Космонавт. Том 2

Глава 7

Мы вышли из аэроклуба под косые взгляды курсантов, толпившихся у окон. Во дворе ждала «Волга» — чёрная, с матовыми стёклами и синими номерами серии «МКМ». Машина КГБ, но без привычных «воронков»: ни решёток, ни мигалок. Только хромированный бампер тускло блестел под декабрьским солнцем.

Серый сел за руль и привычным жестом провёл ладонью по приборной панели. Его взгляд на секунду задержался на зеркале заднего вида. Крутов расположился на пассажирском сидении, я же запрыгнул на заднее. Пружины прогнулись под моим весом, я вдохнул запах кожи, который пропитал салон автомобиля, и откинулся на спинку сиденья, уставившись в окно. Мотор рыкнул, как зверь, спущенный с цепи, и машина тронулась с места.

Дорога из Тушино в центр напоминала прыжок через эпохи. Сначала мы проезжали промзону. Из окна я видел корпуса авиазавода, облепленные снегом, бараки с покосившимися трубами. У проходной авиазавода толпились рабочие в стёганых куртках. Один из них, щурясь от снега, закуривал папиросу, прикрывая ладонью огонёк. Потом пошли новостройки: пятиэтажки-хрущёвки, будто детские кубики, брошенные вдоль шоссе. Мимо, обгоняя нашу «Волгу», промчался трамвай, дребезжа рельсами.

Я прислонился к стеклу, пытаясь угадать «концы» и «начала» сложившейся ситуации. Если бы нас арестовывали, то приехали бы ночью, с «командой» и наручниками. А тут капитан-одиночка, даже шофёра нет. Странно и вопросов больше, чем ответов.

На повороте к Соколу мелькнула стройка — копали тоннель для новой ветки метро. Рабочие в ватниках копошились у кранов, будто муравьи у сахарной горы.

Я отвернулся от окна и посмотрел на Крутова. Он тоже молчал, задумчиво уткнувшись в окно и подперев кулаком подбородок. По его виду я понял, что и он перебирает в уме варианты развития событий и причины, благодаря которым эта поездка стала возможной.

Спрашивать ничего не стал, скоро и так всё выяснится. Поэтому я снова отвернулся к окну и стал рассматривать городской пейзаж, мелькавший за окном автомобиля.

Москва нарядилась к празднику и готовилась вступить в новый год во всей красе и с курсом в светлое будущее. Проезжая Пушкинскую площадь, я заметил очередь у киоска «Союзпечать». В эти дни народ охотился за новогодними открытками с кремлёвскими звёздами. Напротив горделиво высилась гостиница «Москва». Её асимметричный фасад каждый раз «резал» мне глаз.

Ершов свернул на Мясницкую. Здесь время будто застыло: дореволюционные особняки с лепниной, аптека с зелёным фонарём, вывеска «Гастроном № 1». У подъезда дома стоял «Чайка» с генеральскими флажками. Видимо, чья-то персональная машина из ЦК.

«Лубянка близко», — понял я, глядя на здание с колоннами, где даже снег казался серым.

У шлагбаума Серый молча протянул дежурному удостоверение, не замедляя хода. Офицер охраны, мельком взглянув на обложку, щёлкнул каблуками быстрее, чем успел поднять руку в приветствии. Серый кивнул, не глядя. Видно было, что этот жест он отточил за годы, когда проверки документов стали частью пейзажа. Машина проехала ещё немного и остановилась у чёрного подъезда. Ершов выключил зажигание и обернулся:

— Проследуйте за мной.

Крутов вздохнул так, будто этот вздох копил всю дорогу. Я потянул ручку двери, думая о том, что в реальности капкан КГБ выглядит иначе, чем в книгах и фильмах. Я шагнул на скользкий асфальт, захлопывая дверь автомобиля, и зашагал вслед за Серым и Крутовым.

