Мальчик, Который Выжил

Глава 18

Вот я и почитал книжки. Ну, значит, в следующий раз.

Дверь распахивается настежь, и в комнату, чеканя шаг с военной выправкой, заходит мастер Рогов. Подмышкой он держит шахматную доску. Следом, строго и плавно, как подобает княгине, входит мама. Ирина Дмитриевна не сводит с Рогова цепкого взгляда, словно перед ней особо хитроумный каторжник, которого ведут под конвоем. Впрочем, приличия при этом соблюдены безупречно.

— Привет, дочурка, — весело заявляет Мастер, демонстрируя Ксении широкую улыбку, от которой можно было бы ожидать чего угодно, но уж точно не родительской теплоты.

А Ксения, увидев его, тут же бледнеет, скрючивается в калачик, пыхтит и юркает мне за спину, как крольчонок, встретивший лису.

Мать мягко, но с тем оттенком в голосе, который не допускает возражений, произносит:

— Ксения Тимофеевна, поздоровайся с отцом.

Девочка робко выглядывает из-за моей спины, делает аккуратный реверанс, так и не выпуская краешки платьица из пальчиков, и тоненько пищит:

— Здласьти!

Рогов кивает с одобрением:

— Какая молоденчик, — ухмыляется он, точно кот, нашедший сметану.

Затем переводит взгляд на меня, в глазах весёлый прищур.

— Ну что, мой ученик? Видел я обзор в «Царьграме», как ты «Беретту» тискал. Пушками, значит, интересуешься?

Я захлопываю книгу и с интересом спрашиваю:

— А што, у вас есть?

Рогов ухмыляется, и я уже заранее знаю ответ. Огнестрел он не носит. Вообще. Это я давно подметил. Но вот что именно он носит по карманам — тут сомнений нет. Ножи. И не один-два, а целая коллекция, удобно распиханная по одежде.

Замечать спрятанное оружие — это навык, мастерство, и, к счастью, оно ко мне постепенно возвращается. Пусть я и не тёмник, но этой привычкой давно обзавелся. Так безопаснее ходить по подворотням.

— Нет, княжич, пушки мне без надобности. Колюще-режущее в моём ремесле куда полезнее, — ухмыляется он и легонько похлопывает по карману. — И ты тоже будешь предпочитать ножи, раз хочешь быть моим учеником.

Я скептически хмыкаю, но, судя по блеску в глазах Рогова, в скором будущем меня ждут долгие тренировки и, возможно, пара новых шрамов. Но пока я в садике, а потому пошел он.

Не спешу проглатывать наживку:

— Это уже мне-е лешать, Масьтель.

Рогов прищуривается, оценивающе разглядывая меня.

— Неужели, ученик? И почему?

Я картинно вздыхаю, всем видом показывая: ну и кто тут кого должен учить? а тут так вообще самые азы.

— Патаму что холоший учитель лазвивает в ученике те навыки, к котолым он пледдасположен. Вы же холоший учитель?

Рогов хмыкает, но по глазам видно —он вовсю развлекается.

— Какой ты у нас умный, княжич. Значит, для начала мне надо узнать, в чём ты хорош, так?

Я тут же настораживаюсь. Его тон слишком довольный. Он что-то задумал.

— Ну дя.

— Тогда давай сыграем в шахматы. У меня есть полчасика.

Мама мгновенно выходит на передовую.

— Какие шахматы⁈ Моему сыну нет и двух лет!

Рогов беспечно отмахивается, словно разговор вообще не стоит её тревог.

— Ну-ну, Ирина Дмитриевна, что же вы всё к возрасту привязываетесь? Раз Вячеслав Светозарович уж в садик ходит, значит, и в шахматы пора играть.

— Но он не знает правила….

— А мы сейчас научим! — ухмыляется Рогов.

Мастер подходит к столу, привычным движением раскладывает шахматную доску и начинает расставлять фигуры с молниеносной точностью, словно они материализовываются прямо в его руках. Наверняка, ножи он метает еще быстрее.

— Так, смотри, княжич. Это ладья — ездит прямо, туда-сюда. Это конь — прыгает так, буквой «Г». Это ферзь — самый важный, ходит, как ему вздумается. А это пешки — шаг-шаг, но бьют вот так, боком. Понял? Всё, погнали!

