. Кого же тут спрашивать?

— Да, конечно, спрошу, — засмеялся я.

— Да нет, дети хорошие. Жалко их. Будут здесь — пропадут, толку с них не будет. Ну, разве что пацан охотником станет. Вот. А девчонка, когда до четырнадцати лет дорастёт, так её замуж и выдадут. Вот. А если в интернат заберут, то даже и не знаю, что получится… Какая там учёба? Никакой учёбы нету. Они, якуты, спиваются там потом, после интернатов этих, — зло сплюнул Егор.

— А ты не якут, что ли? — посмотрел я, глядя на его чёрные глаза.

— Нет, конечно, — возмутился он. — Да какой же я якут? Я из тунгусов. Мы в древние времена пришли сюда и завоевали Якутию. Мы всех их завоевали, и Колыму, берег Охотского моря…

Он гордо выпятил грудь. Я понял, что здесь свои какие-то межнациональные, межэтнические тёрки, и решил в это дело особо не вмешиваться.

— Но всё же, давай закругляться и возвращаться обратно. Снег пошёл, а нам ещё обратно возвращаться, в Москву.

— Ну, раз больше такого тут дела нету, давай возвращаться, — расстроенно вздохнул Егор, которому, конечно же, хотелось здесь ещё побыть. Дома ведь у него была работа, а здесь только пей, ешь, гуляй — не хочу. Старуха бегала, прислуживала, хоть и ворчала, но тем не менее выполняла всё, что ей говорили.

Я вернулся в тёмную избу. Старуха что-то там хлопотала возле печи, а детишки уже вылезли и зыркали на меня любопытными глазками. Ну вот, как с ними общаться, если они не знают русского языка?

Я присел перед девочкой. Перед сестрой своей. И сказал, показывая на себя:

— Муля. Муля.

Девочка посмотрела на меня вопросительно. Я ещё раз ткнул себя в грудь и медленно, по слогам, сказал:

— Му-ля. Му-ля.

— Мулья, — повторила девочка, коверкая слово.

— А ты кто? — я осторожно дотронулся до её руки, опять до своей. — Я — Муля. А ты кто?

— Аишка, — сказала девочка и засмеялась.

— Аишка, — повторил я, показывая на девочку.

— Да какая она Аишка! Анфиска она, — проворчала старуха. — Просто она ещё не может выучить.

— А как парнишку зовут? — наконец-то спросил я.

— Хомустаан. — Ответила старуха. — Алексей по-вашему.

— Ну, хорошо. А документы их где? Если их забирать, то надо же какие-то документы. Надо какую-то доверенность на то, что я не украл их, этих детей…

— Да куда там украл! Мы их в интернат передаём вообще через пятых-десятых, чужаков. Кто едет в город, через того и передаём. Кто там за них спрашивать будет? — отмахнулась старуха. — Заберёшь и так. Вот есть свидетельства о рождении, в сельсовете бумажки выписали. А больше-то ничего и нету.

Ну, хоть так.

Свидетельства оказались на якутском языке. Я вообще ничего не понял.

Через некоторое время мы собрались. Дети, умытые и одетые, видимо, в самую лучшую одежду, но которая, однако, выглядела довольно бедненько, сидели на тюках с мехами, нахохлившиеся, серьёзные, и испуганно смотрели по сторонам, глядя, как Егор готовит телегу.

Потом мы попрощались со старухой и выехали на дорогу по направлению к улусу.

Прощаясь, я заметил, как у неё блеснули слёзы в глазах. Но она гордая, отвернулась. Ну да, я её понимаю: детей она поднимала сколько лет, привыкла, привязалась к ним, а теперь остаётся здесь совсем одна, на всю вот эту огромную местность.

Но такова жизнь, увы…

Мы ехали по дороге, а я всё не мог расстаться с тяжкими мыслями, всё думал и думал. Дети посапывали, их окрестные пейзажи совершенно не впечатляли — они были привычными к красотам природы, их разморило от дороги.

Я же ехал и всё думал.

Правильно ли делаю я, забирая этих детей в Москву? Что их там ждёт? Смогут ли они адаптироваться? Но самое главное даже не дети — детская психика она-то может адаптироваться к любым условиям, и в любом случае проживание в московской комфортабельной квартире и обучение в лучших московских школах для них намного перспективнее, чем оставаться здесь, в этом забитом улусе. Даже не в улусе, а на выезде, в той фактории.

