Муля не нервируй… Книга 7 (СИ)

Глава 17

Миша Пуговкин нарисовался у меня дома уже к вечеру. Он пришёл и, смущённо переминаясь с ноги на ногу, сказал, не глядя мне в глаза:

— Муля, нам надо поговорить.

— Говори, — кивнул я и отошёл, пропустив его в квартиру.

Миша вошёл и сконфуженно остановился у двери. Вид его при этом был крайне виноватым.

— Проходи на кухню, Миша, — вздохнул я, понимая, что так просто отделаться от него не выйдет и разговор явно будет непростым и небыстрым. — Там Дуся вишнёвый как раз кисель приготовила и ещё вон драники жарит.

Из кухни действительно вкусно пахло свежей выпечкой, жаренными драниками и шипела сковородка. Дуся вовсю жарила.

Я пошёл на кухню. Мише ничего не оставалось, как идти за мной. Да, я мог бы его пригласить и в гостиную. У меня было место, где принимать гостей. Но дело в том, что как раз в это время, до его прихода, я ел, и прерывать свой ужин не собирался.

— Здравствуйте, — поздоровался Миша с Дусей и неуверенно посмотрел на неё умоляющим взглядом.

Очевидно, он думал, что Дуся сразу же выйдет. Но надо знать Дусю. Так-то она довольно деликатный человек. Но в некоторых случаях делает вид, что намёков не понимает.

— Эмммм….нам с Мулей надо поговорить… — озвучил Миша свой немой посыл, видя, что Дуся его намёкам явно не вняла.

Дуся пожала плечами и положила на сковородку новую порцию чего-то буроватого, что я идентифицировал как перетёртый картофель, из которого она собственно жарила сейчас драники.

— Говори, Миша, — сказал я.

Миша бросил ещё один многозначительный взгляд на Дусю, но та всё так же флегматично продолжала жарить свои драники. Я же молчал, ожидая того, что он скажет.

Когда Дуся сжалилась и поставила перед ним чашку с чаем, он схватился за неё, словно утопающий за соломинку. И, тем не менее, паузу ему всё равно пришлось прервать.

— Я это… Муля… — пробормотал он, — я… эммм… хотел извиниться…

— Извиняйся, — сказал я и пожал плечами.

— Ты даже не спросишь, за что извиниться? — посмотрел удивлённо на меня Миша. — Ты так изменился, Муля! Ты совершенно стал не таким, каким был раньше! Раньше с тобой хоть можно было…

— Стоп, стоп, — прервал я поток упрёков. — Я прекрасно понимаю, что лучшая защита — это нападение, но ты пришёл ко мне разве для того, чтобы рассказать, каким плохим я стал?

Уши у Миши заалели:

— Нет, нет, не это…

Он опять припал надолго к чашке, пытаясь оттянуть разговор длительной паузой.

Но я ждал, мне спешить было некуда, это моя кухня, моя квартира, поэтому пусть пьёт чай, рано или поздно он в чашке закончится. Я скосил взгляд на Дусю и увидел, что она с интересом прислушивается к нашему разговору. И уши у неё, как локаторы. Хотя как такового разговора ещё и не было.

— Это… эмм… — опять промычал Миша и умоляюще посмотрел на меня.

Я не отреагировал, сделал вид, что не понял.

— В общем, я хотел извиниться за Надю, — вздохнул он.

Я молчал. И Мише пришлось продолжить.

— Конечно, она могла бы взять детей, оставить у себя… я понимаю, что у тебя была такая ситуация… но вот она растерялась, и мы… мы… — он опять заблеял.

Я посмотрел на него тяжёлым взглядом и сказал:

— Да, могла бы. И я был бы благодарен за такую поддержку, за эту дружескую услугу. Но она не взяла.

— Поэтому, извини меня, Муля, — сказал Миша и опять надолго припал к чашке.

Я посмотрел на него и сказал:

— Ну, я на тебя, Миша, как бы и не в обиде. Ведь насколько я понял, не ты решаешь все дела в вашей семье.

