Муля не нервируй… Книга 7 (СИ) (Фонд А.) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 20

— Хорошо, давай поговорим, — сказал я и отступил на шаг, пропуская Барышникова внутрь квартиры.

Конечно, пускать пьяного на территорию уже даже не своего жилья было не совсем правильно, но уж больно любопытно было выяснить, с чем он пожаловал. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Я прекрасно помнил, как совсем ещё недавно он активно интриговал против меня, все эти его откровенно глупые наезды, а также как он поддерживал Лёлю Иванову в шантаже и ругани со мной. Я даже не сомневался, что он много чего знает насчёт госконтракта.

История была какая-то мутная, непонятная, я ничего не знал, и это меня изрядно бесило. Вот и Глориозов недавно намекнул. С этим вопросом давно пора было решать.

Ну что ж, интересно, что скажет Барышников.

— Заходи, — сказал я и пошёл на кухню.

Барышников, покачиваясь и цепляясь за косяки дверей, отправился за мной.

— Фу, как здесь противно! Как ту жить можно⁈ — сказал он, рассматривая убогую обстановку коммуналки.

— Все так живут, — сказал я и добавил. — Чай будешь пить?

Я помнил, где в буфете Белла всегда хранила дежурную пачку дешёвого чая. Она держала небольшую коробку с чаем на кухне всегда. Потому что периодически у неё случались приступы бессонницы, и, когда она не могла спать, то сидела на кухне, курила и пила чай. Из-за этого у них в своё время с Ложкиной были частые стычки, потому что Ложкина периодически у неё этот чай отсыпала себе.

Поэтому я открыл буфет в поисках чая. Но, к моему несказанному удивлению, кроме пачки с чаем, среди всевозможного барахла я обнаружил ещё и полбутылки портвейна. Портвейн был дрянной, но, в принципе, на безрыбье, как говорится…

— Портвейн будешь? — сказал я, обращаясь к Барышникову. — Или всё-таки лучше чай? — добавил я лукаво.

— О, выпивка? А давай! — зажегся Барышников.

Я вытащил стакан, протёр его и плеснул туда где-то на треть портвейна.

— Бери. Закусить, правда, нечем, но в принципе он неплохой.

— Да зачем нам закусывать? — хмыкнул Барышников и хлопнул всё залпом. — Твоё здоровье! — Затем взглянул на меня удивлённо и сказал: — А ты что, не будешь?

— Почему это не буду? Буду, — соврал я. — Просто стакан один, я же уже давно тут не живу. А это — посуда соседей.

— А, ну хорошо, — Барышников протянул мне стакан. — Теперь твоя очередь.

Я плеснул туда тоже портвейна, поставил на стол и, словно в задумчивости, подошёл к окну и закурил сигарету. Барышников сразу забыл о том, что этот портвейн предназначался мне, и хлопнул второй раз, уже мою порцию. Я подкурил, немного постоял, выпуская дым в форточку, и подождал, пока портвейн подействует и на так сильно захмелевшего Барышникова.

Когда его окончательно развезло, я спросил:

— Рассказывай, зачем ты пришёл, зачем ты со мной хотел поговорить?

Он уставился на меня изумлённым взглядом.

— Муля, ты чего?

Его язык уже заплетался, и я поспешил надавить вопросами, пока он окончательно не «поплыл».

— Ну ты же пришёл, хотел мне что-то рассказать, — напомнил я.

Барышников дурашливо покрутил головой в поисках свидетелей. Его состояние стремительно ухудшалось в сторону «в дрова», поэтому я торопливо спросил:

— Скажи, вот ты против меня всё время выступал на работе, с Лелькой Ивановой мутили интриги против меня. Что же я тебе сделал такого?

Глаза Барышникова вдруг полыхнули злостью.

— А потому, что тебе всегда во всём везёт! И отец — академик, и квартира какая, и на работу устроили, и в Югославию поехал — всё для тебя! Всё! А сам всегда только ходишь с важным видом. А тут тянешься, тянешься… И живёшь в бараке, и куча младших братьев и сестёр, и на выходных надо ехать мамке помогать в село, и ничего на горизонте нету, сплошная муть, беспросветная.

— Так ты из зависти, что ли? — удивился я.

Барышников пригорюнился и всхлипнул.

— Да ты меня не уважаешь, Муля, какая зависть… Хотя да, обидно это всё. Вот почему такая несправедливость, почему одному даётся всё, а другим — ничего?

— В советском обществе все равны, — процитировал я известную фразу.

Барышников отмахнулся.

