Мастер путей 6

Глава 11 Крестный отец

— … и да будут милости великого Бога и Отца и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми нами…!

Зычный, не требующий никаких усилителей голос Святейшего Патриарха, никак не вяжущийся с его видом преклонного старца на склоне лет, разносился по подворью первоуральского храма.

Невзирая на промозглый воздух и противный вымораживающий ветер с гор, на службу пришли многие. И в форме Канцелярии, кто из государевых людей, и в простых рабочих бушлатах, кто из работящих.

— И со духом твоим…! — вторил благословению хор.

«Красиво исполняют…», — подумалось мне.

Храм Первоуральска большой, даром, что населённый пункт невелик. Чисто навскидку, человек полтысячи в него точно поместилось, и ещё осталось немного места для положенных к богослужению действ. Покуда прибывший с Александровским оказавшийся Патриархом Кирилл служил службу, с положенным интервалом служители местного храма кадили, проходя вдоль святынь, иконостаса и мирян, разгоняя по внутреннему объёму тонкий аромат ладана.

Хор был разделён на два клироса: правый и левый. Эдакое первое в мире «стерео», что тянулось ещё со времён, пожалуй, Византии. Были в составе хора и мужчины с грубым, низким басом, и молодые девушки с уже сформировавшимся, твёрдым женским голосом, и совсем маленькие девочки лет по семь или десять, чьи тоненькие, высокие голоски ещё даже не думали становиться. Но чего не отнять — так это умения регента хора, достаточно взрослой женщины с длинной, до колен, плотно стянутой косой, умело дирижирующей обоим крыльям хора.

— Ты бо еси заступление, и победа, и спасение уповающим на Тя, Твое бо есть, еже миловати и спасати нас, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем и со Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков!

— … аминь…!

Как и положено августейшей особе, на правах Великого Императора Всероссийского молодой монарх стоял в первых рядах, сразу после Патриарха, и подле него, аки подле названого крёстного отца, небольшой и не очень пёстрой кучкой стояли дети местных работяг и служащих. Да и пестреть особо было нечему. Первоуральск — передовой форпост, развивающийся город. Тут не до текстильных изысков. Простая, тёмно-серая, местами не очень чистая тёплая одежда ребят и девчат сильно контрастировала с императорским облачением государя. Да только тот никого от себя прочь не гнал, и никаких телохранителей подле не держал. Он — такой же прихожанин, как и остальные на службе.

Рядом с монархом стояли и князья. Семьи Бериславских с Морозовыми, Чердынцев, который великий князь Великопермский. Иже с ним отстоял даже Берислав, не взирая на более чем почтенный возраст в без пяти минут тысячу лет.

Службу уже отстояли, причастили всех причастников, исповедовали всех исповедников, отслужили молебен во здравие убывающих, путешествующих, страждущих и прочих блаженных. Уже минуло и миропомазание, и окропление святой водой.

Стойко, если не сказать «образцово-показательно», вели себя девчонки из моего отряда. Все, от и до, стояли прямо в рейдовом обмундировании, держа оружие на ремнях на левом плече и левой же рукой его придерживая. Таким образом правая оставалась свободной для осенения себя крестным знамением.

Признать, готовя рейд, я и думать не подумал, что местные захотят перед убытием отслужить литургию по нашу честь. Потому даже не помышлял добыть для девушек платки: с непокрытыми головами им в храмах находиться нежелательно. Из положения вышли с помощью местных: с охами и ахами, поняв, что едва повзрослевшие отроковицы отбывают на ратный подвиг, необходимое число платков нашлось сию же минуту в закромах храма.

Завершая молебен, Святейший Патриарх, не утруждая себя путешествием до амвона, возвышающегося над основным уровнем пола храма, обернулся к прихожанам и степенно изрёк:

— Братья и сестры во Христе… Ныне призываю вас, аки пастырь словом, к сплочению духом. Тяжкое бремя нынче выпало на долю Отечества! Есть те, кому отводить угрозы супостата с пламенным мечом в деснице. И есть те, кому за тех ратников предстоять в коленопреклонённом молении. В сей час нужды в заступничестве божьем единили мы души свои в искренней молитве во здравие всех предстоящих прихожан во граде сем. Ибо равны мы все перед Господом Богом и Спасом нашим, и не поделимы мы на мытарей да фарисеев. Равно инок перед Богом предстоящий, аще бо Государь да Самодержец наш, все под Господом Богом ходим. А потому глаголю вам: мужайтесь. Крепитесь. Держитесь друг за друга и словом, и делом, ибо нет большей любви к ближнему своему, разве кто жизнь свою положит за други своя. Настоящим благословляю вас всех на благое и богоугодное, да от всей души желаю всем и каждому долгое лето…

Патриарх осенил прихожан перстным сложением, люди же осенили крестным знамением себя.