Миша вздохнул и ещё ниже опустил голову.

Дальше мы пили чай молча. Миша не знал, что ещё говорить, а я принципиально не делал никаких попыток поддержать разговор. Понимаю, что это было крайне невежливо с моей стороны, но просто не хотел. Вот не хотел и всё.

Дуся, видимо, считала точно так же, потому что она вообще самоустранилась от всего этого разговора. И хотя раньше она точно поворковала бы с Мишей о всяких житейских и бытовых делах. Но сейчас сделала вид, что очень занята, потому что жарит драники. Причём, дожарив до конца, она принялась переставлять на столе и в шкафу какие-то баночки, потом стала мыть миску, потом ещё что-то.

И всё это она делала, не говоря ни звука.

И поэтому тягостное липкое молчание накрыло всю кухню.

Мы ещё какое-то время посидели. Наконец Миша не выдержал, поблагодарил за угощение, пожелал спокойной ночи, ещё раз извинился и ушёл.

Кстати, драников ему Дуся так и не предложила…

Время шло, я всё продолжал терять друзей — ну, или тех, кто выдавал себя за них, — и по этому поводу я не испытывал ни малейших эмоций, ни хороших, ни плохих.

Жизнь — она такая, жизнь.

И часто сама Вселенная знает, или Бог (я не знаю, как правильно сказать), так вот, часто Вселенная сама знает, кто у тебя, в твоей жизни, должен остаться, а кому пора уйти. И как ни больно порой принимать предательство друга или любимой, но потом, через некоторое время, когда проходит лет десять-двадцать, ты смотришь, оглядываешься на своё прошлое, и понимаешь, что вот это предательство, эта боль — это было лучшее, что произошло в твоей жизни. И хорошо, что так вышло.

Был у меня когда-то случай, ещё в той моей прошлой жизни, когда мы вот так дружили. Нас было трое. Три лучших друга. Мы все были разные. Серёга был обычным работягой, всё делал своим руками, оборудовал в гараже мастерскую и чинил там машины. Потом он раскрутился. Ну, в принципе, был таким крепеньким середнячком. К нему всегда можно было обратиться, чтобы он посмотрел машину или какие-то другие поломки. Да и просто поболтать за рюмкой чая, как говорится — по душам поговорить. Простой, незамысловатый парень, с которым не надо было притворяться и доказывать, что ты там великий лидер и большой человек, с ним всегда можно было оставаться самим собой, обычным Мулей из 10-«А» класса.

А вот второй друг, Роман, он был совсем другого пошиба. Из очень интеллигентной семьи высокопоставленных чиновников, он воспитывался и привык жить в довольно-таки элитарных условиях. Почему он выбрал себе в друзья именно меня, ну и, понятно, потом уже и Серёгу, я так до сих пор не знаю. Но он как-то внезапно вклинился в нашу с Серёгой дружбу, и потом мы стали дружить уже втроём. Он постоянно грезил какими-то несбыточными материями: то он хотел жить в Швейцарии, то в Люксембурге, то говорил, что вот пройдёт время, и у него будет свой остров, на котором обязательно будет личный замок и две сисястые мулатки будут загорать на пляже, то мечтал о том, что у него будет свой самолёт, и так далее.

В общем, мы дружили крепко: Серёга часто ему чинил авто, помогал там по каким-то бытовым проблемам. Я помогал ему выстраивать свою профессиональную карьеру советами, как коуч, а также делился связями. В общем, чем мог, тем и помогал.

А потом случилось так, что он где-то нашёл себе богатую старушку, которая жила в Европе, и у неё в долине Мозеля была своя усадьба, большущий такой домище. И как-то он эту старушку обаял, парень-то был смазливенький, и она за него вышла замуж и оставила в наследство всё своё состояние. У неё там то ли ещё какой-то посудный заводик был, то ли пивоварня. Вот.

