Космонавт. Том 2

Глава 21

Гул разговоров в комнате внезапно оборвался от тихого стука по столу. Я повернул голову на звук и увидел, как взгляд подполковника с седым ежиком волос — того самого, что шептался майором — остановился на нас с Зотовым. Ледяные, пронзительные глаза изучающе скользнули по мне.

Он негромко кашлянул, привлекая внимание остальных «слонов».

— Товарищи, — голос его был спокоен и тих, — а давно ли мы с молодежью за одним столом сидели? Не на лётном разборе, а вот так… по-человечески?

— Давненько было, — хмыкнул один из инструкторов.

— Ну так, может, исправим это дело? — Предложил подполковник и оглядел сидящих за столом.

Капитан с ожогом оторвался от карт, усмехнулся, обнажив крепкие зубы:

— А что, Павел Иваныч, идея здравая. Засиделись мы в своём кругу. Молодая поросль подрастает — глядишь, чему научим, чего подскажем. Или они нам! — Он хитро подмигнул в нашу сторону, а во взгляде у него промелькнул азарт.

Полковник в гражданском, поправляя очки, кивнул одобрительно:

— Поддерживаю. Теория теорией, но и живой опыт общения ценен. Да и посмотреть, на что нынешние курсанты способны за пределами учебных классов и тренажеров, любопытно. — Его внимательный, аналитический взгляд прошёлся по нам, будто оценивая боеготовность. — Что скажете, орлы? Готовы попробовать силы против стариков?

Вопрос повис в воздухе. «Слоны» вроде как обращались ко всей молодёжи в комнате, но все понимали, что адресован он был в первую очередь нам с Зотовым и двум старшекурсникам, сидевшим у стены. Один из них, невысокий брюнет, неуверенно крякнул, смущенно теребя воротник гимнастерки. Зотов же аж подпрыгнул на табуретке, едва не свалившись, и устремил на меня горящий, вопросительный взгляд. Я коротко кивнул, поняв, о чём он хочет спросить. Получив мое молчаливое согласие, Зотов просиял и повернувшись к «слонам», вскочил и вытянулся по стойке «смирно»:

— Товарищ подполковник! Курсанты Зотов и Громов к игре готовы! — отчеканил он, вскакивая и вытягиваясь по стойке «смирно».

Подполковник махнул рукой, слегка улыбнувшись:

— Расслабься, орёл. Здесь не строевая. Садись-ка сюда. И вас, товарищи курсанты, — он кивнул брюнету и его другу, — прошу к столу. Василий Петрович, Николай Семёныч, уступите места гостям, будьте любезны.

Двое «слонов» — майор, впустивший нас, и седой с орденом — с готовностью встали, уступая места за столом нам и старшекурсникам. Их места заняли Зотов и я, а двое старшекурсников вызвались сдавать. Стол теперь выглядел иначе: с одной стороны — опыт, воплощенный в лице подполковника Павла Ивановича и капитана с ожогом, представившегося просто: «Зовите Максимыч». С другой — молодость и неофитский пыл: я, Зотов, брюнет, назвавшийся Григорием и долговязый курсант по фамилии Петренко. Между нами лежала пропасть лет, боевых вылетов, принятых решений и пережитых перегрузок. За исключением, пожалуй, меня. Потому что я в своей прошлой жизни был постарше и подполковника, и капитана.

Первым сдавал курсант Петренко. Его длинные пальцы нервно перетасовали колоду, раздавая карты. Карты легли передо мной аккуратным веером. Я быстро их оценил: крепкая рука. Пиковый туз, король и дама червей, бубновый король, десятка треф… Возможности для хорошей игры есть. Но расслабляться нельзя ни на секунду.

Эти «зубры» чувствуют игру как никто другой, это я уже успел подметить, наблюдая за их предыдущими партиями. Они читали карты по микродвижениям рук, по едва заметным паузам, по взглядам. Один неверный ход, одна неуверенная заявка — и сомнут без сожаления.

Торговля началась строго по правилам:

— Шесть треф, — осторожно начал Зотов, сидевший справа от Петренко.