Подходя к штаб-квартире КГБ, я задрал голову, рассматривая здание. Дверь была массивной, на фасаде высились колонны, уходящие в серое небо, и на фоне всего этого вывеска с лаконичным: «Комитет Государственной Безопасности при Совете Министров СССР», высеченная на мраморе. Широкие ступени, отполированные до зеркального блеска, вели в холл, где даже воздух казался густым от секретности.

Я притормозил на пороге, впитывая детали. Здесь я был впервые, поэтому с любопытством обозревал внутреннее убранство, пожалуй, одного из самых известных зданий на Лубянке. Просторный вестибюль с мраморным полом, на котором тускло отражались лампы под зелёными абажурами и стены с гипсовыми барельефами Дзержинского, чьи пустые глазницы будто следили за каждым шагом. Слева, у стойки дежурного, офицер в форме листал журнал «Пограничник», изредка бросая на нас взгляды, острые как штык.

— Не задерживайтесь, — бросил капитан Ершов, через плечо.

Мы с Крутовым переглянулись и двинулись по коридору, где ковровая дорожка глушила шаги, а стены, окрашенные в грязно-жёлтый цвет, сменили барельефы на портреты в рамках. Вокруг пахло махоркой, лакированным деревом и страхом, въевшимся в штукатурку.

На втором этаже Крутов запнулся, заметив бюст Ленина с отбитым носом. Вероятно, это была реликвия ещё с революционных времён. Его брови дёрнулись вверх, когда мы стали подниматься на третий этаж.

«Значит, всё точно пошло не по „сценарию“, — подумал я, глядя на удивлённое выражение лица Крутова. — Уж майор должен лучше знать, как действует контора, чем попаданец из будущего».

Лестница, ведущая на третий этаж, скрипела под ногами. Сам коридор третьего этажа был освещён хуже, а стены выкрашены масляной краской цвета хаки. Двери по обе стороны коридоры были все одинаковые с табличками «Отдел „А“», «Секретариат», «Архив № 3» и сливались в монотонный ряд. Лишь в конце, у окна с решёткой, выделялась массивная дубовая дверь с табличкой из латуни: «Генерал-полковник Зуев В. Е. Председатель Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров СССР»

— Здесь, — капитан Ершов остановился у дубовой и постучал трижды. Ритм был похож на азбуку Морзе: точка-тире-точка.

Из-за двери донёсся голос, похожий на скрип несмазанной телеги:

— Войдите!

Кабинет оказался просторным, но мрачным. На стене красовался портрет Ленина в овальной раме, ниже висела карта СССР с флажками у закрытых городов. У окна, затянутого тюлем, стоял стол из карельской берёзы. Справа расположился сейф с кодовым замком, слева стоял диван в чехле, на котором, кажется, никто никогда не сидел.

Генерал-полковник Зуев поднял голову и его лицо, изрытое оспинами, напомнило мне лунный ландшафт. На кителе у него я разглядел три ордена Ленина и звезду Героя.

— Садитесь, — произнёс он, указывая на стулья перед столом.

Капитан Ершов остался стоять у двери, сложив руки за спиной. Крутов опустился на стул, чуть левее от генерал-полковника, поправив воротник, я же сел прямо напротив Зуева, поймав его колючий взгляд.

На столе, рядом с чёрным телефоном ВЧ-связи, я увидел папку. Присмотрелся и понял, что это было ничто иное, как моё личное дело. На обложке папки красовалась фотография, сделанная в аэроклубе: я в лётном шлеме, смотрящий куда-то за кадр.

«Хм. Снимали тайком, — мелькнуло в голове. — А ничего… Даже не моргнул».

Возле пепельницы из каслинского литья лежал потёртый портсигар с выцветшей надписью «Сталинграду — от СМЕРШ». Генерал-полковник щёлкнул крышкой, достал папиросу, затем подумал и, едва заметно вздохнув, вернул её на место и закрыл крышку.

— Товарищ Громов, — начал Зуев, разминая пальцы и переходя сразу к делу. — Седьмого ноября произошёл инцидент, у которого были бы весьма трагичные последствия, если бы не ваши действия. По документам вы герой. По рассказам — тоже. Но у нас имеются вопросы, — он потянулся к папке, и я заметил шрам на его запястье — ровный, как от сабли.

