Крикеры

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Это был завораживающий звук, скользкий влажный щелчок, как будто клейкую ленту снимали с твёрдой поверхности.

Мир, казалось, гудел у него в голове: умиротворённо и чудесно.

Мешанина слов рикошетом отдавалась в его мозгу.

«Мои несчастные братья, — подумал он. — Я прощаю вас за ваши заблуждения и благословляю. Я люблю вас…»

— Óна! Óна!

— Кожоед!

— Спаситель придёт!

Он наблюдал с благоговением и верой. Какая честь видеть такое зрелище… Его сознание было опьянённым, затуманенным. Он был в приподнятом настроении.

«Плоть мира… Господи, благослови нас…»

Этот скользкий влажный звук возобновился. Сверкали цвета, вспыхивал контраст. Это было так красиво! Красный цвет рассеивался вокруг.

Его глаза обратились к небу.

А влажные звуки продолжались.

«Уже скоро, — подумал священник. Его сердце горело как тлеющий уголёк, горячий, пылающий слиток любви. — Да. Скоро это повторится снова…»

Он был маленьким мальчиком. Насекомые жужжали у его лица, некоторые из них выпускали жала. Сухие ветви и листья хрустели под его чёрными кедами; солнце пробивалось сквозь деревья.

Он чувствовал себя не очень хорошо. В школе мисс Каннингем упомянула о том, что в Китае свирепствует настоящий грипп, и это может быть очень опасно.

«Я не получу его, — вспомнил он свою мысль. — Я же не китаец».

Но его кожа была холодной, несмотря на пронизывающий жар изнутри. В животе у него пересохло. Его уже вырвало один раз, и он знал, что это, должно быть, фаршированные перцы, которые его тётя подавала на ужин вчера вечером. Он ненавидел фаршированный перец. Почему они не могут есть пироги каждый вечер вместо этого? Пироги с корицей были великолепны, а клубничные с белой глазурью тем более…

Он не хотел возвращаться домой. Он не хотел думать, что болен.

«Я не болен, — убеждал он себя. — У меня нет никакого китайского гриппа!»

И он пошёл дальше, по-детски блуждая в сдерживаемом ликовании, в любопытстве, которое было столь же искренним, сколь и бездумным. В этом овраге он играл со своими солдатиками G. I. Joes… А здесь, у пня, который выглядел широким, как крышка люка, они с Дэйвом Кейвом Хаусманом стреляли в бутылки Nehi из пневматического пистолета, который Дэйв одолжил у Игла. И они попали во множество бутылок.

Земля под его кедами захрустела. Он не знал, куда идёт, и ему было всё равно. Однажды ночью он остался у Игла дома, чтобы посмотреть шоу Альфреда Хичкока, и одна дама по телевизору убила кого-то замороженной бараньей ногой. А потом пришёл дядя Игла — Фрэнк. Он занимался строительством домов и сказал, чтобы мы никогда не ходили в лес, потому что в лесу есть «вещи», которые десятилетние дети не должны видеть. Поэтому, естественно, на следующий день он и Игл Питерс отправились в лес, что с тех пор они делали почти каждый день. Однажды они нашли тёплую банку пива Miller и даже выпили её. В другой раз они нашли мёртвую кошку за Букингемской начальной школой, и живот кошки двигался от кучки червей, которые копошились в нём. А ещё они нашли большой тёмно-зелёный пластиковый пакет, полный заплесневелых журналов, только в этих журналах было много фотографий голых дам, и они смеялись, потому что это напоминало им сериал под названием «Обнажённый город». Одна из дам лила мёд между ног другой дамы, а потом она слизывала его! В другом журнале дама засовывала пистолет в дырку другой дамы. И после этого она втыкала в себя огурцы, бананы и всё такое. А ещё в одном журнале была подпись «Венди любит сосать», и это напомнило им о песне, которую они слышали постоянно, называемой «Венди». Эта дама держала во рту большую чёрную мужскую письку!

Они с Иглом бродили по лесу, когда только могли, но никогда не находили «вещей», которые, по словам дяди Фрэнка, десятилетние дети не должны видеть.

— Дядя Фрэнк сказал, что однажды здесь поиздевались над одной девушкой, — сказал ему Игл, когда они стреляли из рогаток по бутылкам у ручья. — Он сказал, что так написано в газете.

— Поиздевались над девушкой? А что случилось?

Игл, казалось, знал всё об этом случае. Когда он прицелился, чтобы сделать свой следующий выстрел в бутылку колы, он начал говорить так обыденно, как будто ничего страшного не случилось.