— Семь бубен, — увереннее парировал Григорий, явно довольный своей картой.

— Семь червей, — спокойно заявил я.

— Восемь треф, — тут же поднял ставку Максимыч. Его взгляд был сосредоточен, палец постукивал по стопке карт.

— Пас, — сказал Григорий, поникнув.

— Пас, — не раздумывая, бросил Зотов, поняв, что выше не прыгнет.

— Пас, — вздохнул я. Мои черви были сильны, но рисковать против его явной уверенности в трефах не стоило. Капитан торговал агрессивно. Давил, будто проверял на прочность.

— Значит, восемь треф мои, — удовлетворенно заключил Максимыч и взял прикуп. Он быстро взглянул на две добавленные карты, без видимых эмоций снес две ненужные и объявил: — Вистуете?

Павел Иванович, сидевший справа от капитана, мудро покачал головой:

— Пасую, Максим. Видно, ты сегодня с удачей в сговоре.

— Вист, — сказал я решительно, оценив свои карты. Моя рука позволяла подсадить.

Розыгрыш начался. Зотов ходил с трефового валета. Я покрыл трефовой дамой. Капитан взял взятку королем треф. Ход перешел к нему. Он вел жестко, используя силу своего козыря. Я внимательно следил за сносами, за картами, которые шли в отбой, анализируя расклад. Зотов старательно отбивался, Григорий помогал как мог. Подполковник наблюдал с невозмутимым видом знатока.

Игра шла своим чередом, но напряжение за столом было иным, более личным, чем раньше. «Слоны» не просто играли — они изучали нас.

— Ну что, Громов, — неожиданно спросил Павел Иванович, пока капитан обдумывал ход, — как осваиваешься? Перевод-то твой… неординарный. В середине года. Нелегко, поди, вклиниться в отлаженный механизм? — Его вопрос прозвучал без подвоха, скорее с отцовской заинтересованностью.

Я отложил карты, встретив его взгляд.

— Всё успеваю, товарищ подполковник. Догоняю программу. Стараюсь. — Ответил я ровно, без лишних подробностей, но и без излишней подобострастности.

— Успеваешь? — вклинился Максимыч, делая ход бубновым тузом. — Теория, практика, строевая… Всех дел не переделать.

— Успеваю, товарищ капитан, — кивнул я, просчитывая ответный ход. — Распорядок дня помогает. Главное — самодисциплина.

«И знание того, что большую часть этого всего я уже проходил», — добавил я мысленно.

— Самодисциплина… — протянул подполковник, одобрительно кивнув. — Слово-то какое правильное. Редко нынче от молодежи услышишь. — Он сделал пас в масть. — А как майор Крутов? Живой, здоровый?

Вопрос застал меня слегка врасплох. Я вспомнил строгого, но справедливого начальника аэроклуба.

— Товарищ майор Крутов в порядке. Руководит, как обычно. Требовательный, но справедливый. — Ответил дипломатично, снова не вдаваясь в детали. Но мне стало любопытно, где и когда они пересекались. Наверняка не в училище.

— Требовательный… — усмехнулся Максимыч, забирая взятку. — Это он теперь такой. А в сорок третьем под Орлом… — Он махнул рукой, не закончив. — За науку он заплатил высокую цену. Ладно, не о том сейчас. Ход твой, Громов.

Игра продолжилась. Капитан набирал взятки, но я видел, что его запас козырей тает. Моя позиция укреплялась. Зотов, поняв, что основной удар принимаю я, старался помогать по мелочи.

— А тот случай, седьмого ноября… — снова завел разговор подполковник, его голос был тихим, но все за столом услышали. Даже Максимыч приостановился. — Посадка… Говорят, хладнокровие железное проявил. Как оно было-то? Небось, инструктор нахваливал?

Все взгляды устремились на меня. Старшекурсники замерли, Зотов рядом напрягся. Я же сделал вид, что сосредоточен на картах. Затем поднял глаза и медленно обвёл всех взглядом, вспоминая детали официальной версии.

