Космонавт. Том 2

Глава 6

Штаб-квартира КГБ.

Москва. Лубянка.

Дверь допросной захлопнулась с глухим стуком, отсекая сдавленные стоны допрашиваемого. Александр Арнольдович замер на секунду, доставая папиросы. Он закурил, щурясь от едкого дыма, и двинулся по коридору, где жёлтые пятна света от голых ламп дрожали на стенах, выкрашенных масляной краской в цвет больничной зелени. Под ногами хрустел линолеум, местами протертый до бетона. Из-за дверей с табличкамидоносились сдержанные голоса, лязг телефонов и запах табака. Но мысли капитана были далеки от казенной суеты.

Лицо его было каменным, лишь брови, сдвинутые к переносице, выдавали внутреннюю бурю. Мысли метались, как голуби в запертом сарае. Он ошибся. Дважды. И это не укладывалось в голове. Александр Арнольдович, чьи донесения ложились на стол аж на самый верх, прозевал нечто важное.

Первая ошибка — Громов Сергей Васильевич, курсант аэроклуба имени Чкалова, куратором которого он, капитан госбезопасности, был назначен два года назад. Наблюдать, докладывать, пресекать. Такова была работа его работа. Аэроклубы — кузницы будущих лётчиков и находились они под особым контролем КГБ. Молодёжь рвалась в небо, но партия знала — романтики часто путают горизонты.

Громов с первых дней резанул его стальной выдержкой. На вступительных экзаменах по физподготовке курсанты, как щенки, толклись у снарядов, пряча дрожь в голосе под грубоватыми шутками. Громов же стоял в стороне, спокойный, будто наблюдал за муравейником. Даже когда ещё один курсант по фамилии Семёнов, полез на него с претензиями из-за девчонки, Громов не вспылил. Отбрил коротко, точно, без суеты. А ведь это молодые и горячие парни.

Александр Арнольдович, подводя итоги первого вступительного экзамена, беседовал со всеми абитуриентами лично и все они выдавали привычную реакцию: страх, заискивание, волнение. Это были понятные эмоции. Но Громов отличился и здесь. Стоял напротив, руки в карманах, поза расслабленная, взгляд — чуть поверх головы капитана, будто видел сквозь него. Так смотрят ветераны, прошедшие огонь. Не по-юношески.

Это смутило Александра Арнольдовича, который имел врождённую подозрительность и он начал внимательно следить за дерзким и амбициозным курсантом. «Наверх» он не докладывал, ход делу не давал — причин для этого не было. Просто начал копить факты, как копил их всегда: аккуратно, методично. Слишком многое он знал и умел для вчерашнего школьника. Слишком хладнокровно он себя вёл в беседах с ним.

Капитан вошел в кабинет, щелкнул выключателем. Лампа под абажуром из желтого стекла озарила стол, телефон и пепельницу. Александр Арнольдович щелкнул замком сейфа, достал папку с фамилией «Громов С. В.» и швырнул её на стол. На обложке — фото Громова: молодое лицо, острый взгляд, будто бросающий вызов даже на бумаге.

Он сел в кресло, потянулся к графину с водой, но передумал. За окном, в промозглой московской тьме, гудел ветер. Александр Арнольдович откинулся на спинку кресла и уставился в потолок, задумавшись. Он рыл не в ту сторону. Интуиция его подвела. Громов оказался чист — просто талантливый и целеустремлённый молодой человек, который упорно идёт по намеченному пути. Более того, он теперь герой.

Звонок телефона вырвал его из раздумий. Трубка ледяным грузом легла в ладонь:

— Егоров! — Голос начальника звучал как скрип ржавых жерновов. Александр Арнольдович поморщился. — Жду отчёт по инциденту, произошедшего седьмого ноября.

— Товарищ генерал-полковник, требуется дополнительная проверка. Появились новые вводные. Возможна ошибка в…

— Ошибки у нас исключены, — оборвал его генерал. — Если не можете работать — поедете курировать совхозные склады. Вам ясно?

Александр Арнольдович взглянул на стол, где лежала газета с заметкой о молодом и отважном курсанте, который с блеском справился с аварийной ситуацией и посадил самолёт, избежав жертв среди гражданского населения.

— Так точно, товарищ генерал-полковник. Прибуду с докладом.