— Один мужчина помочился в неё, а она этого не хотела.

Это его смутило.

— Зачем мужчине это делать?

— Потому что это приятно, глупый. Ты ничего не знаешь? Взрослые занимаются этим. Мужчина вставляет в женщину свою письку и впрыскивает в неё детский сок, и это приятно.

— О… а что такое детский сок?

Игл рассмеялся.

— Ты глупее Ларри из «Трёх балбесов»!Детский сок — это то, что выходит из мужской письки, когда он всовывает её в женщину. Это заставляет их заводить детей. Но когда женщина этого не хочет, а мужчина всё равно в неё мочится — это уже нехорошие «вещи», — Игл отвёл рогатку назад.

Это заставило его задуматься. Когда Игл попал по бутылке колы — она взорвалась.

— А какие есть ещё нехорошие «вещи»? — спросил он Игла.

Они называли его Иглом, потому что у него были светлые волосы, но его отец всегда заставлял его делать стрижку, поэтому он выглядел как лысый орёл.

И Игл сказал:

— Ну, после того как мужчины помочатся в женщин, они могут избить их, а иногда и убить. Это всё очень нехорошие «вещи».

Что-то расцвело в голове мальчика. Любопытство. Как в тот раз, когда он сломал руку, и она так сильно чесалась под гипсом, что он сунул туда одну из вязальных спиц своей тёти, чтобы почесать её. Когда доктор Смит снял гипс, он заплакал, потому что доктор сделал это с помощью маленькой пилы, которая звучала хуже, чем зубная дрель доктора Вериба. И когда гипс отпал, его рука была покрыта белыми хлопьями, и все волосы на его руке стали чернее, чем брови Лизы Коттергим. Она была восточной девочкой, похожей на родителей, и её красивые брови были чернее вороньих перьев.

«Может быть, она была китаянкой, и поэтому у неё мог быть этот китайский грипп, о котором рассказывал учитель?»

Но, как бы то ни было, доктор Смит сказал ему, что его волосы почернели только потому, что гипс закрывал волосы от солнца в течение шести недель. И в любом случае что-то зудело в его голове точно так же, как его кожа зудела под гипсом.

— Но всё же… Может, есть ещё нехорошие «вещи»? — спросил он.

Игл сделал следующий выстрел в одного из своих солдатиков G. I. Joes, который оторвал одному из них голову.

— Есть ещё очень-очень нехорошие «вещи», — сказал он. Его глаз снова прищурился. — Эта дама… После того, как мужчина брызнул много детского сока в её дырочку, он также брызнул в её задницу.

— Он не мог этого сделать! — в ужасе воскликнул мальчик.

— Да, да, мог… потому что я слышал, как мой отец и дядя Фрэнк говорили об этом однажды ночью, они думали, что я сплю. Они смотрели «Обнажённый город» и говорили о той самой даме. Тот мужчина брызнул детским соком в задницу дамы, а затем…

— Что? — маленький мальчик чуть не закричал.

— Затем он привязал её к дереву и ударил гаечным ключом, а потом воткнул гаечный ключ ей в глаз. А после этого… — Игл, казалось, сделал паузу, как делал, когда что-то выдумывал. — Он ударил её граблями по голове и убил.

— Граблями? Зачем?

— Зачем? — Игл снова рассмеялся над ним. — Потому что это и есть нехорошие «вещи», и делают их нехорошие люди, тупица!

Маленький мальчик задумался об этом. В этом не было никакого смысла.

— Но зачем мужчине так поступать с дамой?

— Не знаю, — ответил Игл. — Но дядя Фрэнк сказал, что в мире много людей, у которых болит голова, и я думаю, именно поэтому. И, как бы то ни было, большой шеф Маллинз взял это дело под свой контроль и сказал газетам, что это сделал крикер.

«Крикер, — подумал мальчик. Он позволил Иглу сделать ещё один выстрел, потому что был слишком занят своими мыслями. — Крикер…»

Это слово скользнуло вниз по его животу, горячее и мерзкое, хуже, чем фаршированные перцы его тёти, и даже хуже, чем её солонина и капуста с комковатым томатным соусом, который он ненавидел ещё больше. Он совсем мало слышал о крикерах, совсем мало. Никто не говорил о них много, как будто они были какой-то ужасной тайной или что-то вроде того, как никто никогда не говорил много о миссис Никсерман, которая заболела головой и бегала голая по ночам, хлопая своими толстыми сиськами. Ей пришлось ехать в специальную больницу в Кроуэнсвилле, что только для людей, которые были больны на голову. Но даже если он и слышал немного о крикерах, он спросил Игла всё равно, потому что решил, что Игл может знать больше. Рассказы Игла очаровали маленького мальчика, например, о детском соке и нехороших «вещах» в лесу… и всё такое.

