Между добром и злом. 5 том

Глава 4

— Оставьте нас, — махнул рукой Кондрат, даже не взглянув на охранника.

За почти год, проведённый здесь, он понял, что иногда подобное пренебрежение действует в разы лучше, чем вежливость. Будто люди, привыкшие к такому отношению, воспринимали остальных как минимум, как чудаков.

Охранник на входе замялся.

— Я не могу…

— Можешь. Оставь нас. Это дело государственной важности не для твоих ушей, — жёстко отчеканил Кондрат, бросив тяжёлый взгляд через плечо. Его глаза блеснули в свете факелов. Охраннику это было достаточно. Он просто кивнул и ушёл, бросив напоследок что-то вроде «позовёте, как закончите».

Они остались вдвоём. Кондрат пробежался взглядом по девушке, терявшейся в тряпье, после чего окинул им помещение. Неровные, выпуклые и шершавые камни поблёскивали в некоторых местах сыростью. В самом углу была небольшая дырка, функция которой при отсутствующем ведре была очевидна. Даже похоже, чем тюрьмы его страны.

Девушка села на той доске, что считалась кроватью, кутаясь в плед села, глядя на него, словно из сугроба, затравленным взглядом.

— Шейна Эбигейл, я правильно понимаю? — спросил он, стараясь говорить мягче.

Девушка медленно кивнула.

— Отлично. Я Кондрат Брилль, сыщик специальной службы расследований, я хочу с тобой поговорить по поводу того, что произошло в поместье. Но для начала давай-ка кое-что проясним.

Девушка ещё раз кивнула, но теперь осторожнее, прижавшись к стене, будто пытаясь максимально разорвать между ними. Судя по лицу, по её опухшему глазу, который был практически полностью закрыт, кривому носу и раздутым губам, били её не раз.

— Ты — Шейна Эбигейл. Твоя мать — Чуна-лейка-воки или просто Чуна, так?

Её глаза, до этого обречённые и безжизненные, округлились. И в первый раз Кондрат услышал голос девушки. Хриплый, тихий, измождённый, но с крохотной капелькой надежды, которая зажглась в этом измождённом теле.

— Чуналейявоки, — тихо произнесла она. — Откуда вы знаете это имя?

— Оттуда, откуда я пришёл, — ответил он спокойно, после чего выглянул в коридор. Нет, пусто, никто не подслушивает, можно продолжать. — Это твоя мать, так?

— Да… — хрипло ответила девушка и на её глазах появились слёзы, перемешанные с надеждой. — Она послала вас? Вы вытащите меня отсюда?

— Сначала ты ответишь на все мои вопросы, а потом я посмотрю, что можно сделать, понятно?

— Да, да, понятно… — закивала та слабо головой.

— Тебе девятнадцать лет, так?

— Д-да…

— Почему в деле написано, что восемнадцать?

— М-моя мама… сказала говорить… восемнадцать… — просипела она.

— Почему? — поинтересовался он.

— Я… я не знаю…

— Его Сиятельство Хартергер знал, сколько тебе лет? — уточнил Кондрат.

— Нет… мама… не говорила ему… — тихо произнесла Шейна.

— Хорошо… — протянул Кондрат. — У тебя была интимная связь с графом? Я знаю, что написано в протоколе, но мне нужно, чтобы ты сейчас ответила честно, была или нет. Так что?

Девушка будто слегка зависла, прежде чем ответить.

— Нет…

Кондрат внимательно посмотрел на неё, прямо в эти налитые слезами опухшие глаза.

— Ты уверена?

— Д-да… — кивнула она.

Помолчав, он кивнул, перейдя к следующим вопросам.

— Что произошло в тот вечер? Конкретно в то время, когда был убит граф?

— Я уже говорила…

— Говори теперь мне, — настойчиво произнёс Кондрат.

Девушка слегка замялась и тихо начала свой рассказ.

— В тот день я… я как обычно работала на кухне.

— Почему тебя назначили именно на кухню? — спросил Кондрат, вглядываясь в неё так, как не взглядывал рентген-аппарат в пациента.