«Опять двадцать пять», — подумал я и приготовился снова отвечать на вопросы из серии: Как вы связаны с Морозовым и почему у него было найдено ваше фото?

Генерал-полковник Зуев выудил из папки два снимка, положил их на стол и придвинул ко мне. На первом снимке я увидел знакомый чёрный автомобиль, припаркованная у нашего дома. Эту машину я частенько видел то во дворе, то возле аэроклуба. На втором снимке был запечатлён мужчина в кепке. Лицо скрыто тенью от козырька, но силуэт узнаваем: широкие плечи, сутулая спина. Этот тип маячил тоже частенько маячил возле нашего двора.

— Знакомы? — постучал генерал-полковник ногтем по фото, оставляя царапину на нём.

Я кивнул.

— Думал, это товарищ капитан за мной присматривает, — махнул я головой в сторону Ершова. — Или его коллеги.

В углу кабинета раздалось фырканье. Серый, скрестив руки, проговорил ледяным тоном:

— Если бы я вёл наружку, вы бы даже мухи на стене не заметили.

«Ага, трижды „не заметил“, — едва сдержал я усмешку. — В прошлый вторник ты три квартала шёл за мной в гражданском, переодеваясь в брезентовый плащ у гастронома…»

Зуев приподнял бровь, глядя на Серого, а потом повернулся ко мне и продолжил:

— Этот человек, — он снова постучал по фото, — Синичкин Владимир Ефремович. Бывший техник аэродрома в Монино. Был уволен в 1955 году после пьяной драки с офицером. После пропал и появился только сейчас.

Крутов нахмурился, в его взгляде пробежала тень узнавания.

— А вот машина, — Зуев провёл пальцем по второму фото, — принадлежит не нам. Её хозяин — некто Морозов. Да-да, тот самый, — проговорил Зуев, увидев реакцию Павла Алексеевича.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Я посмотрел на Зуева и спросил:

— Значит, следили за мной, чтобы что?

Генерал хмыкнул, доставая из папки справку с грифом «Совершенно секретно»:

— Седьмого ноября они планировали не просто аварию. Если бы вы не посадили самолёт, он бы рухнул на трибуну с Леонидом Ильичом и иностранными гостями.

Крутов побледнел, будто его облили известкой, осознавая, что могло произойти. Я тоже прикинул масштаб затеи диверсантов и её последствия. Тем временем Зуев потянулся к папке с золотым тиснением «Президиум ВС СССР» и достал оттуда два листа.

— Всех подробностей дела мы вам сообщать не будем, — произнёс он. — Но для ясности суть донести должны были, чтобы вы понимали всю серьёзность ситуации и не болтали лишнего.

Он сделал паузу, а я уже догадывался куда клонит генерал-полковник. Зуев встал, прокашлялся, поправил китель с орденами и зачитал по бумаге, словно с трибуны Мавзолея:

— Особым указом Президиума Верховного Совета СССР, — он поднял палец к потолку, — курсант Громов Сергей Васильевич награждается орденом Красной Звезды за «мужество и самоотверженность, проявленные при предотвращении диверсионного акта, направленного против руководителей государства и зарубежных гостей».

Пауза. В наступившей тишине тиканье часов грохотало, как артиллерийский обстрел.

— Аэроклуб имени Чкалова под руководством майора Крутова П. А., — продолжил Зуев, — удостоен ордена Трудового Красного Знамени за подготовку кадров.

Крутов удивлённо кашлянул, посмотрел на меня и выдал:

— Товарищ генерал-полковник, но Громов ещё не выпускник. Он…

— А это вторая часть указа, — усмехнулся Зуев и продолжил зачитывать: — Впервые в истории страны приказом Министра обороны СССР от 26 декабря 1964 года курсант Громов С. В. зачислен в Качинское Краснознамённое высшее военное авиационное училище лётчиков имени А. Ф. Мясникова. Приступить к обучению — с 10 января 1965 года.

