Космонавт. Том 2

Глава 18

В Каче расписание — закон. Между визитом к командиру батальона и специальной подготовкой к соревнованиям у меня была пара по истории ВКП (б). Преподаватель там был такой, что промедление было смерти подобно. Поэтому я прибавил шагу, направляясь в учебный корпус.

К моменту моего прихода, аудитория уже была забита курсантами, вокруг слышался равномерный тихий гул, словно кто-то палку в улей сунул, потревожив покой пчёл. Когда вошёл лектор — майор в отставке с пронзительным голосом — в аудитории воцарилась мёртвая тишина. Лекция началась.

Тема сегодня была суховатая: «Решения XXII съезда КПСС и их значение для укрепления обороноспособности страны». Лектор сыпал цитатами из Программы партии. Я вчитывался в учебник и конспект, стараясь вычленить главное, но мысли то и дело возвращались к холодному взгляду Ершова и к предстоящей встрече с Катей.

«Сосредоточься, Громов! — приказал я себе. — Сначала — лекции, потом — тренировка, а затем обдумаешь всё хорошенько. В свободное время.».

Минут сорок спустя, с тяжелой головой, набитой партийными постулатами, я шагал к спортивному залу. Время поджимало. Переодевшись в тренировочный костюм с эмблемой училища и намертво зашнуровав кеды, я ввалился в бурлящий котлом помещение как раз к началу тренировки. Тяжелый дух пота, вперемешку с запахом резины и пыли, повис в воздухе почти осязаемо.

Нас, бегунов на средние дистанции, уже собирал инструктор по физподготовке — капитан Гаджиев. Человеком он был легендарным: мастер спорта по стайерскому бегу, он весь был словно выкован из стали — приземистый, крепкий, без грамма лишнего веса. Обветренное лицо с резкими скулами и сеткой морщин у глаз хранило отпечаток тысяч километров, пройденных по дорожкам стадионов. Но главным его оружием был голос — низкий бас, способный перекрыть даже гул реактивных двигателей.

— Громов! Границу опоздания не перешел, но на галстуке! — рявкнул он, и его острый взгляд выхватил меня из толпы. — В строй! Разминка началась!

— Есть, товарищ капитан! — Я встал в шеренгу, тут же включаясь в ритм наклонов и махов под его громкий счет.

Общая разминка под началом капитана Гаджиева была тотальной. Минимум пятнадцать минут он отвёл на подготовку связок и мышц. Он ходил между нами, поправляя, подбадривая или… приземляя на грешную землю:

— Ниже, Ванечкин! До пола дотянись, не до колен! Шире амплитуду! Дыши, Петров, дыши глубже, животом! Забыл, как легкие работают? Колено выше, Мамедов! Ты не утку на пруду гонишь, ты бегать собрался! Корпус держать! Шире плечи! Запомните: правильная разминка — броня от травм и фундамент результата! Пренебрег — считай, подвел себя и товарищей!

Затем нас разделили по видам. Бегуны на средние дистанции, к которым я и относился (5 км — это как раз наш профиль), сгрудились вокруг Гаджиева.

— Так, соколы! — капитан щелкнул крышкой своего верного секундомера. — Сегодня у нас интервальная работа на выносливость и скорость. Пять километров — не спринт, но и не марафон. Нужно уметь распределить силы, держать темп и иметь запас для финишного рывка. Суть помните?

— Так точно! — хором ответили мы.

Он окинул нас скептическим взглядом и, снова щёлкнув крышкой, произнёс:

— На всякий случай напомню в двух словах. Основа — ровный темп, экономный бег, финишный рывок. Корпус чуть должен быть наклонен вперед, плечи расслаблены, руки работают вдоль корпуса, как маятники, не крест-накрест! Дыхание: вдох на два шага, выдох на два. Стопа ставится с носка на всю подошву. На длинной дистанции должна соблюдаться экономия энергии в каждом движении! Задача сегодня: десять отрезков по четыреста метров. Темп на сегодня — близкий к соревновательному. Отдых между отрезками ровно минута, не больше! Стоя не отдыхать. Ходим, восстанавливаем дыхание. Понятно?

— Понятно, товарищ капитан! — отозвались мы.

Мы выстроились на дорожке. Гаджиев откинул крышку секундомера и подал знак приготовиться:

— Первая группа, на старт! Внимание… Марш!

Я рванул вместе со всеми, сразу ловя нужный ритм. Первый круг — тело послушно, дыхание ровное. К концу второго в легких уже зажгло, мышцы бедер налились знакомой тяжестью. Я держался ровно, сверяясь с внутренним метрономом и выдерживая свой привычный темп.