— Я… я умею немного готовить, — призналась Шейна. — Немного, но умею. Чай заварить, похлёбку сделать. И я умею сервировать стол, как положено. Его Сиятельство часто ставил меня в прислуги у стола, чтобы я прислуживала знатным гостям.

Наверняка потому, что знатным гостям очень нравилась юная девушка, создававшая иногда на ужине подходящую атмосферу. Конкретно этот момент Кондрат решил уточнить, чтобы понять, почему её отправили именно на кухню, ведь нож, которым убили графа, был взят именно с кухни. Что же касается того вечера…

— Что произошло в тот вечер?

— Я пошла к себе спать, — хрипло произнесла Шейна.

— Во сколько?

— В десять… ну как мы ложимся. У нас в одни дни в десять вечера, в другие в одиннадцать часов ложатся…

— Не дождавшись хозяина? — уточнил Кондрат.

— Он ложится достаточно поздно в некоторые дни, и это была не моя смена прислуживать ему.

— Хорошо. А почему твоя комната находится прямо напротив него?

— Ну… насколько я знаю, из-за хорошего отношения ко мне, — тихо произнесла девушка. — Они с матерью были вместе когда-то, насколько я знаю, и он хорошо ко мне относился. Не нагружал, платил больше, чем остальным, позволял брать выходные иногда и когда я отправлялась к матери… — она всхлипнула. Слёзы вновь побежали по её щекам.

— Когда ты проснулась?

— Ну… когда… я не знаю времени… я услышала удар в стену, глухой, и проснулась… у меня сон чуткий… — пробормотала она под пристальным взглядом, пряча глаза от Кондрата. — Прислушалась и услышала шаги, будто кто-то танцевал, хрипы и как глухой…

— Всхлип?

— Вскрик… — подобрала Шейна правильное слово. — И тогда я поняла, что что-то не так и выскочила в коридор. Там лежал… Хартергер… — закончила она шёпотом.

— И что ты сделала?

— Я бросилась к нему на помощь… То есть, сначала я выскочила в коридор и увидела его облокотившегося к стене. Он держался за шею. И лишь когда я подошла ближе, увидела кровь. Много крови. Из его шеи. Я бросилась к нему, а там нож… в шее. Я выдернула его и попыталась сделать повязку, чтобы остановить кровь, но она… она не останавливалась… А он… он пытался сказать что-то мне, вцепился в моё платье и хрипел, но… Хартергер умер…

На её лице вновь появились слёзы. Кондрат внимательно смотрел на девушку, не произнося ни слова. Он слушал, он думал, он сопоставлял, он пытался представить картину произошедшего и понять.

— Дальше? — произнёс он после недолгой паузы.

— Дальше… слуги… Прибежал слуга и увидел меня. Начал кричать, звать на помощь, — продолжила Шейна свой рассказ. — И тогда сбежались остальные. После позвали охрану и… вот…

— Тебя кто-нибудь обвинял в убийстве до сыщиков из специальной службы? Может кто-то из слуг сказал, что это ты его убила?

— Никто мне не говорил этого, все… все были потрясены, понимаете? —­ посмотрела она на него мокрыми глазами. — Никто даже представить не мог, что…

— Тебя никто не обвинял, я верно понял?

— Из слуг — никто. Всё началось после допросов, — ответила она негромко.

— Так, хорошо… — протянул Кондрат, делая пометки в голове. — Ты знаешь, кто был твоим отцом?

— Мама никогда не рассказывала, — ответила она неуверенно. — Это важно?

— Всё важно. Где ты провела первые двенадцать лет?

— Я жила с матерью.

— А семь служила графу, верно?

— Да, — кивнула она. — Она отправила меня к нему сказав, что моё место среди людей, и он поможет мне занять моё место в этом мире.

— Я понял. Вернёмся к тебе и Его Сиятельству Хартергеру. Какие у тебя были с ним отношения? Хорошие? Нейтральные? Плохие?

— Хорошие, — произнесла сразу девушка. — Мы хорошо находили общий язык. Он всегда хорошо ко мне относился, а я верно служила ему по мере собственных сил.