Александр Арнольдович поднялся и подошёл к сейфу и отпер его. Дверца скрипнула по-стариковски, обнажая нутро с документами. Взяв папку с надписью «7 ноября 1964 г.», Александр Арнольдович вышел из кабинета.

Захлопнув дверь, он двинулся вверх по лестнице, обдумывая вторую ошибку. которая была серьёзнее, чем подозрения в адрес хоть и талантливого, но всё же обычного курсанта.

Поначалу капитан грешил на Семёнова — мальчишку с отцовскими деньгами и связями. У того и повод был: после позорного отчисления из аэроклуба не без участия Громова, он мог затаить обиду. Да и Морозов был с гнильцой. За деньги он готов был на любую «грязную» работёнку. Но следствие упёрлось в стену: связи между Семёновым и Морозовым не нашли.

А потом был пойман и второй диверсант — настоящий соучастник преступления, который заговорил под убедительными аргументами конторы. Выяснилось, что авария на показательных выступлениях готовилась не для сведения счётов.

Целью был Леонид Ильич и иностранные гости, которые сидели в первых рядах на трибуне. Диверсия высшего уровня, и следы вели вверх, к кабинетам, где пахло не махоркой, а импортным табаком.

Капитан замедлил шаг, ощущая тяжесть папки под мышкой. Если он прав, его карьера взлетит до небес. Если ошибётся, то совхозные склады станут для него лучшим вариантом. Но хуже всего было другое. Громов оказался втянут в эту игру по воле случая и теперь парню грозила опасность.

Его талант заметили не только в аэроклубе. Диверсанты взяли курсанта «на карандаш» ещё на первых вступительных экзаменах. Его выбрали не случайно. Диверсанты полагали, что лучшего курсанта-новичка поставят в пару с опытным курсантом Борисовым на показной полет. Они рассчитывали, что авария уничтожит не только самолет, но и доверие к нашей авиации на глазах у всего мира, вместе с важными гостями.

Дверь кабинета генерала была массивной, дубовой, словно перенесённой из царских времён. Александр Арнольдович постучал, услышав хриплое «Войдите!».

Генерал-полковник Зуев сидел за столом. Его лицо, изрытое оспинами, не изменилось при виде капитана, лишь глаза немного сузились.

— А, Егоров. Проходи. Присаживайся и докладывай.

Капитан сел, положив папку на стол с видом сапёра, разминирующего бомбу.

— У меня две новости, товарищ генерал-полковник. И они взаимосвязаны.

Генерал нахмурился, проводя рукой по подбородку.

— Первое: авария седьмого ноября была не просто неисправностью. Это покушение. На Леонида Ильича и иностранных гостей.

Зуев медленно поднял глаза, будто взвешивая каждое слово.

— Доказательства?

— Здесь. — Александр Арнольдович выложил протокол допроса Синичкина — соучастника Морозова. — Также на фото Громова у убитого Морозова с обратной стороны были отметки: дата полёта, время, схема маршрута.

Зуев взял документы, словно проверяя их на вес.

— И куда нити ведут?

— Наверх, товарищ генерал-полковник, — капитан сделал паузу. — К тем, кто имел доступ к…

Александр Арнольдович не договорил и так всё понятно и без слов. Тишина повисла, как дым после выстрела. В окно забарабанили косые капли дождя, словно кто-то пожелал добавить драматичности сцене. Зуев откинулся в кресло, сложив руки на груди.

— Опасные выводы, Егоров. Очень опасные… Но если это правда — орден тебе обеспечен. Если нет…

— Понимаю, товарищ генерал-полковник.

— Вторая новость какая? — Спросил генерал, поправляя рукав форменного кителя.

— Речь пойдёт о молодом курсанте аэроклуба имени Чкалова — Громове Сергее Васильевиче, — сказал Александр Арнольдович и достал вторую папку.

Аэроклуб имени Чкалова.

Тушино.

Я вышел из кабинета Крутова, сжимая в руке газету с заметкой обо мне, которую мне презентовал Павел Алексеевич со словами: «На память!», и тут же наткнулся на Шапокляк. Секретарша сидела за своим столом, словно гриф-часовой, и смотрела на меня так, будто я только что разбил бюст Ленина в фойе. Губы её были поджаты в ниточку, а пальцы нервно перебирали стопку конвертов.