— Ой, не рассказывай… Хотя ты ловок, шельмец…

Его язык уже так заплетался, что я с трудом различал слова.

— Что ты знаешь о госконтракте? — спросил я.

Но Барышников вдруг опустил лицо на руки и захрапел, с присвистом.

«Чёрт, — подумал я, — не успел».

Я попытался подёргать его, чтобы разбудить, даже потёр ему уши, но он просыпаться не хотел. Вот я дурак! Явно переборщил с портвейном, не надо было ему давать лишний стакан.

С досадой затушил недокуренную сигарету и задумался: что же мне делать с Барышниковым? В квартире больше никого не было, и бросать его одного в чужой квартире, пусть и коммунальной, будет как-то не комильфо. Придут соседи, те же Василий с Августой или Белла, — они, конечно, не поймут, что это у них за пьяный спит на кухне. Ещё милицию вызовут. Зачем вот это вот всё?

Но больше всего меня обуревала досада насчёт того, что я так и не выяснил, о госконтракте. Непонятно было, что конкретно ему известно. Постоянно информация об этом крутится вокруг меня, а вопрос так до сих пор и не был решён.

И такое впечатление, что информационная петля об этом всё сужается и сужается вокруг меня, и вот-вот захлестнёт.

Как же мне всё выяснить? Сидеть дожидаться, когда протрезвеет Барышников? Да он же по-трезвому ничего не расскажет, он меня ненавидит. Идти опять разговаривать с Глориозовым? Тоже не факт. После нашей утренней размолвки, максимум, это он меня пошлёт на три буквы.

Тогда что делать? Пока определённых мыслей не было, поэтому я принял единственно верный в данной ситуации вариант. Если нет исходных данных — нужно просто ждать. Как говорят в Китае, сидеть на берегу реки и ждать, пока мимо тебя проплывёт труп твоего врага. Врагов у меня много, на всех врагов рек не хватит, но, тем не менее, я пока отложил этот вопрос в сторону — займусь ним позже. Завтра всё равно что-нибудь да прояснится.

Я решил бросить Барышникова — пусть сам выкручивается, как хочет. Я сам направился из квартиры на выход. При этом уже практически в дверях столкнулся с Августой Степановной.

— Здравствуйте, — поздоровался и улыбнулся я ей.

Сейчас она уже так не шарахалась от меня, как раньше. Но всё равно особого, приязненного отношения с её стороны я не замечал. Даже то, что она была у нас однажды дома в гостях, когда они лепили вареники всем женским коллективом, — всё равно не подействовало: по отношению ко мне она держалась на дистанции.

— Как там у вас дела? — спросил я. — Где Нина?

— Она… она… — замялась, женщина и даже немножко побледнела. — Сегодня она дежурит… ну, там… в госпитале… сегодня её очередь…

Мне стало стыдно.

Еще на пороге дома я почувствовал, что что-то явно не того. Затем услышал, как в гостиной воркует Дуся и понял, что что-то случилось. И правда — у нас были гости… точнее гостья — Изольда Мстиславовна.

У меня, честно говоря, чуть глаза на лоб не полезли.

— Мне хочется думать, что вы зашли в гости к Дусе обменяться семенам укропа, а не потому что в Комитете что-то случилось, — заявил я, входя в гостиную.

Секретарь Большакова прищурилась:

— А что, просто так в гости к тебе зайти уже нельзя?

— Ну почему же… можно, — ответил я вежливым голосом, — просто если бы ко мне пришёл кто-нибудь другой, я бы мог расценивать это и как визит вежливости, и как угодно, но вы…

— А что я? — поморщилась Изольда Мстиславовна

Я красноречиво промолчал.

— Ну, вот зря ты так, Муля, думаешь обо мне, зря, — покачала она головой, прошлась по комнате, рассматривая картины и эстампы на стенах, провела пальцем по корешкам старинных книг, которые стояли в антикварной стенке. — Да, прекрасная у вас библиотека, я смотрю. И картины какие, и посуда… сразу видно, что здесь семья академика живёт.

— Двух академиков, — поправил я, — мой дед и отчим. А ещё тётя Лиза — профессор.

— Да семья у тебя что надо, — кивнула она, — а вот ты, Муля, как-то подкачал… обычным служащим пошёл. Что же ты в науку не захотел идти?

— Не знаю. Возможно, я в мать пошёл, — пожал я плечами, — или даже в отца. В родного отца в смысле…

— Ну, ладно, — сжалилась надо мной Изольда Мстиславовна, решив, что вежливое вступление согласно этикету выполнено, и чтобы меня больше не мучить, — нам поговорить надо.