И в результате, когда он вот это всё провернул со старушкой, то первое, что он сделал, — это перестал с нами общаться без объяснения любых причин. Просто перестал отвечать на звонки и заблокировал во всех соцсетях. Я тогда был сильно занят, у меня был большой проект по самосовершенствованию, и я даже как-то не обратил на всё это внимание. Первым заметил это Серёга. Он примчался ко мне, глаза выпученные, мол, ты видишь, как наш дружочек Романыч поступил? Я попытался ему позвонить и тоже обнаружил себя в чёрном списке. Конечно, было очень обидно, потому что это всё было непонятно. Но, немного подумав, я просто решил принять его выбор. Ну, он посчитал, что нам дальше не по пути, и выкинул нас из своей жизни, поэтому я также, с чистой совестью, удалил все его контакты и выбросил из памяти. Иногда только, конечно, вспоминал, что вот как мы тогда хорошо на охоте были, или с аквалангами поныряли, или там в волейбол поиграли втроём, как это было здорово. Но жизнь — вот она такая.

Потом прошло какое-то количество лет, и я узнал, что старушка та благополучно переставилась, а Роман промотал всё состояние: половина ушло на судебные тяжбы с её родственниками, а остальную спустил на девок и на какие-то невнятные инвестиции. И что там с ним случилось дальше, мне уже это было не интересно, я просто перестал его судьбу отслеживать.

А сам, честно говоря, порадовался: Серёжка стал владельцем ряда заправочных станций, автомоек и автосервисов, ещё каких-то мастерских, хорошо поднялся, очень даже неплохо стал на ноги. Я тоже был один из самых популярных коучей. А на нашем фоне Роман, конечно, уже не смотрелся. И вот если бы мы остались дружить, то он бы просил бы у нас постоянно денег в долг, и чувствовал бы себя с нами неуютно. Поэтому, что не произошло — всё к лучшему.

Поэтому и сейчас, когда вот Миша, по сути, отвалился, и Рина Васильевна тоже сильно обиделась, и отношения на работе коллег испортились — я смотрел на всё это как на струпья, которые отлетают от больного участка тела, на котором отрастает новая нежная кожица. Будет день — будет пища, так говорят у нас в православии. Поэтому не стал даже заморачиваться.

Хотя дальше жизнь показала, что зря я так думал…

Но больше всего меня шокировал один визит.

Но буду по порядку. Я сидел дома и, помню, занимался тем, что мирно точил ножи. Дуся выдвинула передо мной такой ультиматум. Точить ножи я любил, но она считала, что я точу хуже, чем её знакомый Семёныч, который всегда приходил к нам во двор коммуналки и всем там точил ножи на специальном станочке. Поэтому она никогда меня к ножам и не допускала. Здесь же, на этой квартире так не получалось: Семёныч сюда не приходил. А таскать ножи на старый двор было накладно: потому что он приходил тогда, когда ему вздумается, и подловить его у Дуси никак не получалось, поэтому тупые ножи накопились, и она все-таки решила допустить меня до святая святых.

И вот я сидел и точил. И тут в дверь позвонили. Дуся взглянула на то, как я старательно этим занимаюсь, сказала:

— Сиди, Муля, продолжай, не отвлекайся, я сама открою, — и пошла открывать.

Через некоторое время она заглянула на кухню и лицо вытянулось от удивления.

— Муля, быстро иди сюда!

Я торопливо вышел в прихожую, и моё лицо тоже вытянулось от удивления.

Потому что в прихожей я обнаружил… синеглазку! Загадочную синеглазку.

— Здравствуйте, — сказал я, ошеломлённо глядя на неё.

Она смутилась, покраснела и пролепетала:

— Мне… ваш адрес дала… Белла… Извините, что я так нагрянула… что я пришла…

Она в конце совсем смутилась, сбилась и, ломая руки, вообще умолкла, не зная, что говорить дальше.

И тут Дуся сказала категорическим, не терпящим возражения голосом:

— Идите в гостиную и разговаривайте там, а я сейчас принесу чай. С булочками!