— Громов! Голову не задирай! Смотри на три метра вперед! — прорезал воздух голос Гаджиева. — Петров! Руками не мельтеши! Четче работа!

Петров, бежавший чуть впереди, дернул локтями, пытаясь исправиться. Я видел, как он срывается с ритма: то ускоряется, то вдруг сбавляет ход.

Когда отрезок был закончен, нас остановили и капитан озвучил время:

— Первый круг: Громов — 65 секунд, Петров — 62. Маловато! На соревнованиях нужно держать шестьдесят! Петров, резво, но рвано! Отдых — минута! Не стоим столбом, ходим!

Минута пролетела мгновенно.

— На старт! Марш! — снова скомандовал Гаджиев.

И снова рывок. Каждый следующий отрезок давался тяжелее. К пятому кругу во рту пересохло, футболка прилипла к спине. Но сбивать дыхание или сбавлять темп было нельзя — капитан следил зорко.

— Мамедов, да не гони коней ты! Вижу, ускоряешься! Равняйся на Громова! У него темп, как часы! — Капитан не просто ругал нас, он направлял. Его опытный глаз видел каждого. — Громов, молодец! Стабильно! Так держать!

После восьмого отрезка ноги гудели, но я по опыту знал, что это та самая точка преодоления. Рядом хрипел Петров, его лицо было багровым от рывков и сбоев.

— Последние два! Соберитесь! — скомандовал Гаджиев. — Представьте, что это финишная прямая! Вкладывайтесь!

Мы рванули с удвоенной силой, скрипя зубами. Финишировав последний отрезок, едва устоял на ногах. Гаджиев тут же поддержал:

— Не валиться! Шагай! Глубокий вдох… выдох… Приводи пульс в норму!

Пока мы ходили, тяжело дыша, капитан подвел итоги, записывая время каждого отрезка в свой блокнот.

— В целом прогресс есть! Но внимание! Петров: первые три круга — под 60, потом — скатываешься к 70! Рваный ритм — это путь к провалу! Учись распределять силы и держать ровный темп! Громов — отлично! Все десять отрезков в коридоре 64–66 секунд! Запомните: на дистанции важнее постоянство, а не рывки. Теперь заминка и растяжка! Построились!

Следующие пятнадцать минут мы посвятили медленному бегу трусцой, а затем тщательной растяжке всех основных групп мышц, в особенности ног и спины. Гаджиев лично показывал упражнения, поправляя тех, кто выполнял их кое-как.

— Растяжка — это не формальность! — втолковывал он. — Это восстановление эластичности мышц после нагрузки и профилактика травм. Делайте до легкого напряжения, а не до боли! Особенно тщательно прорабатывайте заднюю поверхность бедра и икроножные. Потом спасибо скажете.

После заминки последовала силовая часть. Не в зале со штангой (хотя и это было в программе в другие дни), а здесь же, с собственным весом. Комплекс СБУ (специальных беговых упражнений): бег с высоким подниманием бедра, с захлестыванием голени назад, семенящий бег, прыжки на одной и двух ногах, «олений бег» (выпады в движении). Каждое упражнение по 30–50 метров, в несколько подходов. Капитан требовал от нас четкости и амплитуды, а не скорости.

— Это фундамент техники! — Наставлял Гаджиев, шагая рядом. — СБУ развивают именно те мышцы и связки, которые работают в беге, улучшают координацию и технику! Поэтому выполняем их качественно, на совесть, а не для вида!

Пот лил с меня градом. Мышцы горели. Но я понимал насколько важны эти упражнения. Рядом занимались ребята из других групп: одни отрабатывали старты на коротких дистанциях, другие качали пресс на матах, третьи подтягивались на перекладине. Зал жил своей напряженной, но дисциплинированной жизнью.

Ровно в 19:00 капитан Гаджиев дал команду:

— Всем построиться! На сегодня всё. Молодцы, выложились на славу. Завтра — утренняя зарядка по плану, вечером — кросс восемь километров в равномерном темпе. После тренировки всем отправиться на медосмотр! Разойдись!

Мокрые, уставшие, но с чувством выполненного долга, мы потянулись к выходу. По пути в душевую меня нагнал Петров:

— Молодец, Серёга? Стабилен, как хронометр. Даже Гаджиев тебя в пример ставил. А это редкость.

— Практика, — пожал я плечами, чувствуя приятную усталость в мышцах. — Капитан дело говорит, главное — распределить силы. А ты как?

— Выжил, — усмехнулся Петров. — Хотя после тех интервалов думал, легкие выплюну. Но надо терпеть. За взвод бежим.

— Надо, Федя, надо… — пробормотал я.

— Что? — переспросил Петров.

— Не, ничего, — махнул я рукой. — Не бери в голову — мысли вслух.