Дуся, которая в это время наливала чай за столиком для гостей, сразу всё правильно поняла, поставила заварник, и торопливо вышла из гостиной, плотно прикрыв дверь. Я подивился, что такая хрупкая старушка, как Изольда Мстиславовна, может одним взглядом командовать даже Дусей, которая не признавала совершенно никаких авторитетов и, как рассказывала тётя Лиза, что с нею даже сам Пётр Яковлевич Шушин не решался спорить.

— Так вот, я пришла с тобой поговорить, — Изольда Мстиславовна прищурилась и вперила в меня взгляд выцветших глаз, довольно острый, между прочим взгляд.

— Слушаю вас, — сказал я, а у самого от дурного предчувствия аж сердце сжалось.

— В общем, тут такое дело, Муля. Твой этот проект, по фильму югославскому, он многим не даёт жить. И уж как Ванечка воевал со всеми, как он отстаивал его — ни словами не сказать, ни пером не описать. Ты же сам понимаешь.

Я кивнул, хотя в душе понимал, что не так сильно он и отстаивал, как мог бы.

— От Козляткина, от твоего, вообще толку никакого нет, — вздохнула Изольда Мстиславовна. — Хотя мог бы и подвязаться, начальник всё-таки.

— Что опять Тельняшев мутит? — посмотрел я на неё.

— Да что там Тельняшев, так, мелкая сошка, — отмахнулась она, — Он было попытался «пожать чужие плоды», но не всё у него получилось. Все всё равно все знают, кто занимался этим проектом и кто в результате всё сделал. Но я с тобой хотела поговорить совсем о другом. Сейчас уже заканчивается последний этап, и в самом конце будет большой закрытый показ.

— Так был же, — вспомнил я.

— То черновик смотрели, а сейчас уже полностью готовый фильм, — сказала она, — И на этом мероприятии будут только свои. И все сплошь высокие люди, понимаешь?

Она многозначительно посмотрела на потолок и для дополнительной иллюстрации ткнула пальцем вверх:

— Самые, самые, Муля. Так вот, говорят, там будет даже «Он».

Она опять сделала выразительную паузу.

— Ты меня понял?

— Понял, — кивнул я.

— Так, вот, Муля, это мероприятие — оно и есть самое-самое главное. И тут такая сеть интриг сейчас провернулась. Насколько стало известно, некоторые сторонники Александрова, те, что езщё остались у руля, засуетились. А также подвязался Завадский вместе с Глориозовым. Точнее, всё делают руками Глориозова… Поэтому я скажу тебе так: на этот просмотр будут приглашены все, кроме тебя.

Я аж оторопел от таких новостей.

— В смысле, не буду? А Йоже Гале тоже не будет?

— Он будет, — вздохнула Изольда Мстиславовна, — и Франце Штиглиц будет, и даже Нанович будет. А вот ты, Муля — нет.

— А чем они объясняют это?

— Тем, что от твоего отдела пойдёт Тамара Захаровна. Якобы посчитали, что этого достаточно. Она как твой руководитель пойдёт и будет представлять ваш отдел.

У меня не было слов.

— Так что просто знай это, — подытожила Изольда Мстиславовна и встала из-за стола, — не знаю, чем тебе ещё помочь, Муля. Ну хоть предупредила, и то…

— Спасибо, Изольда Мстиславовна, — от всего сердца поблагодарил её я.

Изольда Мстиславовна кивнула и ушла.

Чай на столе так и остался нетронутым.

Во мне вскипела злость. Что делает мышь, когда её загоняют в угол? Правильно, бросается на обидчика. Сейчас я себя чувствовал так же. Спускать своим обидчикам я не собирался. Да, признаюсь честно, поначалу хотел отмахнуться: ведь этим проектом все свои цели я выполнил — помог и Раневской, и Пуговкину, и всем остальным, продвинул советское кино за границей. То есть выполнил всё, что планировал. Но выполнил я это для них. Для себя же, кроме квартиры, в которой сейчас проживал Пуговкин, и встречи с тётей Лизой, я больше ничего и не сделал. Это меня совершенно не устраивало, и отдавать свои результаты кому-то я совершенно не собирался.

Выхода у меня не было. Раз они уж решили за моей спиной провернуть вот такой финт, то это значит, что меня уже списали подчистую. И, что интересно, ни Козляткин ничего не сказал, хотя сам планирует, что я помогу ему стать министром Министерства культуры; ни Тамара Захаровна, которая принимала от меня подарки то из Югославии, то из Якутии; ни Глориозов, который опять пытался выпросить у меня денег на ремонт. Да и Большаков мог бы сказать. Хотя, с другой стороны, зная его, видимо, Изольда Мстиславовна приходила не зря; сама бы она, не факт, что пришла бы, если бы Большаков ей запретил. Поэтому этот вопрос я отодвинул.