Он хотел знать.

— А кто такой крикер? — спросил он.

— О, ты глупее, чем Ларри и Шемп вместе взятые! — Игл захохотал. — Крикер — это ребёнок, который родился у женщины от своего же отца или брата. И в этом что-то есть. Я не уверен, что именно, но если отец впрыскивает свой детский сок в дырочку своей дочери, ребёнок выходит совсем не такой. И то же самое, если мать позволяет сыну брызгать в неё своим детским соком. Дядя Фрэнк сказал, что это потому, что ты не должен этого делать, и Бог так злится, что заставляет детей получаться такими ненормальными.

«Это неправильно», — подумал мальчик.

Что-то скользнуло вниз по его животу точно так же, как слово «крикер», и точно так же, как солонина его тёти, капуста и фаршированный перец.

— Это ведь так… неправильно?

Безголовый и голый солдатик G. I. Joe получил камень прямо в грудь, и куски пластика разлетелись повсюду.

Бах!

— Эти дети-уродцы становятся типа хиппи, дядя Фрэнк сказал мне об этом. Эти хиппи принимают ЛСД, и это портит мужской детский сок, и это делает последующих детей ещё более уродливыми и неправильными. Это и есть настоящие крикеры. Они просто люди с холмов, которые брызгают свой детский сок в родственников. Поэтому у их детей такие большие головы, как аквариумы, и огромные красные глаза, которые обязательно косые, и по десять пальцев на каждой руке вместо пяти. И у девочек-крикеров иногда бывают лишние сиськи и соски, как у свиньи, и всё такое. Иногда они рождаются без рук и ног, поэтому крикеры-отцы убивают их. Они их едят.

— Они этого не делают! — завопил маленький мальчик.

— Как это? Обязательно делают, дядя Фрэнк сказал мне. И у многих из них зубы, похожие на зубы бульдога Кевина Фурмана.

Маленький мальчик вздрогнул. Сначала он чувствовал себя не слишком хорошо — из-за фаршированных перцев тёти, он был уверен — но от этого ему стало ещё хуже. Потому что у бульдога Кевина Фурмана были самые уродливые жёлтые зубы, и он не мог представить себе ничего страшнее, чем человека с такими же зубами во рту…

Потому что не было ничего уродливее бульдога Кевина Фурмана.

— И есть кое-что похуже, — сказал Игл, выстраиваясь в позицию для следующего выстрела.

— Что?

— Не знаю, стоит ли тебе говорить, потому что ты, наверное, будешь плакать, как ребёнок.

Игл промахнулся мимо следующей цели — большой мёртвой жабы, которую они нашли у ручья. Но однажды Дэйв Хаусман сказал им, что его друг Майк Катт берёт живых жаб и стреляет в них из рогатки. И он даже играл в бейсбол живыми жабами. Он размахивался битой, и кишки жабы брызгали наружу. И маленький мальчик не мог придумать ничего отвратительнее.

А потом Игл продолжил:

— У крикеров есть своё собственное место где-то здесь, в котором они продают мужчинам своих уродливых дам.

— Что? — мальчик сглотнул. — Зачем продают?

Игл закатил глаза. Его следующий выстрел тоже не попал в большую мёртвую жабу.

— Это место, где мужчины платят деньги, чтобы брызгать своим детским соком в тех уродливых дам. Разве ты ничего не знаешь про это? А иногда мужчины кладут свою письку даме в рот и пускают туда свой детский сок.

— Прямо им в рот? — взвизгнул маленький мальчик.

— Верно, прямо им в рот, а не только в дырочку. Но как бы то ни было, я слышал, как однажды вечером дядя Фрэнк и мой отец говорили об этом, что у крикеров есть специальное место, где мужчины могут заплатить, чтобы вылить свой детский сок в крикеровских дам, таких как те, о которых я говорил тебе, которые все изуродованы и неправильно выглядят и имеют большие головы и по десять пальцев на каждой руке…

«И зубы, как у собаки Кевина Фурмана», — вспомнил мальчик.

Шлёп!