Тишину разорвал скрип пера — генерал-полковник подписал документы, ставя жирную точку росчерком. Крутов сглотнул и посмотрел на меня так, будто видел впервые.

Я же внутренне поморщился и представил заголовки газет: «Герой-курсант спасает Брежнева!», толпы корреспондентов, «срочные» интервью для «Времени», проверки на прочность «блатного выскочку» от курсантов-доброжелателей. Да-а, по-тихому выучиться не выйдет. Дело резонансное, замять не выйдет.

— Благодарю, товарищ генерал-полковник, — сказал я, вставая по стойке смирно. — Это честь для меня.

— С января вы станете лицом советской молодёжи. Корреспондентов ждите уже в Качинском. Но есть один нюанс, — серьёзно проговорил генерал-полковник. — Орден, как и настоящую причину зачисления вы должны хранить в тайне.

Я понимающе кивнул. Ну хоть вопросов о спасении жизни Леонида Ильича не будет и то хорошо. Тем временем Зуев открыл нижний ящик стола, достал папку с кодовым замком и извлёк два идентичных документа на плотной бумаге с водяными знаками. В верхнем углу каждого красовался штемпель: «Совершенно секретно. Экз. № 217/64-КГБ». Он положил их перед нами вместе с двумя перьевыми ручками — новыми, с нестёртыми золотыми надписями.

— Подписывайте, — сказал он, откручивая крышку чернильницы с гербом СССР.

Я взял свой экземпляр, вчитался. Текст был отпечатан на машинке с редкими рукописными вставками фиолетовыми чернилами:

'Я, гр. Громов Сергей Васильевич,

предупреждён об ответственности за разглашение сведений, составляющих государственную тайну (ст. 75, 76 УК РСФСР). Обязуюсь:

Не распространять сведения о событиях 7.11.1964 г., включая предшествующие обстоятельства, причастных лиц и последствия.Не разглашать подлинные причины присвоения государственных наград, ограничиваясь официально утверждённой версией.Не упоминать в беседах, переписке или иной форме информацию о проводимых оперативно-розыскных мероприятиях по данному делу.Немедленно докладывать в Особый отдел КГБ СССР о любых попытках получения сведений, указанных в п. п. 1–3.

Экз. единственный. Хранение в опечатанном сейфе № 4 учреждения 4371-К. Копирование, фотографирование или вынос документа запрещены.'

Внизу стояла дата и строка для подписи с пометкой «собственноручно». Крутов уже склонился над своим экземпляром, его рука выводила размашистые буквы с профессиональной быстротой человека, подписывавшего подобные бумаги не впервые.

Я тоже обмакнул перо в чернила и старательно вывел свою фамилию. Чернила легли чуть неровно, оставив микроскопические брызги на строке.

Зуев принял документы, сверил подписи с образцами в моём личном деле, которое лежало у него на столе, и позвал дежурного офицера. Когда он вошёл, генерал-полковник жестом указал на документы. Офицер сделал отметку в толстой учётной книге с пронумерованными страницами, после чего запечатал наши экземпляры в конверт с сургучной печатью.

— Теперь по порядку, — Зуев сложил руки на столе, и я заметил, как его пальцы автоматически постукивают в ритме «Интернационала». — При любых расспросах — хоть от матери, хоть от секретаря райкома — сразу же докладывать в Особый отдел. Устно, лично, в течение суток. — Он сделал паузу, давая понять, что это не просьба. — Ваши подписи уже в деле. Нарушение грозит трибуналом.

Крутов вдруг резко кашлянул, его плечи снова заметно напряглись под кителем. Зуев взглядом разрешил ему говорить:

— Товарищ генерал-полковник, а как быть с… — он кивнул в сторону моей фотографии в лётном шлеме на столе.

— Ваши ордена будут вручать без огласки причин, — пояснил Зуев. — Для прессы подготовлена версия о «выдающихся успехах в освоении авиатехники». Больше вопросов нет?