Ничего не оставалось, как последовать в гостиную.

— Присаживайтесь, — вежливо предложил я, гадая, с чем она пожаловала.

Синеглазка рухнула в кресло, а я пристроился напротив неё на стуле за журнальным столиком. Буквально через секунду, пока она собиралась с мыслями, в комнату величественно вошла Дуся, которая несла на подносе две чашки с чаем и блюдечко с булочками. Расставив всё на столе, она села на диван. Судя по её монументально-несокрушимому виду, никуда уходить она не собиралась и сдвинуть её с места не сможет даже бульдозер.

— Что случилось, Нина? — тихо спросил я, для того чтобы помочь девушке собраться с мыслями.

Она ещё пуще покраснела и, сбиваясь после каждого слова, начала рассказывать:

— У меня… извините, что я к вам обращаюсь, Муля, но другого выхода у меня больше нет. Такие проблемы, что мы их сами не решим…

— Говорите, Нина. Я вас слушаю.

— Белла сказала, что вы можете помочь! Я понимаю, что вы не должны…

Но она опять сбилась и умоляюще посмотрела на меня.

— Нина, — сказал я, — как я смогу вам помочь, если я до сих пор так и не понял, в чём заключается ваша проблема? Выпейте чаю и изложите, пожалуйста, свою проблему.

Нина вдруг зарыдала, уткнув лицо в ладони, плечи её содрогались.

Дуся моментально подхватилась, обожгла меня укоризненным взглядом и унеслась из комнаты. Я растерянно сидел и не знал, что делать и как себя вести — женские слезы это последнее, что я могу воспринимать. Я так растерялся, что не знаю, чем бы это всё закончилось, но тут Дуся влетела обратно, и в одной руке у неё была начатая бутылка коньяка, а в другой — рюмка. Она щедро плеснула коньяк почти до самых краёв и протянула Нине:

— Пей! — велела она.

Нина всхлипнула и взяла рюмочку дрожащей рукой. Обнаружив, что там спиртное, она удивлённо посмотрела на Дусю.

— Я… я н-н-не п-п-пью…

— Пей! — велела Дуся грозным голосом. — Это как лекарство. Быстро пей, залпом!

Нина не стала с ней спорить и хлопнула рюмку коньяка. Дуся моментально подсунула ей яблочко, которое, словно фокусник, вытащила из кармана халата. Нина схватила его, но тут скривилась, закашлялась и быстро запила горячим чаем.

Я подумал, что сейчас её точно развезёт. Чтобы дать ей немного прийти в себя, спросил у Дуси:

— Дуся, а почему ты взяла коньяк, а не бурбон? Я же из Югославии привёз хороший бурбон.

— Ой, да ну его к чертям, бурбон этот твой, — проворчала Дуся. — Я его пробовала — шмурдяк шмурдяком, наш самогон и того лучше.

Нина слабо улыбнулась. Коньяк подействовал, да ещё запитый горячим чаем, и она явно начала расслабляться. Я посмотрел на неё и сказал:

— А теперь рассказывайте.

Она опять вздохнула и начала рассказывать.

От её рассказа у меня глаза полезли на лоб, по-моему, у Дуси тоже.

В общем, ситуация оказалась такова. Вот эти странные соседи, Августа и Василий, были потому странными, что они были немцами, этническими, поволжскими немцами. По сути, после войны к немцам отношение было, мягко говоря, не очень восторженное, причём даже к тем, которые поколениями жили у нас, и к Германии вообще никакого отношения давно уже не имели. Но была война. И вот и сидеть бы им сейчас тихо где-нибудь за Уралом, не поднимать головы и не высовываться, но…

Но у них случилась такая ситуация, что сын Августы и Василия, и заодно муж Нины, очень сильно заболел — онкология. И его пришлось везти аж в Москву. И всё это время он лежал в больнице. Поэтому они и были вот такие пугливые — всего опасались, старались не контактировать с людьми, постоянно исчезали. Это они бегали в больницу и по очереди дежурили там. Нина специально даже поступила в какое-то ПТУ, чтобы дали комнату в общежитии, и чтобы ей было где проживать, а Василию и Августе кто-то из знакомых (тоже не очень честным путём) дал эту комнату. Временно. И поэтому они там жили на птичьих правах и всего боялись.