Маленький мальчик поднял голову. Игл наконец-то попал рогаткой в большую мёртвую жабу.

Внутренности жабы разлетелись во все стороны червивым красным дождём.

В тот день Игл продолжал говорить, что это место крикеров должно было быть секретом. Никто не говорил об этом точно так же, как никто не говорил о миссис Никсерман. Туда мог пойти не любой человек, потому что это было нечто особенное, а только те, кто хорошо общался с крикерами. Всё это заинтересовало маленького мальчика. Что дамы — их называли шлюхами — позволяли мужчинам делать с ними такие вещи за деньги, а особенно эти уродливые дамы…

Но теперь любопытство зудело гораздо сильнее, чем тогда, когда зудела его кожа под гипсом доктора Смита.

На следующий день Игл был наказан отцом за то, что избил своих братьев Рикки и Билли. Рикки и Билли назвали его «белоголовым орлом», а только друзья Игла могли называть его так.

Но маленький мальчик всё ещё горел от любопытства, от невинного стремления к знаниям. Он хотел увидеть эти нехорошие «вещи», о которых говорил дядя Фрэнк.

Так что всё время, пока Игл был наказан и сидел дома, маленький мальчик всё равно бродил по лесу. Сразу после школы. Иногда он заходил в полицейский участок и здоровался с большим шефом Маллинзом, который жевал отвратительный табак, но казался очень милым человеком, а иногда давал ему лакричные палочки; однажды он даже предложил ему пожевать табак, но маленький мальчик не хотел брать эту дрянь в рот.

Лето превратило город — фактически весь его мир — в чудесную, ленивую страну грёз. Школа была закрыта; по утрам он ходил за газетой, днём стриг газоны, а иногда большой шеф Маллинз платил ему несколько долларов за то, чтобы он помыл полицейские машины или прибрался в участке. Бóльшую часть своих денег он отдавал тёте, чтобы та помогала ему с тратами, но летом у него всегда оставалось немного для колы и игрушек. И когда его работа была закончена, он блуждал.

В лесу.

Может быть, дядя Игла просто шутил над ними?

До сих пор он даже близко не подошёл к тому, чтобы найти нехорошие «вещи».

«Наверное, их и нет, — подумал он однажды, пробираясь по лесистым холмам за ручьём. — Наверное, он просто сказал это, чтобы напугать нас…»

Но зачем дяде Фрэнку это делать?

Была середина августа, самый жаркий день в году. В тот день он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Слишком много мороженого ты съел, — сказала ему тётя в то утро, когда он вернулся с работы, но он знал, что это не так.

Это были те фаршированные перцы, которые она снова подавала вчера вечером. Но, как и большинство десятилетних детей, он не собирался позволять боли в животе держать его взаперти дома. Он почувствовал себя ещё хуже, подстригая газоны в тот день, пару раз его даже вырвало.

«Миссис Янг наверняка уволит меня», — подумал он, блеванув фаршированными перцами на лужайку перед домом.

Ему следовало остаться дома, когда он закончил, но он ничего не мог с собой поделать. Как бы скверно не было у него в животе, после того как он почистил косилку и поставил её обратно в сарай, он направился в лес.

Он пересёк стремительный ручей, осторожно ступая по камням, которые они с Иглом бросили в ручей в прошлом году. На некоторых из них выросла какая-то зелёная слизь; он должен был быть осторожен, чтобы не поскользнуться. На травинках в воде висели комья лягушачьих яиц, а на берегу он чуть не наступил на большую коричневую черепаху, которую принял за кучу грязи. Дядя Фрэнк сказал, что они откусят тебе пальцы, если ты подойдёшь слишком близко. На берегу он споткнулся о бревно. Там сидели две жирные лоснящиеся саламандры, и они все были в жёлтых пятнах, которые выглядели очень аккуратно. Но его сердце подпрыгнуло, когда он задел ещё одно бревно: гнездо маленьких змей извивалось под ним, их было шесть, но для него это было похоже на сотню. И они были коричневыми с крошечными бриллиантовыми глазками. Безобидные в реальности — свиноносые змеи — для десятилетнего мальчика казались, безусловно, ядовитыми медноголовыми щитомордниками.

Он взобрался по насыпи на упавшее дерево, а затем углубился в лес.

«Эх, вот дела!» — подумал он, когда протиснулся сквозь липкую паутину, невидимо висевшую между двумя деревьями.

Несколько троп разветвлялись (он и Игл не знали про них), поэтому он просто повернул на крайнюю левую и начал идти.