— Так повелось исстари, — продолжил Кирилл. — Что на ратные дела уходили все крещёные, да к Богу обращённые, и молились за тех все сродники, все соратники, да все служители. Потому ныне чин крещения проведём, да тех, кто в лоно Церкви до сих пор не принят, в благодать Божью облечём…

Только я с облегчением посчитал, что основная часть позади и можно идти готовиться к рейду, как говоривший обратил свой взор на Лану, стоящую рядом со мной.

— Святыми не рождаются, — постулировал он, отчего девушка вздрогнула. — Все люди чего-то стоят, и добиваются всего своими силами. Ибо никому они не даны от рождения, и всякий волен ими распоряжаться сам. И не происхождением мы горды. А единым символом веры. Кто из работящих, кто из служивых, кто из пахарей, а кто из послушников. Все мы рождены от разных людей, но к Богу обращены тождественно. И ты, юная дева, не исключение. Также, как взял тебя под крыло твой военачальник, так и возьмёт тебя под своё крыло Отец наш Небесный…

— Что за вздор, честныя отче⁈ — кто-то грубо и очень резко перебил Патриарха.

На крикуна машинально обернулись все, включая Императора.

— Дак разве ж так можно, звериную натуру в божье обличать⁈ — возмутился он.

Крикуном оказался довольно молодой человек в рабочей одежде, что выдавало в нём мастерового. Явно не из конторских, и уж точно не из церковных.

— Богу божье, а Цезарю цезарево! Негоже божьего человека в один ряд со зверьём ставить! Господь Бог по образу и подобию Своему нас создавал!

Я подобрался, предчувствуя заварушку. Только что некто прилюдно катнул бочку на моего бойца и сравнял его с животным. Само по себе явление не смертельное, и парой смачных тумаков могло бы разрешиться. Глядишь — и поумнел бы этот говорун. Но сейчас этот крендель вещает посреди без пяти минут толпы. Если хотя бы десять человек его сторону примут — может начаться линчевание. Тогда и Лане хвост оборвут, и до кровопролития может дойти. С огнестрелом отобьёмся. Но доводить до этого не хотелось бы.

— Так что тебя не устраивает, мил человек? — ненавязчиво осведомился Саныч, удостоив крикуна своим императорским вниманием. — Все мы по образу и подобию Божьему созданы. Две руки, десять пальцев, на лице два глаза… чем ты недоволен?

— Тем, что членов иных нам не дадено, государе! — пуще прежнего взвинтился мастеровой. — Ни хвостатых, ни ушастых, ни прочих шерсть носящих среди божьего человека не найдено! Мы же — образ и подобие Божьи, но никак не звери, от зверей зачатые! Это же проказа во плоти! Её искоренять всюду надобно!

Взгляд Ланы потяжелел. Девушка даже не пыталась защищаться. По ней видно: такое отношение для неё привычно.

— Стало быть, люди с иными членами, али без оных, не божьи? — осведомился Патриарх.

— А как же, отче⁈

— То есть, ежели кто с иными конечностями по земле ходит, так он проказа к искоренению?

— Разумеется!!!

— И ежели кто без конечностей по земле дышит, так и он проказа к искоренению?

— Ну конечно же!!!

— Скажи это тем безногим, кто на паперти милостыню просит, — резко бросил Император. — Вот сейчас пойди к ним и скажи, что словом твоим они к искоренению подлежат, ибо не божьими людьми считаются.

— Так не про то же речь, государь! — вскричал мастеровой. — Мы же за звериные конечности глаголем!

— А чем звериные конечности лучше или хуже человечьих? — переспросил Александровский. — Чем лишний хвост уступает отсутствующей ноге или выбитому глазу?