— Один из слуг сказал, что однажды стал свидетелем того, как однажды из твоей комнаты вышел граф весь взлохмаченный и растрёпанный, но перед этим он слышал, как из неё доносился какой-то шум.

— Хартергер… не выходил из моей комнаты, — медленно произнесла Шейна. — Вернее, он заглянул ко мне, сказав, чтобы я прибралась в его кабинете.

— Прибралась? — произнёс Кондрат.

— Да, он очень сильно ругался у себя в кабинете. Даже что-то ломал, после чего вышел весь красный, злой… мне кажется, он был пьян. Он заглянул ко мне и приказал убраться в кабинете.

— Тогда почему ты после этого избегала графа? Стала нервной, начала постоянно оглядываться и, будто начала бояться встречи с ним?

— Он был не в себе в тот вечер, — тихо ответила девушка. — Я уже переодевалась спать, когда он заглянул и приказал убраться. Я взвизгнула, и он сказал, чтобы я закрыла рот и не будила весь дом. И… выразился очень грубо в мой адрес… он начал ругаться, но не на меня, а вообще, и… я испугалась…

— Что конкретно тебе он сказал? — продолжал допытываться Кондрат.

— Сказала, что ты визжишь, как шлюха на члене, закрой рот и уберись в кабинете, а потом начал говорить, что эти выродки всегда мешаются, что он заколебался, устал от этих ублюдков и так далее. Но он так громко говорил это, так ругался, что я… испугалась… — закончила Шейна, теребя плед.

— То есть он задержался в твоей комнате, — уточнил Кондрат.

— Может минутка… — жалобно произнесла девушка. — Не более. По факту, он просто заглянул, но…

— Тебя это напугало?

— Я… испугалась, да… — тихо подтвердила она. — Я никогда его таким не видела, этот человек и тот — совершенно разные люди. Совершенно не похожие на друг друга. И мне было некомфортно рядом с ним после этого, боязно… Он в тот момент выглядел так, будто был готов наброситься на меня, и пусть потом он протрезвел, я не могла избавиться это этого ощущения, что вот-вот, и он сорвётся вновь…

Кондрат кивнул.

— В деле сказано, что ты отказалась рассказывать о том, что произошло в комнате. Почему?

— Но я рассказала, — ещё жалобнее произнесла она.

­— Всё то же самое, что и мне?

— Да! Я рассказала! А они… ни сказали, что я лгу… а потом… а потом они начали…

Она осторожно протянула из-под пледа свои руки. То, во что они превратились после усиленного допроса. Кондрат бросил на её руки взгляд, после чего вновь посмотрел на девушку. Отвращения он не испытал, однако не видел смысла разглядывать их. Было достаточно и того, что на пальцах не было ни единого ногтя, и это было не самым страшным.

— И после этого ты оговорила себя, — подытожил он.

— Мне пришлось, — всхлипнула девушка. — У меня не было выбора… они ломали мне пальцы, они… прижигали меня… сажали меня на лошадь…

— Лошадь это…

— Такая балка… треугольная… — бормотала она через слёзы. — Меня…

— Я знаю, как ей наказывают, — произнёс Кондрат. — Почему он захаживал к тебе частенько в комнату?

— Хартергер? Он учил меня. Учил грамоте. Учил, как работает бизнес… Я же жила с матерью, а они… вы знаете, кто они. У них такое не в чести, они учат языки, но он учил меня жизни, всему меня учил… — лепетала она. — И я… они, слуги, они все думали, что мы спим… так как мы занимались вместе…

— Я понял. Ещё один вопрос. Что было между вами под дубом?

— Под… под каким дубом… — пробормотала Шейна.

— У вас на территории есть дуб. Он расположен в северо-западной части территории на небольшом холме за домом. Чтобы к нему подойти, надо обойти конюшню. Один из слуг случайно увидел вас из окна, и ему показалось, что граф слишком наклонился к тебе, будто перед поцелуем или сразу после него.