Я хмурюсь, таращусь на доску и пытаюсь переварить шквал информации, но мама неодобрительно качает головой.

— Тимофей Тимофеевич, вы слишком быстро объясняли. Вячеслав вряд ли запомнил.

Усевшись напротив меня, Рогов небрежно опирается локтем на подлокотник кресла и задумчиво смотрит на княгиню.

— Думаете, княжичу не хватило мотивации запомнить? Тогда вот тебе мотивация: если он проиграет, я заберу Ксюню на недельку-другую в отчий дом! А может и на месяцок! Уж очень сильно я соскучился по дочке!

Мы с мамой переглядываемся. Ксения мгновенно бледнеет, её пальцы вцепляются в рукав моей рубашки.

Ну и задачка…

Отказаться играть? Гениально, конечно. Только вот я уже неплохо знаю Мастера — он обязательно придумает что-то ещё, и не факт, что полегче. А в отместку за отказ вполне может выдумать что-то похлеще, чем стометровку с шахматами.

Нет, уж. Сейчас условия самые легкие, как бы это парадоксально ни звучало. Только обозначим свою ставку.

Я наклоняю голову и улыбаюсь:

— А если вы не вииглаете, то мы вас месяц не увидим дома.

Рогов задерживает на мне взгляд — долгий, испытующий. Потом вдруг смеётся, хрипловато и раскатисто, как человек, который по-настоящему наслаждается моментом.

— Идёт! Не больше минуты на ход, княжич! Ты чёрными, я белыми. Белые всегда ходят первыми… Значит, я начинаю.

Он делает первый ход, и в его улыбке промелькивает что-то хищное — словно у кота, прижавшего лапой беспомощного воробья. Он, конечно, не сомневается в своём выигрыше.

Только вот я не воробей, а Разрушитель. Значит, разрушим планы Рогова.

Шахматы. Великая игра умов.

И мой ум сейчас лихорадочно пытается вспомнить хоть что-то полезное. В прошлой жизни я был отличным шахматистом, частенько играл с ближними хирдманами, да и как генерал разрабатывал стратегии, которые работали в реальных боях. Но теперь в моей памяти зияют пробоины размером с вулканический кратер. Всплывают обрывки — дебюты, контрответы, комбинации… но целостной картины нет. Всё, что раньше складывалось в стройную систему, теперь похоже на рассыпанный пазл.

Отлично. Просто идеально.

И главное, выиграть у Рогова сейчас невозможно. Ну вот никак. Вот если бы у меня была вся моя память, то я бы разнес любого. Хоть саму Хель!

Но он что-то сказал про полчаса.

Через полчаса он уйдёт?

Бинго. Играем!

Я делаю первый ход, потом после Мастера наступает второй, но не спешу разворачивать наступающие комбинации. Ладья неспешно двигается с одного крыла на другое. Хожу ею туда-сюда, не давая партии развиваться.

Рогов хмыкает и делает ход.

Я отвечаю манёвром коня, который вёл себя абсолютно аналогично — шёл в одну сторону, потом возвращался обратно, затем перемещался в другую…

Рогов продолжает играть, но я упорно торможу партию. Манёвры ферзя — исключительно в защите, мелкие ходы, повторения с небольшими изменениями, чтобы не попасть под правило трёхкратного повторения позиции.

Главное — не продвигать игру вперёд, но и не дать Мастеру задавить меня сразу.

Проходит пятнадцать минут.

Рогов прищуривается, но молчит.

Проходит полчаса.

Он смотрит на наручные часы.

Ещё немного… ещё чуть-чуть…

Я двигаю коня лениво, и опять этот ход ничего не значит, просто затягивает игру.

Рогов вздыхает, кладёт фигуру, снова смотрит на часы и, наконец, медленно встаёт.

— Что ж, мне пора.

Без лишних слов он начинает собирать шахматную доску.

Я ловлю выражение его лица — удивление? Да. Раздражение? Нет. Он не выглядит расстроенным. Скорее, заинтригованным. Будь у него больше времени, он бы меня разнёс, но я сумел воспользоваться его ограничением и вывернуть ситуацию в свою пользу. Рогов не проиграл, но и не выиграл. А именно на это я и поставил.

Мама довольно улыбается:

— Значит, месяц мы вас не увидим, Тимофей Тимофеевич?