— Здравствуйте, курсант Громов, — произнесла она, растягивая слова, будто проверяя, не подменили ли меня шпионом. — Я вас искала. Мне нужно передать вам письмо.

— Здравствуйте Валентина Генадьевна, — кивнул я, пропуская мимо ушей её тон. — Раз нужно, значит, передавайте, — с улыбкой добавил я и подошёл к её столу.

Злотникова встала с таким видом, будто поднималась на эшафот, и потянулась к металлическому шкафу с надписью «Для входящей корреспонденции». Порывшись в папках, достала конверт, слегка помятый по углам, и протянула мне.

— Благодарю, — сказал я, сунув письмо во внутренний карман гимнастёрки. Шапокляк что-то буркнула про «неблагодарную молодёжь», но я уже разворачивался к выходу.

Пока шёл к выходу из аэроклуба, я рассматривал конверт. Бумага была обычной советской сероватой, чуть шершавой на ощупь — точно такие же лежали в почтовом отделении у нас во дворе.

В левом верхнем углу чёрными чернилами было выведено:

'Качинское высшее военное авиационное ордена Ленина Краснознамённое училище лётчиков имени А. Ф. Мясникова

г. Волгоград, СССР'

Ниже расположилась круглая печать Министерства обороны с гербом СССР, оттиск слегка размазался. В правом верхнем углу красовалась марка номиналом четыре копейки. На ней был изображён истребитель МиГ-21, рассекающий небо. Штемпель гласил: «Волгоград, 9.11.1964».

Мой адрес в нижнем правом углу написали синими чернилами, с ошибкой: вместо «Чкалова» вывели «Чкаловская». Видимо, новичок-писарь оформлял. Конверт был аккуратно заклеен, но по краям виднелись следы проверки — цензорский карандаш подчеркнул название училища.

Я развернул письмо с лёгким шелестом. Бумага внутри была плотной, казённой, с водяными знаками в виде звёзд. Вверху — угловатая печать Качинского училища, ниже текст, напечатанный на машинке:

'Курсанту Сергею Васильевичу Громову

от генерал-майора авиации Новикова В. И.

Ваш поступок, связанный с предотвращением авиационного происшествия, не остался незамеченным. Командование училища, изучив материалы, считает вас перспективным кандидатом. В связи с началом учебного года (1 сентября 1964 г.) зачисление возможно только в сентябре 1965 г. по льготной программе. Рекомендуем использовать год для подготовки…'

Я сложил письмо вдвое и сунул его в карман кителя. Значит, ждать придётся до следующей осени. Что ж, ускоренного лифта не получилось. Хотя я и так двигаюсь быстрее, чем многие. Время сейчас такое…

Бюрократия — железная дверь с двадцатью замками. Даже если ты Гагарин — тебя в космос запустят только после десятка резолюций из ЦК. Досрочное зачисление? Ха. Тут либо маршал должен похлопать тебя по плечу, либо сам Брежнев в протоколах упомянет.

Нет, система не для прыгунов. Она для тех, кто шагает строем. В СССР были строгие законы и за их соблюдением внимательно наблюдали. Ничего, я терпеливый и время у меня есть. Вот только я знаю, что времени у истории меньше, чем у меня…

Остаток ноября и почти весь декабрь пролетели как один затяжной вираж. Пока Москва утопала в снегу, я выжимал из Як-18 всё, что мог. Летал даже в те дни, когда инструкторы качали головами и приговаривали: «Громов, тебе бы лыжи привязать вместо шасси!» Но я знал, что каждый час в небе приближает меня к Каче. К концу декабря налетал 120 часов — вдвое больше нормы.

Теоретические экзамены сдавал между полётами. Мои знания из будущего помогали. Например, я знал, как работает гироскоп, ещё до того, как нам объяснили. Но приходилось тупить и отвечать ровно по учебнику, будто никогда и не слышал о цифровых автопилотах. «Курсант Громов демонстрирует глубокие знания», — написал завуч в моей зачётке. Глубокие… Как Марианская впадина, где похоронены все мои «знания» из 21 века.