— Тем, что хвостов нам от рождения не дадено! — пытался достучаться праведно возмущённый. — Это же всё равно, что к святыне пса приложить! Ни святости, ни духовности, лишь осквернение!

— Псы — безмолвные твари, — назидательно изрёк Патриарх. — Прокажённые же — люди, о двух ногах и двух руках, что всем нам при рождении и дадены. Не грехом своим они на свет такими родились, какими уродились. Они не выбирали свой земной путь.

— Они — проказа! — возразил мастеровой. — Их сжигать со свету надобно, покуда заразу свою не распространили по всей земле, а не крестинами крестить!

Что предпринять — долго не думал. Буквально минуту, покуда стороны обменивались мнениями. По сути, тянув для меня время. Прихожане не стремились ни поддержать крикуна, ни утихомирить его. Было очевидно, что тема для общества больная. И принять сторону мастерового побоялись, дабы не навлечь на себя гнев Императора и наказание Церкви, но и выступить против него не спешили, очевидно, негласно поддерживая его. С такими темпами и до версальской охоты на ведьм недалеко. Потому принял решение действовать быстро и решительно, ошеломляя вероятного противника и не давая ему спуску.

Одним резким рывком шагнул к толпе прихожан и сильно дёрнул крикуна за борт бушлата. Тот не успел опомниться, как оказался прямо перед нами. Секундой позже на его шею легла покрытая шерстью рука Ланы, которую я водрузил туда так быстро, как только смог.

Глаза крикуна остекленели от ужаса, а сам он замер, будто кролик перед волком.

В храме повисла гробовая тишина.

— Вот что, хлопчик, — произнёс я. — Даже спрашивать не буду твоего имени, потому как безразлично оно мне. Зараза, говоришь? Искоренять надо? Ну, поздравляю. Ты заражён. Тебя прокажённая коснулась. Чувствуешь её на своей шее?

Глаза крикуна округлились навыкате.

— Слово — не воробей. Вылетит — не поймаешь. Проказу надо сжигать? Вперёд. Флаг в руки. Организовывай. С тебя — пламенный костёр. Для одного человека хватит и одной повозки хвороста. Но чтоб дотла сжечь — это надо все десять, и с просмолёнными брёвнами. Осилишь? Даю тебе сутки времени. Раньше всё равно не успеешь. Брёвна тяжёлые.

По рядам прихожан пронёсся нарастающий гул ропота. Кто из конторских — те построже, держат себя в руках, ждут команды «сверху». Гражданские же вольны изъявляться без одобрения от командования.

— А теперь мчись без оглядки, паря. Только людей по дороге не трогай. А не то на них проказу нашлёшь, придётся ещё и их сжигать до кучи.

На этом концерт окончен. Крикун, осознав, в какую ловушку загнал сам себя, не смог выронить больше ни слова, и, резко побледнев, закатил глаза. Секундой позже тело безвольным мешком рухнуло на пол.

— Обморок… — выдохнул я, констатируя диагноз, а не оскорбляя недалёкого.

Надо закрепить эффект, покуда толпа свежа на прогрев.

— Общая команда! — подал голос. — Слушать сюда, и не говорить, что не слышали! Повторяю один раз.

Одним движением дотянулся до головы Ланы и сорвал с неё платок. Девушка дёрнулась, но осталась стоять смирно, придерживая оружие у бедра.

— Перед вами — ваша надежда на спасение. Ваша разумница. Ваша самая большая драгоценность. Та, что дороже тысячи скарбов. Та, что ценней самой расписанной хаты. Потому что скарб и хату можно нажить. А Лана одна такая на всём белом свете. И второй такой вы не найдёте, сколь бы ни пытались! И она — она, не вы! — идёт туда, за горы, чтобы встречать врага буквально в чистом поле, чуть ли не с голой грудью! Она, не вы, знает об айнах столько, сколько ваши академики не раскопали за всё время! Она, не вы, с оружием в руках идёт защищать интересы чужой для себя страны! Страны, где её не любят и не ждут. Страны, где её попускали и плевали в спину. Страны, где руки не подаст ни одна скотина! И она идёт за вас. ЗА ВАС, за тех, кто остаётся в тылу! В ней одной мужества больше, чем в каждом из нас!

На минуту повисла тишина. Люди осознавали услышанное. Кто-то потупил взор. Кто-то слушал, что я скажу дальше.