Больше всего меня беспокоила реакция Надежды Петровны. Вот, представляю на её месте себя: как бы я отреагировал, если бы моя супруга где-нибудь вернулась из другого региона, и оказалось, что у неё там семья, дети, и что мы прожили столько лет, и я даже об этом ни сном, ни духом? Представляю истерику Надежды Петровны.

Кроме того, я представляю реакцию и самого Адиякова. Ведь он стопроцентно знал о наличии этих детей, и он, очевидно, помогал им как-то… Хотя почему он не платил алименты, я тоже не пойму? Ну вот, как он мог их бросить? И когда вот эта женщина умерла, он даже не поинтересовался судьбой этих детей. Вот этого всего я совершенно не понимаю.

И если бы не абсолютное портретное сходство обоих ребятишек с Адияковым, я бы в жизни не поверил, что это его дети. И потому что он, по сути, к ним не относится никак.

Так имею ли я право вести этих детей в Москву? По сути, это как троянский конь для семьи Адияковых. Возможно, наличие этих детей разрушит их семью, я даже не знаю. Но с другой стороны, имею ли я право отказаться от этих детей, бросить их на произвол судьбы? По сути, кроме вот той чужой, неродной, как оказалось, старухи, у них больше здесь никого нет. А для меня они — родные. Точнее для Мули.

Сколько ещё протянет эта старуха? Якуты в это время умирают рано, они живут в ужасных климатических условиях, и поэтому организм старится намного быстрее, чем у их сверстников из средней полосы России. Поэтому старуха Акулина ещё немного поживёт, и всё. Что будет тогда с детьми? Да ничего хорошего. В лучшем случае они попадут в интернат. Но, насколько я понял, в это время ещё вопрос интернатами со стопроцентным охватом детей так остро не стоял, как в моё время, поэтому не факт, что у них вообще будет хоть какое-то образование.

Девочке уже около восьми лет, а она по-русски знает одно слово. Это что, разве нормально? Нет, ненормально. Как она будет дальше социализироваться?

В общем, таким вот нехитрым образом я себя уговорил и категорически решил: этих детей я в Москву таки отвезу. Отношения Адиякова и Надежды Петровны — это их личные отношения. Пусть как хотят, так и выясняют. Прецедент есть: дети есть. А то Адияков, смотри, какой молодец — сделал ребёнка той же Муллиной мамашке, оставил её… Ну, даже пусть не знал, но тем не менее сам уехал в Якутию. Здесь тоже самое: сделал двоих детей этой женщине, Клавдии, развернулся, и вернулся обратно в Москву. А что там с судьбой этих детей — его совершенно не интересует. Нет, раз уж у него есть дети, он должен нести за них хоть какую-то ответственность. Моим воспитанием он не занимался совершенно, и, если мне не ошибается память, то совсем недавно он настаивал на том, чтобы я изменил фамилию и стал Адияков. Якобы потому, что род у него иначе прервётся. Вот есть мальчик, вот есть девочка — они и будут Адияковы, и будут сохранять этот род и фамилию.

А всё-так интересно, как же отреагирует Надежда Петровна? Думаю, если она мудрая женщина и захочет сохранить семью, она отреагирует нормально. Ну а что, детей можно отправить, как и Ярослава, в интернат для одарённых детей, например. Или же оставить их с Дусей — вот и заниматься ими постольку-поскольку. Но думаю, что Надежда Петровна будет сама нормально ими заниматься. У неё сейчас детей нет, заняться нечем. Она поначалу с головой бросилась в поиски мне невесты, но потом уже это дело ей поднадоело, тем более что я никак не реагировал. И она сейчас изнывает от безделья. А так ей будет сейчас чем заняться.

Вот и хорошо.

Если же она не сможет пережить вот это вот всё, и бросит Адиякова… Ну, тоже, наверное, хорошо. Тогда она вернётся к Дусе, и они будут спокойно жить в квартире Мулиного деда. Вот, а там посмотрим, как оно дальше будет.

С этими словами я успокоил свои сомнения и тоже задремал.