— Ситуация опасная была, товарищ подполковник, но не редкая и на этот случай давно существуют инструкции, — начал я спокойно, выкладывая карту. — Отказал двигатель. Последовал инструкциям, доложил по связи. Развернуться было нельзя, поэтому летел только вперед, на поле. Посадка жестковатая вышла, но никто не пострадал, машину сохранил. — Я закончил, слегка пожав плечами, как бы говоря: «дело житейское».

Павел Иванович внимательно смотрел на меня, его умные глаза будто пытались прочесть что-то между строк. Максимыч хмыкнул:

— Рассказ твой, Громов, звучит буднично. Будто каждый день аварийную посадку совершаешь. А по мне — не каждый курсант на первом году такое вывезет. Молодец, что не растерялся. — Он положил карту, забирая очередную взятку, но я уже понял, что его запас козырей иссяк. — Шесть у меня. Твоя игра, Громов.

Финал партии приближался. Теперь инициатива была на моей стороне. Я вел расчетливо, используя сильные черви и пикового туза. Зотов, почувствовав перелом, оживился и начал грамотно поддерживать. Капитан и подполковник отбивались мастерски, выжимая максимум из каждой карты, каждый их ход был уроком тактики и предвидения.

«Настоящие асы, — с уважением отметил я про себя. — Даже в картах виден почерк.»

— Бубновый король, — объявил я свой ход. Максимыч сбросил мелкую пику — масти не было.

— Моя, — я забрал взятку. — Пиковый туз.

Подполковник сбросил бубновую десятку. Капитан, стиснув зубы, бросил пикового валета. Я накрыл тузом.

— Бита. — Последняя взятка была моей. Я разложил оставшиеся карты: — Восемь взяток, контракт выполнен. Забрал все необходимые взятки благодаря сильным червам и пиковому тузу.

Тишина повисла на секунду. Потом Максимыч громко хлопнул ладонью по столу, но не от злости, а от весёлого азарта:

— Ай да Громов! Ай да сукин сын! Вывез! — Он засмеялся хрипловато. — Признаю, орёл! Чисто сыграл. Не ожидал от тебя такой выдержки. И карты… карты ты вел, как заправский игрок, а не желторотик.

Павел Иванович улыбнулся, и в его глазах светилось неподдельное одобрение, смешанное с интересом:

— И вправду, чисто. Расчетливо. Без лишнего риска, но и без трусости. — Он посмотрел на капитана. — Ну что, Максим, признаем поражение? Молодёжь нас сегодня обыграла. По всем правилам воинского искусства.

— Признаю! — бодро отозвался Максимыч, протягивая мне через стол сильную, жилистую руку. — Руку жму, Громов. Ты сегодня летал за этим столом не хуже, чем в небе, поди. Заслужил. — Его рукопожатие было крепким, как тиски, но и я не спасовал — ответил тем же.

Зотов сиял рядом, как новогодняя ёлка, явно гордый и за меня, и за то, что оказался частью всего этого. Григорий и Петренко теперь смотрели на меня по-новому. С уважением, что ли, и толикой восхищения. Даже вставшие «слоны» наблюдали с одобрительными полуулыбками.

Я же думал о другом, пока пожимал руку капитану и ловил оценивающие взгляды. Местные легенды теперь наверняка заметили меня. И теперь мне очень интересно, к чему это приведет дальше. Ведь я чётко ощущал, что игра была лишь первым шагом. Настоящий разговор, судя по всему, был еще впереди.

Преферанс поставили на паузу и напряжение за столом растворилось, как дым от папирос. Карты были собраны в колоду, опустевшие стаканы наполнились свежезаваренным крепким чаем из огромного эмалированного чайника, стоявшего на подоконнике. В воздухе заклубился едкий, но уже привычный дымок папирос. «Боевые слоны» расслабились, откинувшись на спинки стульев. В их позах, в спокойных жестах, в теплом свете настольных ламп под абажурами из зеленого стекла чувствовалась та особая атмосфера доверия и братства, которая рождается только в кругу людей, прошедших через пекло.