Может быть, именно эта тропинка приведёт его к нехорошим «вещам»?

Он не мог себе представить, что именно имел в виду дядя Фрэнк.

Может быть, он найдёт ещё какие-нибудь заплесневелые журналы с фотографиями голых дам?

Или, может быть…

Его сердце снова подпрыгнуло.

«Может быть, я найду ту даму, которую убили граблями?» — волновался он.

Он надеялся, что нет.

Что он будет делать?

И что он будет делать с теми граблями?

Отнесёт их большому шефу Маллинзу?

Солнце светило сквозь деревья, пот капал ему в глаза, а футболка прилипала к телу. Он миновал ещё один ручей, которого никогда раньше не видел, и вдруг на него набросились москиты, а когда он попытался бежать, то…

БАХ!

Он случайно наступил на большую жабу.

«О, мерзость!» — подумал он.

Пухлое тело жабы лопнуло под его ботинком, как пакет с пудингом.

Насекомые кусали его со всех сторон, и чем дальше садилось августовское солнце, тем хуже он себя чувствовал. Теперь у него болел не только живот, но и горло, а голова была тяжёлой, и пару раз ему казалось, что она вот-вот взорвётся.

«Я никогда больше не буду есть эти фаршированные перцы, — поклялся он себе. — Никогда!»

Ещё через двадцать минут ему стало совсем плохо.

«Это так глупо, — подумал он. — Нет в лесу никаких нехороших „вещей“. Здесь вообще ничего нет. А дядя Фрэнк просто собачья какашка!»

И как только он был готов развернуться и пойти домой, что-то надломилось.

«Ветка?» — удивился он.

Он стоял неподвижно.

Затем услышал голос:

— Эй, ты!

Ещё одна ветка сломалась. Позади него.

Его глаза метались по сторонам. Это был женский голос, но звучал он как-то… странно. Примерно так же говорила его тётя по пятницам вечером, когда пила из большой бутылки вино, которое держала в холодильнике.

— Что ты там дела-а-аешь, а? Потеря-я-ялся?

Поначалу он не мог её разглядеть; старый запятнанный сарафан, который она носила, сливался с лесом. Но затем она, казалось, появилась как по волшебству, когда он прищурился в направлении голоса. В нескольких ярдах между двумя деревьями стояла девочка. У неё были чёрные прямые волосы, но все они были в беспорядке, и она была без обуви, и её ноги выглядели очень грязными. Она немного постояла, глядя на него сквозь волосы, и когда он сделал несколько любопытных шагов, она тоже сделала несколько, и вдруг солнце осветило её. Она выглядела старше, лет на двенадцать или тринадцать, потому что у неё были маленькие бугорки, выпирающие вверху платья, как у большинства шестиклассниц в школе, и он даже мог видеть маленькие бутоны, торчащие наружу!

— Буб-б-бутоны, — называл их Дэйв Кейв. — Сисястые дружки. Молоко выходит из них, когда ты их сосёшь.

— Молоко? Это звучит довольно глупо. Почему молоко должно быть в бутонах у девушки, — вспомнил он, — когда его можно достать прямо из холодильника?

Но это было давно, когда Дэйв сказал ему об этом, и теперь это не имело значения. Он мог видеть бутоны этой девочки очень хорошо, потому что верхняя часть её платья прилипла к ней от пота так же, как и его футболка Green Hornet.

Он мог сказать, что она ему понравилась, хотя она была вся грязная и всё такое, и её грязные волосы свисали ей на лицо. Да, он мог сказать, что она ему нравится, и он мог сказать, что она красивая.

«Люди с холмов! — понял он. — Эта девочка с холма. Наверное, живёт где-нибудь в лачуге. Наверное, даже не ходит в школу…»

— При-и-ивет, — сказала она, и чёрные пряди волос упали ей на рот, когда она заговорила. — Как тебя… э-э-э… зовут?

Он прищурился, не совсем понимая, что она сказала.

— Э-э-э, Фил, — сказал он. — Фил Страйкер. А тебя как?

— А я Дауни, — она огляделась вокруг, как будто нервничая из-за чего-то. — Меня-я-я зовут Дауни, меня… да.

И тут её волосы снова зашевелились на ветру.

Эта девочка с холма очаровала его, и он думал, что очаровал и её тоже, потому что потом они ещё немного постояли, просто глядя друг на друга, но все эти взгляды заставляли его чувствовать себя глупо, как будто он должен был что-то сказать, поэтому он просто сказал первое, что пришло ему в голову.