Вопросов не было. Только тихий скрип пера в журнале учёта и запах чернил, въевшийся в дерево стола за десятилетия подобных подписаний.

— Летите чисто, товарищ Громов, — произнёс генерал-полковник на прощание, когда мы закончили с формальностями.

Мы вышли из кабинета и направились к лестнице. В вестибюле дежурный офицер уже не листал журнал. Он склонился над рапортом, но его цепкий взгляд сразу же скользнул по нам, стоило ему только услышать наши шаги. Серый кивнул в сторону выхода:

— Пойдёмте. Я отвезу вас обратно.

Дорога в аэроклуб была такой же молчаливой, как и путь на Лубянку. Серый вёл машину аккуратно, как хирург на операции: точные движения, никаких резких торможений. Крутов смотрел в окно, сжимая папку с документами о награждении. Я же перебирал в голове детали: «10 января… Через две недели. Надо закончить с делами, которых не сказать, чтобы много, но всё равно хватает, встретиться с Катей, попрощаться с Володей и Ваней, беседа с матерью…»

Из мыслей я вынырнул только тогда, когда мы внезапно остановились. Я выглянул в окно и увидел знакомые ворота. Мы с Павлом Алексеевичем поблагодарили Серого и уже собрались выбраться из машины, как он, не выключая двигатель, обернулся ко мне и проговорил:

— Орден — не щит, Громов. В Каче начнётся настоящая война. Вы станете живой легендой. А легендам либо подражают, либо их уничтожают.

— Это совет или угроза? — уточнил я, придерживая дверь.

— Констатация факта. — Его губы дрогнули в подобии улыбки. — Я видел, как героев ломали за год. Не дайте им вашу силу превратить в мишень.

При слове «легенда», в голове застучали обрывки фраз из «Пионерской правды»: «скромность украшает героя», «не зазнавайся». Я живо представил, как буду на комсомольских собраниях говорить: «Да я просто выполнил долг». Но глаза курсантов из Качи всё равно будут видеть во мне не товарища, а вывеску — гладкую, отполированную пропагандой, как эти мраморные ступени Лубянки. Точнее, видели бы, если бы я им это позволил.

— И не собирался, — ответил я серьёзно и посмотрел в окно. — Благодарю за совет, Александр Арнольдович.

Попрощавшись, мы выбрались из салона автомобиля пошли к зданию аэроклуба. На крыльце Крутов внезапно остановился. Он втянул носом морозный воздух, будто пытался протрезветь, потом обернулся:

— Твоя мечта стала ближе, Сергей. Жаль, что так быстро… — Он отечески потрепал меня по плечу.

— В гости буду приезжать, — улыбнулся я.

— Договорились, — Крутов тихонько рассмеялся, но тут же нахмурился. — А ведь он прав. — Он кивнул на удаляющуюся «Волгу». — В Каче тебя ждут не только самолёты.

— Прав, — согласился я. — Отчасти.

Павел Алексеевич еле слышно ругнулся.

— Ты понимаешь, что теперь будет? — он сжал папку с документами так, что побелели костяшки пальцев. — В Каче все птенцы из генштабовских гнёзд. Твой перевод для них как красная тряпка для быка. — Он нервно провёл рукой по фуражке с потёртым козырьком, оставив на сукне жирный отпечаток. — Там не любят выскочек, Серёга. Особенно из рабочих семей.

— Понимаю, — согласился я и запрокинул голову, глядя, как в воздухе кружатся крупные снежинки.

— Тебя же в там сожрут заживо… — сквозь зубы проговорил Крутов.

Я усмехнулся и посмотрел на майора:

— Зубы обломают, — сказал я.

Павел Алексеевич на несколько секунд замер в напряжённой позе, не сводя с меня глаз, а потом расслабился и тоже уставился на падающие снежинки.

— Это да, — хмыкнув, согласился Крутов.

Мы стояли так минуту, пока ветер не начал забираться под воротник. Затем Крутов махнул рукой и скрылся в здании. Я же остался на пороге, глядя, как снег засыпает следы «Волги».