А я не говорил. Я показывал.

Отнял у вислоухой оружие, передал его стоящей рядом Алине. Привычным движением, разомкнув систему быстросброса, избавил Лану от бронежилета, распахнул борта верха комбинезона и стянул его с торса хвостатой. И рывком развернул соратницу спиной к людям, чем вызвал волну громких вздохов ужаса.

Соглашусь, для неподготовленного зрителя такое себе зрелище. Шрамы затянулись, но их размер внушает.

— Однажды она чуть не кончила в пасти айна. И эти следы на спине с ней теперь навечно. Она грудью прикрывала людей! Вас, бесшёрстных, безухих и бесхвостых! Одна встала со зверем один на один, без шансов на победу! И эти раны — тому бессрочное свидетельство. И пережив подобное, она не убоялась! А идёт в логово к тварям, уже однажды её чуть не сожравшим! Вот почему она со мной, в одном строю. Она! Не кто-то из вас! А раз она со мной, то пасть за неё я буду рвать всем. Без исключения. И людям, и айнам.

Охи и ахи начали стихать. Шрамы страшны, но это не зияющие раны. От их вида люди отходят быстрее. Тем более, что на сплошном шерстяном покрове Ланы они выглядят не так пугающе, как смотрелись бы на спине без единой волосинки.

— Нам не нужна ваша благодарность. Не нужны памятники в полный рост. Мы не ждём от вас ни медалей, ни наград. Мы делаем свою работу, для которой нас избрали. И мы обязаны сделать её, чего бы нам это ни стоило. А теперь подумайте. Стоит ли нам защищать от вторженцев народ, который нас за своих людей не считает, и грозится предать огню? Лично у меня чешутся руки пойти в стан врага и попроситься возглавить вторжение в Империю.

По пристыженным лицам можно понять, что послание дошло до получателей. Люди поняли, что позиция «моя хата с краю, я ничего не знаю» — не самая правильная.

Я накинул куртку комбинезона на плечи Ланы. Девушка поспешила запахнуться в неё плотнее.

— Всегда и во все времена, — из моего голоса исчезла вся злость и негодование, уступив место назиданию и повествованию. — Воины уходили в бой, понимая, что оставляют за спиной нечто ценное. Дом. Семью. Родных. Друзей. Тем же, кому и оставлять нечего, доставалось бремя защищать самое дорогое. Родину. Отечество. Любой воин без раздумий встанет на пути врага, что угрожает его самому сокровенному. И с куда большим рвением он будет драться, зная, что за спиной те, кто в него верят. Кто его ждёт! Кого ни за что нельзя отдать врагу на растерзание! Поверьте, я знаю, о чём говорю. Когда нас ждут — мы это знаем. За сотни вёрст мы чуем и улыбку, и хулу. Зная, что меня ждали, я возвращался из самого дерь… безвыходного положения! Ждите нас и вы! Молитесь за тех, кто вместо вас взял оружие в руки! И вы увидите, с чем придём. С Победой! Неся её на окровавленных руках! Но мы победим. Потому что вы нас ждёте! Вы в нас верите! Мы сражаемся за вас! Потому что однажды мы за вас уже сразились. И сделаем это впредь! Потому что это наша работа! Наша судьба! А вы… если не поддерживаете нас, то, хотя бы, не мешайте.

Я закончил, но в храме повисла неловкая пауза. Сам-то выговорился, но что делать дальше — не знал. Не мне давать команду на дальнейшие мероприятия.

Судя по всему, не знал никто. Не каждый день такие исповеди и проповеди случаются.

Затянувшееся молчание прервала Смазнова.

Окси вздохнула.

— Пойду, что ли, вытащу обморока на свежий воздух. В сознание приведу, что ли…

Перешагнув через тело «обморока», схватила его двумя руками за шкирку и волоком потащила к выходу, следуя по проходу из самостоятельно расступившихся людей. Ей, что называется, «не мешали».

— Что ж, — произнёс Саныч. — Коль раз уж с бесчинством покончено, вернёмся к делу… так, Отче?

— Воистину, государь, — проронил Святейший Патриарх. — Полагаю, даже, невзирая на произошедшее, люд ещё нескоро изменит своего отношения, потому вопросов о преемниках задавать не стану. Желающих не найдётся. Крестным отцом для новообращённой выступлю сам.