— Я… я знаю, что это за дуб, его видно с кухни… — кивнула она. Кондрат не сказал, кто именно их видел, но слова девушки подтверждали слова кухарки. То есть, кухарка действительно могла увидеть их с кухни. — Но… я не помню такого…

— Не помнишь?

— Нет, я не помню, я… мы гуляли часто. Он относился ко мне, как… как к родной, очень тепло и…

— Вы хоть раз целовались?

— Что? Нет! Нет, никогда! — у неё даже нашлись силы на возражение. — Никогда и нигде…

По факту Кондрат просто попросил её рассказать свою версию, чтобы сравнить их с опросом свидетелей, и почти полностью они совпадали по всем пунктам. Слова слуг ложились хорошо на слова самой служанки, и не было каких-либо проколов или несостыковок. По крайней мере, он их не заметил. Мог упустить что-то, но в общем плане всё сходилось.

— Ты знаешь, кто мог желать смерти графу? — спросил Кондрат.

— Я никогда не лезла в его дела…

— Но ты слышала, как он был зол, когда сорвался на тебе. На кого он ругался? Кто его вывел из себя?

— Я… я не знаю… клянусь… — слабо ответила девушка. — Он мне не отчитывался, просто кто-то перешёл ему дорогу… это же аристократы…

Как будто эти слова многое объясняли. Да если бы, конечно.

— Ты знаешь, как убийца мог проникнуть в поместье?

— Окна? — тихо предположила она. — Окна могли быть какие-то открыты, но… через ограду…

Через ограду как раз-таки иногда не проблема перелезть и пробраться в дом. Некоторые особо изобретательные выбирают плохую погоду типа ливня, чтобы пробраться и уже там ждут момента, чтобы напасть.

Что мог вынести из всего услышанного Кондрат? Первое: все похождения в комнату к ней объяснялись учёбой. Это можно будет проверить, и тем не менее, учитывая, с кем она жила двенадцать лет, и что её мать хотела дочери лучшего места, для чего нужно образование хотя бы маломальское, в это можно было поверить. Второе: граф был на кого-то очень зол, раз напился и даже накричал на Шейну. Возможно, именно тот конфликт и послужил спусковым крючком.

Как бы то ни было, он услышал версию следствия и версию самой девушки вместе со всеми сопутствующими фактами. Оставался лишь вопрос, с чего теперь начать. Хотя к чему этот вопрос, начать надо с осмотра поместья, а там и видно будет. Да, отпечатки, наверное, сняли со всех окон, однако были и другие моменты, которые они могли упустить.

Кондрат бросил взгляд на выходи, и Шейна правильно поняла его.

— Вы… вы уходите?..

— Мне нужно идти.

— Но я… — прошептала она.

— Сейчас я не могу ничего сделать, — покачал головой Кондрат. — По крайней мере, я не могу вытащить тебя отсюда. Тебе придётся провести здесь ещё какое-то время.

­— Я больше не выдержу… — хрипло пролепетала она, начав плакать. — Я больше не вынесу здесь…

— Тебе придётся потерпеть, — твёрдо ответил Кондрат. — Когда они получили от тебя признание, тебя уже не будут пытать. А значит тебе остаётся пока что просто сидеть здесь. Я займусь этим делом и взгляну, что конкретно можно сделать здесь, но до тех пор тебе придётся потерпеть.

— Тогда… тогда… — она подняла заплаканные глаза.

— Что?

— Сделайте что-нибудь, чтобы охранники перестали меня… меня… — и она расплакалась.

Понятно, что они с ней делали, и понятно, почему. И больше всякого сброда, который он сдали на нары, Кондрат не любил тех, кто пользовался своим положением, чтобы измываться над окружающими или того хуже, пользоваться ими. Кто-то скажет — некоторые ублюдки заслуживают этого. Возможно, возможно… но где проходит эта граница?

— Кто именно это делает?

— Те… те, что привели… вас… — всхлипнула она. — Которые в смене… которые следят за нами…

— Я поговорю с ними, — произнёс он и выше.