Рогов кивает, направляясь к выходу:

— Верно, Ирина Дмитриевна, через месяц приду. Пока, дочка!

Ксения с радостью делает прощальный реверанс.

Мы с мамой и Ксюней провожаем Мастера до самой двери, терпеливо дожидаясь, пока он окончательно скроется за порогом…

И тут, едва дверь захлопывается, мама даёт волю чувствам. Её лицо буквально озаряется восторгом, глаза сверкают.

— Славка! — она хватает меня за плечи, заглядывая в лицо. — Какой ты молодец! Как ты вообще столько продержался⁈ Победил самого Рогова!

Я довольно усмехаюсь. В груди разливается приятное, тёплое ощущение победы. Азарт медленно расползается по телу, наполняя каждую клеточку.

Просто я не играл в шахматы. Я тянул время.

— Не знама, мама, — строю дурачка.

Ксюня тут же обнимает меня, радостно визжа:

— Сава, мой гелой!

Я пытаюсь выбраться из цепких объятий, но куда там — Ксю цепляется, как липучка.

— Я плосто иглал… — честно говорю я, состроив максимально недоумённое лицо.

Мама смеётся, качает головой:

— Ну да, иначе ты бы у него выторговал целый год. Но месяц тоже неплохо.

Ну да, как будто я случайно к этому пришёл. Я осознанно выбрал именно месяц, потому что всё-таки Рогов — неплохой учитель. Резкий, как понос, безусловно. Но, по правде говоря, так и должно быть.

Его резкость — не поганство, а метод воспитания. Она помогает быстрее учиться, становиться дисциплинированнее, крепче нервами. Будь я постарше, не исключено, что Рогов бы меня и колотил, но сейчас он использует психологическое давление. И, честно говоря, когда у меня были свои ученики, я делал то же самое.

Дисциплина выше личных эмоций.

Наставник должен быть жёстким, иначе ученики моментально расслабляются и начинают воспринимать занятия как развлечение. А в случае магического развития развлечения обычно заканчиваются трупами.

Мама хлопает в ладоши, отрывая меня от размышлений:

— Ну что, по кусочку бананового хлеба в честь победы?

— Дя-дя! — дружно соглашаемся мы с Ксюней.

Усаживаемся на кухне, наливаем чай, я уже предвкушаю первый кусочек, но тут у мамы пищит телефон. Она открывает сообщение, нахмурившись, и читает вслух:

— «Уважаемые родители! В связи с последними событиями проводится перестройка программы воспитания „Юных нобилей“. Просьба по возможности оставлять детей дома всю эту неделю».

Я ухмыляюсь.

Ну-ну… значит, систему садика всё-таки мощно тряхануло. Теперь она висит на соплях.

Что ж, у меня будет время почитать книги, помедитировать, подготовиться к новому витку борьбы. С этими приятными мыслями я неторопливо наслаждаюсь банановым хлебом, пока Ксюня не слопала мою долю. Или это она не на десерт так смотрит, а на меня? С обожанием и восторгом? Хм…

«Юные нобили», Рязань

— Спасибо, что пришли. Нам предстоит работа.

В просторном зале для собраний царила приглушённая тишина. Столы, выстроенные полукругом, отражали холодный свет ламп, от чего в комнате стояла стерильная, офисная атмосфера. Трое методистов-психологов, работающих в системе «Юных нобилей», молча принимают раздаваемые листки. Секретарша княжны, высокая женщина в строгом платье, с ровной механической точностью укладывала перед каждым стопки документов.

Во главе стола сидела княжна Матрёна Степановна Ильина. Деловой костюм сидел на ней безупречно, а прямой взгляд холодных глаз, цепкий и бесстрастный, словно изучал не людей, а шахматные фигуры на доске.

Откинув волну чёрных волос за спину, она скользнула взглядом по каждому из присутствующих, словно взвешивая их полезность. Затем ровным голосом произнесла:

— Уважаемые судари и сударыня! Вам поручено разработать систему детсадовского воспитания — неэтичную, прямо скажем, и во многом дискредитирующую. Но при этом — максимально деликатную. Без физического насилия, без откровенного абьюза, разумеется. Всё-таки мы работаем с детьми знатных дворян.

Она на мгновение замолчала, позволяя словам осесть в сознании присутствующих.