— Я хожу в начальную школу Соммерсета. А ты где учишься?

— Что? — спросила она.

«Что за глупость спрашивать её об этом! — он тут же пожалел. — Дети с холмов не ходят в школу!»

— Я живу в стороне от дороги, в доме моей тёти. А где ты живёшь, Дауни?

— Вон там, — и она указала назад, в лес, и маленький мальчик задумался, где именно и в чём именно.

Она действительно жила в лачуге или пристройке?

У людей с холмов вообще не было денег, поэтому они не могли купить дома. Они даже не могли купить еды, поэтому им приходилось есть животных, которых они ловили в лесу. По крайней мере, так сказал дядя Фрэнк…

— Что это та-а-акое, а? — сказала она, подходя прямо к нему. Он напрягся, когда она резко положила на него руки, ощупывая его футболку. — Что это? Что? — спросила она.

— Это Зелёный Шершень, — пробормотал он в ответ.

Дауни, вероятно, не знала, кто такой Зелёный Шершень, потому что она, вероятно, никогда не видела комиксов. Но потом он почувствовал, что покраснел, и его тут же начало покалывать.

— А что это та-а-акое? — снова спросила она, теребя край его трусов, которые торчали из-за пояса. Затем она потянула за них…

— Это… трусы! — ответил он, чувствуя внутри жар, и внезапно его тело напряглось.

Её руки казались ему странными, но они были приятными. Её дыхание, пробивающееся сквозь волосы, пахло молоком. Потом он посмотрел на её руки…

Святое дерьмо!

Он увидел, что на одной руке было семь пальцев, а на другой — четыре, но не хватало большого пальца. А потом он посмотрел на её ноги…

На каждой из которых было по меньшей мере по восемь пальцев.

«Это не девочка с холмов! Это крикер!»

Она с любопытством потянула его за край трусов, и внезапно он почувствовал себя странно, как будто что-то должно было произойти. Но маленький мальчик не мог себе представить, что именно. Он смотрел на неё, не двигаясь с места.

«Она же крикер, — подумал он на этот раз вдумчивее. — Она должна была быть такой, как сказал Игл».

Но она не была так уродлива, она была немного испорчена.

«Зачем ей столько пальцев на ногах, если она не крикер?»

Угольно-чёрные волосы колыхались перед её лицом.

— Ты мо-о-ожешь поцелова-а-ать меня, если хоче-е-ешь, — сказала она, и в следующую секунду она уже целовала его очень небрежно, засунув свой язык ему в рот. Сначала это было отвратительно, но очень быстро ему это начало нравиться. Затем…

— Дауни! — голос раздался из леса, как ружейный выстрел. — Дауни! Эй! Ну же, девочка!

Дауни отпрянула назад.

— Мне по-о-ора, — в панике прошептала она, оглядываясь назад. — Пока!

Потом она убежала в лес.

— Подожди! — его голос сорвался.

Он даже не думал. Он не хотел, чтобы она уходила. Он хотел поцеловать её ещё. Но она унеслась прочь.

«Что же мне делать?» — подумал он довольно тупо.

Ответ был прост.

Он побежал за ней.

У неё была хорошая фора. Листья и ветки хрустели под его обутыми в кеды ногами, когда он пробирался вперёд через кусты. Колючие ветки царапали руки и лицо, но ему было всё равно, он даже не чувствовал этого. Его глаза метнулись вперёд.

«Куда же она ушла?»

Впереди он видел только деревья, лес и паутину. Затем он пробрался сквозь заросли, и солнечный свет упал на его лицо…

Внезапно он оказался на грунтовой дороге, которая вела на холм. В конце дороги стоял дом.

Большой трёхэтажный покосившийся дом. Верхние комнаты заканчивались фронтонами; сквозь старую побелку проглядывало серое дерево, а на крыше отсутствовала черепица, и с виду казалось, что крыша съехала. Это напомнило ему миссис Никсерман.

Он всё ещё не думал. Он бежал вверх по дороге. Он не видел Дауни, но знал, что она должна жить там, потому что вокруг не было других домов. Дом становился всё больше, когда его ноги топали по пыльной грунтовой дороге. Большие насекомые ударялись об его лицо.

Обветшалые доски скрипели, когда он поднимался по ступенькам. Он немного постоял на крыльце, потом очень медленно двинулся вправо.

К первому окну.

Он приложил руку ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца.

Потом он подошёл к окну и заглянул внутрь…