В душевой нас ждал еще один ритуал. Ледяная вода из крана бодрила не хуже ныряний в прорубь. Быстро обмывшись и переодевшись в сухое белье и форму (на вечер еще были дела), мы направились в санчасть. Медосмотр после интенсивной тренировки был обязателен.

В медпункте дежурил военфельдшер Сорокин — сухощавый мужчина невысокого роста, очень подвижный и с внимательным взглядом опытного медика. Он методично и основательно проверял каждого из нас. Измерял пульс и давление до и после небольшой нагрузки (несколько приседаний), слушал легкие, спрашивал о самочувствии, осматривал суставы на предмет припухлости.

— Громов, — позвал он меня. — Пульс в покое… 82. После нагрузки — 118. Через две минуты — 90. Норма. Давление 120 на 80. Дыши ровно… Легкие чистые. Ноги? Колени не болят? Стопы?

— В порядке, товарищ военфельдшер, — доложил я. — Усталость есть, но без боли и отёков.

— Хорошо, — кивнул Сорокин, записывая данные. — Вижу, нагрузку держишь грамотно, но немного перегрузил левую ногу, — он опытным взглядом отметил едва заметную разницу в тонусе мышц. — На ночь сделай самомассаж икр и бедер, больше внимания левой. И мазь не забудь растереть. Следующий!

Выйдя из санчасти, я направился в расположение. После вечерней поверки и чтения приказов наступил долгожданный отбой. Я выполнил наказ фельдшера: тщательно растер левую икру и бедро разогревающей мазью, сделал самомассаж, ощущая, как уходит излишнее напряжение. И только после этого лёг спать. Сон накрыл меня, как тяжелая шинель.

Утро началось с резкого сигнала подъема. Зарядка на морозном плацу, умывание, завтрак в столовой и после утреннего развода, где огласили наряды и замечания, я подошел к дежурному по роте.

— Товарищ старшина-дежурный! Курсант Громов С. В. Имею увольнительную в город, согласованную с командиром батальона. Разрешите получить бланк и отметиться в журнале.

Это разрешение на выход в город мы с Кольцовым брали давно. Планировали сходить посмотреть игру местной футбольной команды, но… Не срослось из-за травмы Андрея. И раз увольнительная есть, я решил сходить за билетами. Не пропадать же добру.

Старшина оказался человеком педантичным. Он дотошно сверил мою фамилию со списком в журнале увольняемых, сверил даты с моим рапортом, на котором стояла резолюция майора Ковалёва, и только после этого протянул бланк увольнительной записки — небольшой листок с гербом СССР и графами для заполнения. Я аккуратно вписал чернильной ручкой:

«Курсанту 3 учебного взвода Громову С. В. разрешается отлучиться из расположения училища в г. Волгоград с 09:00 до 14:00 27 февраля 1965 года. Цель: решение личных вопросов. Возвратиться строго к указанному сроку. Командир батальона майор Ковалёв (подпись заверена печатью)».

Старшина проверил заполнение, поставил печать училища в углу и расписался в журнале учета увольняемых. Затем последовал обязательный инструктаж у замполита роты о поведении в городе, недопустимости посещения запрещенных мест и напоминание о чести мундира курсанта Качинского училища. И только после этого, надев парадно-выходную форму и проверив наличие увольнительной и денег, я вышел за КПП, предъявив документы часовому.

За воротами училища меня встретил прохладный ветер с Волги. Солнце сегодня припекало по-весеннему, отражаясь в лужах от подтаявшего снега. Пока шел к трамвайной остановке, мысли вертелись вокруг Катиного письма. Она писала, о планах сходить в театр с маминой подругой. До этого момента мы с ней о театре не говорили, а раз ей такое по душе, я решил взять и нам с Катей билеты.

Добравшись трамваем до центра, я направился к зданию Волгоградского драматического театра им. М. Горького. Оно, как и весь восставший из руин город, несло отпечаток недавней войны — монументальный сталинский ампир, строгие колонны, но с какой-то новой, послевоенной сдержанностью в отделке. Большие афишные тумбы у входа пестрели названиями постановок и, конечно же, крупными буквами выделялась «Трехгрошовая опера». Б. Брехт.

Я осмотрелся — подходы к кассам были оживленными. Именно у одной из касс я и застал не самую приятную сцену.

Молодая женщина, лет двадцати пяти, в аккуратном коричневом пальто и платочке, сжимала в руке театральные билеты. Ее глаза блестели от непролитых слез, голос дрожал:

— Пожалуйста, поймите… Непредвиденные обстоятельства… Мать в тяжелом состоянии, в Куйбышев срочно нужно ехать… Не до театра нам будет в эти дни… Возьмите билеты обратно, ну хоть часть денег…

Кассирша, женщина с усталым лицом, монотонно, словно заученную мантру, повторяла ей в ответ:

— Правила знаете, гражданка. За сутки до спектакля положено только 50% возврата. И то с заявлением. Меньше суток если и билет возврату не подлежат. Больничный лист или справку о смерти предоставьте и тогда поговорим. У вас что, справка есть? А Заявление?