В зале никто не шелохнулся.

Психологи внимательно смотрели на княжну, насупив лица. Ильина, уловив движение одного психолога, кивнула, разрешая говорить.

— Простите, княжна… — осторожно начал методист, подбирая слова. — Дискредитация детей, особенно на системном уровне, рискованна. Вы понимаете, какие могут быть последствия?

— Разумеется, — легко ответила она.

— Но дети, они же… — попыталась было вставить слово женщина-психолог, но осеклась под её взглядом.

— Дети — это материал для работы, — разъяснила княжна, сложив на столе руки в замок. — И нам важно правильно его обработать.

Она с лёгкостью, как будто обсуждая погоду, продолжила:

— Дискредитация должна быть завуалированной. Например, можно разделить детей на «лучиков» и «исправляшек». Так, чтобы это не просто отражало их уровень, но подчёркивало разницу. Чтобы чувствовалось, что первые — это элита, а вторые… ну, якобы должны стараться больше.

Методисты переглянулись. Женщина-психолог, которая ранее хотела возразить, теперь плотно сжала губы, явно борясь между долгом специалиста и тем, что означало бы спорить с княжной.

— «Исправляшки»? — пробормотал мужчина, сидящий справа. — Такой термин буквально ставит на детях клеймо.

— Совершенно верно, — похвалила княжна, почти доброжелательно.

Повисла пауза.

И тут другой психолог, тот, что всё это время молчал, неловко откашлялся и решился на возражение:

— Но это же создаст пагубное давление на детей.

Княжна повернула голову, её губы дрогнули в лёгкой, почти задумчивой усмешке.

— Давление, говорите? А нам как раз это и нужно.

Трое методистов замерли.

— Но как же родители? — осторожно подал голос один из них. — До сих пор мы лишь поощряли детей самим выявлять «главных», а теперь будем назначать их сверху.

— Разумеется, — подытожила Ильина, плавно поднимаясь со своего места,— с родителями проблем не будет. Они прекрасно знали, на что шли, когда подписывали документы и отправляли своих детей в садик для благородных

Княжна продолжила:

— Княжеские дети идут в «Юные нобили», чтобы закаляться. Остальные же — она чуть повела рукой, словно указывая на невидимую массу мелких дворян. — … идут на любые жертвы, чтобы приблизиться к княжеским отпрыскам. И это их осознанный выбор.

Психологи молчали. Кто-то из них незаметно переглядывался, кто-то нервно перебирал стопку документов.

Ильина остановилась.

— Вы не уйдёте отсюда, пока не разработаете нужную программу. Я жду.

Она отступила на шаг, будто давая им пространство для работы, и добавила, словно между делом, легкомысленно, почти вальяжно:

— И, разумеется, система должна быть гибкой. Такой, чтобы мы могли управлять ей. Например, ограничивать рейтинги, скажем, даже самого талантливого ребёнка во всей Рязани. Пускай он и княжич.

Целый день я читаю.

Честно говоря, это ад.

Напрягать мозг двухлетнего ребёнка — это как пытаться вдавить лошадь в карету задом наперёд. Получается, но с диким скрипом.

Сижу в библиотеке, уткнувшись в книги, и старательно не думаю о том, что раньше мог читать магические труды на лету. А теперь ни о каком чтении по диагонали и речи быть не может. Любая попытка концентрации неизменно заканчивается тем, что я ловлю себя на что том, что хочется пялиться в окно и разглядывать, как муха трет лапки.

Но я держусь.

Магические сочинения, истории о русских системах магии — загребаю всё, что попадается под руку.

Здесь нет никаких секретных методик, но зато достаточно литературы, чтобы понять, чего русские маги добились за время моего отсутствия в этом мире. И, надо признать, добились они немало.

Оказывается, за эти двадцать лет русские сильно двинулись вперёд на фоне прочих магических школ. Молодцы, конечно, но, как и следовало ожидать, всё развитие идёт в одном русле.

Рельсы проложили — и топчут их с упорством паровоза. Успехи есть, но потенциал других направлений даже не нащупан.

Листаю учебник по истории и вдруг натыкаюсь на упоминание своего рода. И не просто рода — меня самого. Речь вовсе не о Вячеславе Опаснове, а о Рагнаре Свардберге, известном как Безумный генерал.