— … Так вот, — голос капитана, хрипловатый и полный жизни, разносился по всей комнате, пока он разминал в пальцах папиросу. — Стою я, значит, на краю летного поля под Сталинградом, осень сорок второго. Холодина собачья, ветер с Волги до костей пробирает. А нам пригнали новые «Илы» — «горбатые», знаешь, штурмовики. Красота! Только вот беда — капониры не готовы, маскировки никакой. Немецкий «рама» — этот разведчик проклятый — как шмель, кружит. Видим — засек нас. Ждем налета.

Он сделал затяжку, выпустил струйку дыма, и в его глазах мелькнули искорки давнего азарта.

— Командир орёт: «Рассредоточить! Куда угодно, лишь бы укрыть!» А куда, спрашивается? Голая степь! Вижу — не то сарай, не то амбар торчит вдалеке, соломой крытый. Думаю: «Повезло!» Только как туда доберусь? Поле перепахано воронками от бомб, как огород. Рискнул — полетел низко, над самой землёй, ободрав брюхо самолёта о бугры. Зарулил внутрь, крылья чуть не ободрал — там же всего на три метра шире, чем нужно!

Максимыч ухмыльнулся, вспомнив развязку истории.

— Затаился, сижу и вслушиваюсь. Снаружи гул «юнкерсов» всё ближе… Бомбы рвутся где-то на поле. А потом — тишина. Вылез я из кабины, оглядываюсь… А из угла сарая на меня корова смотрит, глаза круглые, испуганные. И мычит возмущённо так и укоризненно, мол: «Ты кто такой и чего припёрся? Самой место мало!» — Капитан рассмеялся. Его поддержали и остальные. — Вот так и пережил налёт. Корова, считай, спасла. Командир потом наградил её мешком сена! Правда, Павел?

Подполковник Павел Иванович усмехнулся, почёсывая щёку:

— Правда. И корова та потом полк молоком снабжала. Ценный боец. — Он помолчал, глядя на окурки в пепельнице. — Раз мы заговорили о животных… А помнишь, Максим, как ты на «яке» под Ленинградом «мессера» на вираже заставил в соперники себе стадо коров выбрать?

— А как же! — оживился Максимыч. — У меня с машиной проблемы — двигатель еле тянет. А фриц — молодой, наглый… Крутит вокруг меня карусель, жмёт. Я вижу, не вытяну на мощности. Мой Як против «мессера» на вертикалях слабоват. И давай его водить не по кругу, а восьмёркой, да пониже, над самым лесом. Он — за мной. Раз, другой… А на третий виток я его вывел прямиком на деревенское стадо, на выпас! Фриц, видно, опешил, рванул ручку на себя — а я уже в засаде сверху, с солнца. Дал короткую очередь — и всё. «Мессер» полетел вниз, крыло сломал. А я рядом сел. Думал, скотину всю напугал, молоко пропадёт. Смотрю, а коровам хоть бы что — стоят, жуют, даже головы не повернули. Зато бабы руками всплеснули, закричали, кто-то креститься…

Истории лились одна за другой. Про то, как ЛаГГ-3, прозванном после войны «лакированным гробом», умудрились посадить на замерзшее озеро без шасси, используя фюзеляж как салазки. Про то, как ночью, без приборов, вели группу по едва видным огонькам паровоза. Про курьезные случаи с молодыми ведомыми, которые в первом бою путали право-лево. Каждая байка была не просто смешным случаем, а уроком выживания, смекалки, летного братства.

Я слушал, не вмешиваясь в разговор, пил горячий, обжигающий губы чай. В этих рассказах, в интонациях, в том, как они смотрели друг на друга, не было и тени фальши. Была лишь суровая правда войны и глубокая, искренняя любовь к небу, к своим машинам, к товарищам. И было кое-что ещё, что заставило меня ещё больше зауважать этих людей. Помимо военных историй, они говорили и о курсантах. Не свысока, не как о досадной обузе, а с теплотой, с надеждой, с пониманием колоссальной ответственности.

— … Вот этот паренек, — кивнул седой майор в сторону лейтенанта Сорокина, который скромно сидел у стены, — первый вылет на «спарке» с ним делал. Трясется, как осиновый лист. Говорю: «Не бойся. Я же с тобой. Ты думай, что ты уже летчик. А я тут так — на всякий случай». И знаешь, пошло! Сейчас он один из лучших инструкторов.