Отец, как и говорил, исчез. Но на этот раз предупредил не только меня, но и мать. Сказал, что нужно уехать в командировку, но обещал вернуться к Новому году. Так что снова вывести его на разговор «по душам» у меня не вышло.

С Катей мы теперь встречались редко. Я ей сразу рассказал и про письмо из Качи, и про то, что в сентябре уеду в Волгоград поступать. Катя обрадовалась, поздравила и сказала, что будет ждать и писать письма.

Ну, а я… Катя отличная девушка, умная и красавица каких поискать ещё нужно. Вот только наши пути расходятся потихоньку и держать её я не имею права. В лётном училище у меня будет ещё меньше времени на романтику. К тому же метил я в лётчики-испытатели, а с ними всякое могло случиться.

Поэтому я решил, что не нужно такое молодой девчонке. Найдёт себе парня, создадут семью, заведут детей и всё у неё будет прекрасно без лишней нервотрёпке. Я же вижу какими глазами её провожают курсанты, так что в одиночестве она долго не пробудет.

В общем, всё шло своим чередом, приближался Новый год. Пока в один день не произошло то, что перевернуло все мои планы с ног на голову.

Как-то раз, прямо во время лекции, с шумом дверь распахнулась, и в проёме возник Крутов собственной персоной.

— Здравствуйте, — поздоровался Павел Алексеевич и обвёл аудиторию внимательным взглядом. Остановившись на мне, добавил: — Громов, за мной.

На меня сразу же уставились десятки пар глаз с одним-единственным посылом: Влип! Я же остался совершенно невозмутим — мало ли что понадобилось Крутову. Вдруг очередные показательные выступления на носу или ещё какие-то соревновательные мероприятия. К чему лишние размышления, если и так всё сейчас расскажут.

— Прошу прощения, продолжайте, — сказал Крутов, когда я вышел из аудитории, и закрыл за нами дверь.

Мы молча шли по коридору, обычно шумному от шагов и пересудов, но сейчас он тонул в тишине — все были на лекциях. Крутов шёл впереди, вышагивая чётко, будто отбивая такт сапогами: раз-два, раз-два. Лицо мрачное, спина прямая, а в уголках губ застыли глубокие морщинки, что бывают у пилотов после жёсткой посадки.

Мне стало любопытно, с чего у Павла Алексеевича такой хмурый вид и я решил спросить об этом:

— Товарищ майор, случилось что-то?

Он не замедлил шаг, только бросил через плечо короткое:

— В кабинете всё узнаешь.

Пожав плечами, я продолжил шагать вслед за Павлом Алексеевичем. Дверь в его «альма-матер» скрипнула, как старый штурвал. Я шагнул внутрь, и первое, что бросилось в глаза — сизый дымок, стелющийся под потолком. У окна вполоборота стоял Серый в штатском и смотрел в окно. Рядом с ним на подоконнике покоилась шляпа, а его рука с папиросой опёрлась о жестяную банку.

— Садись, — буркнул Крутов, обходя меня и плюхаясь в кресло.

Серый потушил папиросу о банку и обернулся ко мне:

— Здравствуйте, Громов Сергей Васильевич. — Голос низкий, без эмоций, как диктор, зачитывающий сводку погоды. — Я Ершов Александр Арнольдович, капитан комитета государственной безопасности.

Он достал из внутреннего кармана удостоверение с синей обложкой, мельком показал герб. Блеск корочки длился секунду — ровно столько, чтобы понять: шутить не будут.

— Собирайтесь. Нам требуется проехать в одно место.

Крутов сгрёб со стола папку, недовольно зашуршал бумагами, будто выражая молчаливый протест. Ершов наблюдал за мной, как следователь за подследственным: взгляд фиксировал каждую морщинку на кителе, каждый вздох.

— В чём дело? — спокойно спросил я, не отрываясь от его холодных глаз.

— Скоро узнаете, — сказал Серый и мне показалось, что уголок его губ дрогнул в намёке на улыбку. — Рекомендую не задерживаться.

— Документы при мне, — сказал я, поправляя ремень. — Пойдёмте.

Ершов кивнул, взял шляпу и обернулся к Крутову:

— Вы тоже поедете с нами, майор.

Павел Алексеевич лишь хрипло крякнул, когда услышал последнюю фразу. Я же подумал, что события приняли неожиданный оборот.