Охранника он нашёл у лестницы, ждущего подальше от них. Окликнув его, Кондрат дождался, пока охранник закроет дверь, после чего сопроводит его к пропускному пункту в это крыло. И уже здесь, на посту, где сидело ещё двое, — один, видимо, откуда-то пришёл, — он остановился. Повернулся к охранникам, впившись в них таким взглядом, что тем стало не по себе.

— Что-то случилось? — негромко спросил один из них.

— Девушка, — голос был пропитан металлическими струнами. — Если я ещё раз услышу, что кто-то из вас к ней притронулся… вам мало не покажется.

— Мы не…

— Вы понимаете, — холодно обрубил он. — Передайте своим дружкам, чтобы к её камере забыли дорогу. И если я узнаю, что вы что-то ей сделали, даже мне покажется это, я даю вам слово, ваше будущее лишится любого солнечного света. Вы можете попытаться заставить её молчать, но я всё равно узнаю, и тогда вы пожалеете, что вообще решили здесь работать.

Кондрат мог пожаловаться на них начальству, но, к сожалению, система, где подобное поощрялось или, по крайней мере, не осуждалось, не станет с ними ничего делать. Что ему скажут? Что она заслужила, ведь убила графа. Что убийца должна страдать и заслуживает этого. Но именно в этом и заключалась проблема подобной практики: всё это быстро выходит за границы. И издевательства «над теми, кто заслуживает» перерастают в «над всеми».

И будто в подтверждение того, что это не просто месть, а упивание властью, пусть тако маломальской, но той, которой ни с кем делиться они не собираются…

— При всём уважении, вы не имеет власти приказывать нам, что делать здесь, а что нет, — произнёс тот, что сидел на стуле. — И если мы захотим…

Кондрат сделал быстрый шаг к нему, схватил за волосы и со всей дури ударил об столешницу. Не ожидавший такого поворота, тот даже не успел оказать сопротивления. Глухой удар об столешницу, и на ней оказалась кровавая клякса. Ещё один, и крови стало больше. Третьего удара не произошло, потому что Кондрат запрокинул ему голову и протолкнул дуло пистолета тому прямо в рот.

— Если я узнаю, что вы что-то с ней сделали за время, что меня здесь не будет, я обвиню вас в госизмене. Скажу, что вы пытались заставить молчать подозреваемую, чтобы та не сдала своих подельников. И знаешь, что будет? — Кондрат заглянул в глаза охраннику, который растерял всю свою уверенность. — Поверят мне, сыщику специальной службы расследований, а не жалкому охраннику.

Он обвёл взглядом двух других, которые боялись к ним приблизиться. Действительно, люди не понимают, когда к ним хорошо относятся, принимая это за слабость.

— Я сейчас уйду, и у вас возникнет мысль сделать что-то с девушкой. Наверняка возникнет, ­— негромко произнёс он. — И я вас предостерегаю. Я узнаю об этом. Вы даже не представляете, как легко это будет выяснить. Узнаю и буду лично проводить усиленный допрос с каждым. Буду проводить его неделями.

Имел ли он право им указывать? Нет. Могли ли они на него пожаловаться? Да. Будет ли ему за это что-то? Скорее всего, просто отчитают. Но главное в том, что они проглотят всё. Потому что они трусы. Потому что привыкли издеваться и насиловать тех, кто не может дать сдачи. А здесь они будут молчать, дрожа за свою шкуру. Потому что такие понимают только силу.

Кондрат вышел из тюрьмы. Он знал, что они её не тронут. Даже если они ей будут угрожать, всё это будет пустым сотрясанием воздуха, так как едва он вернётся, следующая встреча у них будет уже с ним. А убить… нет, они не рискнут, так как это слишком громкое дело, чтобы подозреваемая умерла в камере. Для них это патовая ситуация, где самое логичное — не приближаться к девушке.

А когда об этом узнает её мать, а девушка наверняка пожалуется… что ж, для садистов есть собственный котёл в аду.

Однако все мысли о девушке и гнилой системе тюрьмы, которая культивирует насилие, быстро испарились, едва Кондрат добрался обратно до специальной службы, где ему сообщили новость.

Совершенно четвёртое убийство.