Говорил он с отеческой гордостью, аж спину стал держать ровнее.

— Абсолютно верно, — тихо, но весомо произнес полковник в гражданском. Он не курил, аккуратно размешивал ложечкой чай в стакане. — Мы, товарищи, не просто учим их кнопки нажимать и ручку отклонять. Мы готовим себе смену. Мы — последние могикане поршневой эры. А им осваивать сверхзвук, космос и кто знает, что ещё. Наша задача, передать не только навыки, но и любовь к крыльям. Чувство машины. Ответственность за неё и за тех, кто с тобой в экипаже или на земле.

Он говорил так, что я отчётливо видел — не юлит. Он и правда был убеждён, что это они — инструктора — предназначены для курсантов, а не наоборот. И я был с ним полностью согласен. Это должен осознать и понять каждый хороший педагог.

Но с ним никто с ним никто и не спорил, лишь согласно кивали. Простая, но глубокая истина, выстраданная войной и годами службы. Инструктор — не надсмотрщик, а наставник, старший товарищ, который ведет за руку в сложный мир неба, чтобы потом отпустить в самостоятельный полёт. И видеть в курсанте не «объект обучения», а будущего коллегу, возможно, лучшего, чем ты сам. Эта мысль, озвученная так просто и ясно, резонировала во мне. В моей прошлой жизни я и сам был таким инструктором. Поэтому каждое слово отдавалось во мне.

После слов полковника наступила тишина, которую нарушил капитан. Он хитро прищурился, глядя на Павла Ивановича:

— Говоря о чувстве машины и ответственности, Павел… Помнишь наш спор прошлой осенью? Кто точнее посадит «спарку» на «блин»? — «Блином» в училище называли круглую бетонную метку в центре посадочной полосы, попадание в которую считалось высшим пилотажем инструктора.

Павел Иванович напрягся, но в его глазах постепенно разгорался лихой огонёк:

— Помню. Так и не выяснили тогда.

— Так вот! — Капитан забарабанил пальцами по столу. — Предлагаю завтра, перед утренними вылетами с курсантами, раз и навсегда выяснить этот момент! — Он оглядел стол. — Свидетели есть, отговорок не будет.

Подполковник широко улыбнулся и подался вперёд, в его глазах заиграли «хищные» огоньки:

— Идёт, Максим. Готов напомнить тебе, кто здесь главный ас точных посадок. Но… — Он сделал паузу, и его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по лицам курсантов за столом. — Но чтобы не нарушать учебный порядок, посадку совершим после упражнений с курсантами.

Капитан прищурился и он медленно кивнул, обдумывая предложение. Потом его лицо расплылось в широкой, чуть хитрой улыбке. Он повернулся ко мне, ткнув в мою сторону пальцем:

— Ну что, Громов? Готов завтра пари выиграть вместе со мной? Задняя кабина «спарки» — твоя. Нам и так лететь завтра вместе предстояло, теперь двойное удовольствие будет. А там… глядишь, и сам покажешь, на что способен, раз уж тебе доверили машину на показательных выступлениях седьмого ноября. — Он подмигнул. — Не струсишь ежели чего?

И вот снова все взгляды были прикованы ко мне. Я отставил стакан с чаем, встретил взгляд капитана и уверенно проговорил:

— Не струшу, товарищ капитан. Всегда готов, — я чуть усмехнулся, — как пионер.

Капитан хохотнул и снова протянул мне руку через стол:

— Вот это по-нашему! Договорились, орёл! Завтра, на рассвете выезд. Не проспи!

В комнате снова заговорили, зашумели. Спор «слонов» стал центром всеобщего оживления. Но я уже не вслушивался в детали разговора. Я встал и подошёл к окну, всмотрелся в заоконную мартовскую тьму, где где-то там, на летном поле, мне предстояло завтра доказать этим легендам, что я не просто везучий парень с удачной посадкой в прошлом. Что я — свой. Что небо — это не просто работа или временное увлечение. Это часть меня, мой внутренний огонь, то, чем я горю.