— Да какая справка⁈ Какое заявление? — голос девушки сорвался на крик от отчаяния. — Я только вчера телеграмму получила! Сегодня же уезжать надо! Вы же можете понять! Неужели нельзя пойти навстречу⁈

— Понимаю, — ответила кассирша без тени сочувствия в голосе, — но правила есть правила. Не я их устанавливаю. Не мне их нарушать.

Женщина бессильно топнула ножкой, отвернулась, смахивая предательскую слезу. Видно было, что деньги, уплаченные за билеты (пятнадцать рублей — именно столько, как я позже узнал, они стоили) были для нее ощутимой суммой, и терять их впустую ей очень не хотелось. Женщина отошла от кассы, растерянно оглядываясь, не зная, что делать с ненужными теперь бумажками.

Ситуация у женщины, конечно, неприятная, но для меня всё сложилось наилучшим образом. Не теряя больше времени, я подошел к ней.

— Добрый день, — сказал я максимально спокойно и вежливо, чтобы не испугать и без того расстроенную женщину. Следом я достал из кармана шинели чистый, еще пахнущий казарменным мылом, носовой платок и протянул ей. — Простите, я случайно стал свидетелем вашего разговора… — я кивнул в сторону касс.- Не расстраивайтесь вы так.

Женщина удивленно взглянула сначала на моё лицо, затем окинула быстрым взглядом мою форму. После этого она взяла платок и смахнула слезы.

— Спасибо… — прошептала она. — Просто беда…

— Какие билеты хотите сдать? — спросил я, как можно более нейтрально.

— Да вот… — Она показала мне пять небольших картонных билета. — На «Трехгрошовую оперу». На вечер двенадцатого. Пять билетов, в партер… Хотели с семьёй сходить… А тут такое… — Голос ее снова задрожал и она уткнулась в платочек.

Пять билетов… Мне-то нужно было три — для себя, Кати и Наташе обещанное отдать. Но пять… Ладно, отдам Наташе два. Пусть подругу возьмёт или ещё кого-нибудь. Не идти же ей одной в театр. А ещё один билет найду куда пристроить.

— Места рядом? — уточнил я, хотя уже знал ответ.

— Рядом, — кивнула женщина. — Хорошие места, восьмой ряд, центр… — Она с надеждой посмотрела на меня.

Я сделал вид, что раздумываю. На самом деле решение созрело мгновенно ещё когда я только наблюдал их беседу с кассиршей. Для важных вещей деньги всегда найдутся.

— Видите ли, — сказал я, — мне как раз нужны билеты на этот спектакль. Вышло так, что мы поздно спохватились и вряд ли в кассе остались ещё билеты. Поэтому… — Я сделал паузу и посмотрел женщине в глаза. — Если вы согласны, я возьму ваши билеты. По той цене, за которую вы их брали.

Глаза женщины широко раскрылись, в них вспыхнул настоящий, неподдельный луч надежды и облегчения.

— Правда⁈ — Она чуть не выронила билеты. — Вы… Вы спасёте меня! Да, конечно, я согласна! Вот, пожалуйста! — Она торопливо сунула мне пять билетов. — Они по три рубля каждый. Пятнадцать рублей всего.

Я достал из внутреннего кармана бумажник, вынул три пятирублевки и протянул их ей.

— Вот, пятнадцать. Спасибо вам. И здоровья вашей маме. Надеюсь, с ней всё будет хорошо.

— Спасибо вам огромное, товарищ курсант! — Она чуть не расплакалась снова, но теперь уже от радости, крепко сжимая деньги. — Огромное спасибо! Дай бог вам здоровья!

Запнувшись на последней фразе, она округлила глаза и прикрыла рот платком. Я улыбнулся ей успокаивающе. Ещё раз поблагодарив меня, она почти побежала прочь. Видимо, спешила на вокзал.

Я посмотрел на билеты в руке. ' 12 марта 1965 г. 18:30. Трехгрошовая опера. Партер. Ряд 8. Места: 10, 11, 12, 13, 14′. Удовлетворение от удачной сделки и легкое облегчение от выполненной задачи смешались внутри. Положив билеты в бумажник, я сверил время по часам на здании театра. До конца увольнительной оставалось еще часа два.

«Успею прогуляться и прикупить кое-что по мелочи», — подумал я, направляясь вверх по улице. Поход в город явно удался.