Я метался по комнате, словно раненый тигр. Дуся, видя моё состояние, сидела на кухне тихо, как мышка, и не высовывала носа даже в коридор. Немного ещё пометавшись, я торопливо натянул куртку и выскочил из дома.

— Муля, куда ты? — крикнула вдогонку мне Дуся.

Но объяснять я не собирался.

Я быстро шёл по ночному городу, практически не разбирая дороги, и цель моя была недалеко, всего за три квартала, в кирпичном благоустроенном доме. Да, да, именно там жил Глориозов. С ним я решил разобраться первым. Не помню, как я взлетел на четвертый этаж, и как нажал на звонок. Я жал долго, так, что он чуть не сгорел.

— Иду, иду! — послышался суетливый голос за дверью.

Но я продолжал жать на звонок: жал, жал, пытаясь выместить на нём всю свою злобу. Когда Глориозов, наконец, подошёл к двери, он заглянул в глазок. Но глазок перед этим я закрыл пальцем.

— Кто там? — раздался за дверью его встревоженный голос.

Я опять нажал на кнопку звонка и для дополнительной мотивации изо всей дури стукнул ногой по двери.

— Открывайте, милиция! — сказал я немного изменённым голосом.

— Сейчас, сейчас! — засуетился с той стороны Глориозов.

Звякнула цепочка, дверь раскрылась, и на меня уставились квадратные от испуга глаза.

— Муля, ты… — воскликнул он и попытался захлопнуть дверь.

Но я толкнул её изо всей силы. Дверь раскрылась, Глориозов отлетел глубоко в коридор. Я вошёл в квартиру.

— Ну что, тварь! — крикнул я. — Расскажи, как решил провернуть интригу, чтобы я не попал на закрытый показ! Скотина!

— Да я что? Да я ничего! — заверещал Глориозов, после того, как я за грудки поднял его с пола.

— Зачем влез в мой проект? — прошипел я.

— Да это не я, это меня Юра… Юра Завадский меня подбил! — взвизгнул Глориозов. — Сам знаешь, он, когда хочет, может быть таким убедительным… я попал под влияние!

— Юра? Уже Юра? То были враги врагами, а теперь объединились⁈ А ты не думаешь, дорогой Фёдор Сигизмундович, что он сейчас твоими руками это всё провернёт, а потом тебя под зад ногой? Что после меня следующим будешь ты⁈

Судя по растерянному лицу Глориозова, он так не думал.

— Неужели ты считаешь, что тебя приняли наравне с другими режиссёрами? — усмехнулся я. — Ты, Фёдор Сигизмундович, как был вторым сортом, так и остался. Только я немного тебе помог, и ты сразу почувствовал себя орлом. Но на этом уже всё. Я думаю, что буквально со следующих дней в твоём театре будет другой руководитель.

— Ты не посмеешь! — заверещал Глориозов.

— Ещё как посмею! — хихикнул я и для дополнительной аргументации пнул его ногой.

— А!!! Аааа! — заголосил Глориозов.

— Не ори, скотина! — прошипел я. — Бери листок и пиши!

— Что писать? Не буду я ничего писать! — попытался качнуть права Глориозов.

Я опять дал ему поджопник.

— Я сказал — бери и пиши! Иначе мне терять нечего, я тебя здесь и прикончу. Никто не видел, что я к тебе пришёл, так что ничего и не найдут, — злобно сказал я.

Глориозов взглянул на меня и понял, что шутки закончились. Дрожащими руками он взял листочек бумаги и ручку.

— Что писать? — спросил он плаксивым голосом.

— Чистосердечное признание пиши! — велел я.

Глориозов вздохнул и принялся писать. Он писал, писал, пока я ходил вокруг него и периодически заглядывал в текст, а потом поднял на меня глаза.

— И про госконтракты пиши! — рыкнул я.

— Про госконтракты?

— Пиши про госконтракты! — Я подсунул другой листок. — Здесь пиши!

Глориозов продолжил что-то торопливо черкать. Когда он дописал до конца, я выхватил листы из-под его руки и сунул их в карман.

— Где пригласительный?

Глаза Глориозова забегали.

— Где пригласительный⁈ — нажал я голосом.

Глориозов порылся в ящике стола и нехотя протянул мне золочёный конверт. Я раскрыл — там действительно был пригласительный на имя Глориозова.