А самая первая пьянка и шум у них были, когда первые результаты после химиотерапии были положительными, — это они так обрадовались и отпраздновали. А потом, когда всё опять ухудшилось, они снова стали бледными тенями.

Так рассказывала Нина.

Я слушал, и мне было их очень жалко. И с другой стороны, она мне нравилась как женщина, но я ещё тогда сразу понял, что у нас ничего не получится.

— Муля, я вас очень прошу, ему нужно лекарство, — и она протянула листочек, на котором было написано название. — Но его достать у нас невозможно. А у вас, Белла говорила, есть связи за границей. Они его производят вроде как в Чехословакии. Можно ли как-то попробовать его достать и перевести? Мы очень надеемся, что, может быть, хоть оно поможет…

Она опять зарыдала.

— Я постараюсь вам помочь, — пообещал я. — Не говорю, что стопроцентно получится, но сегодня же… нет, сегодня уже поздно. Завтра же с утра я свяжусь с Йоже Гале. Попробуем это дело как-то провернуть. Но гарантий я дать не могу, сами понимаете.

Синеглазка обрадовалась и бросилась ко мне на шею обниматься.

Когда она ушла, Дуся вытерла слёзы на глазах и жалостливо вздохнула:

— Бедные люди.

Я был с ню согласен.

Но вот, что они делали в туалете, и что это за вещества — я спросить забыл.

Маша родила в конце месяца.

До этого момента я дважды приходил к ней в коммуналку, мы много разговаривали. Что интересно, Маша действительно изменилась — она больше не пыталась давить на меня и что-то требовать. Мы просто разговаривали обо всём: о разных бытовых делах, о том, что творится на Кубе, о развитии химии, о перспективах нашего советского кинематографа. Она много читала и живо интересовалась разными литературными жанрами, поэтому разговаривать с ней было довольно интересно.

Я заходил туда, потому что, ну, во-первых, она мне была как бы не совсем чужая — в плане, что всё-таки какое-то время она была женой Мулиного отчима. Во-вторых, меня просил Модест Фёдорович, чтобы я за ней присмотрел. Поэтому я заходил. Насколько я понимаю, ей было со мной тоже интересно общаться, потому что девушка она была неглупая, довольно начитанная, продвинутая, а в коммуналке ну с кем ей ещё общаться? С новыми соседями или с Беллой? Поэтому наши посиделки были довольно интересные, хоть и непродолжительные.

И тут через какое-то время, я как раз вернулся домой с работы, и из кухни вылетела Дуся и радостно воскликнула:

— Маша родила! Девочку!

Я обрадовался, начал расспрашивать. Дуся сказала, что она сходила туда, в роддом, и даже посмотрела на девочку в окно. Вот только с Машей пока разговаривать не дают, но она написала ей записку и через знакомую санитарку передала. Маша дала ответ.

И Дуся посмотрела на меня, чуть замялась, а потом вдруг выдала:

— Ты знаешь, Муля, тут такое дело…

— Какое? — не понял я.

— Девочку она решила назвать Сонечкой.

— Красивое имя, — кивнул я и с подозрением посмотрел на Дусю. — И что? Какое такое дело? Говори!

— Да, вот такое дело. Не знаю, как ты отреагируешь. Ты же коммунист…

— И что? — опять ничего не понял я.

— Да, вот… понимаешь… Маша просила меня выяснить, тихонько у тебя, аккуратненько…

— Говори! — не выдержал я, — что она хочет выяснить?

— Не согласишься ли ты стать крёстным отцом Сонечки?