Космонавт. Том 2

Глава 24

С момента полёта с капитаном прошло два дня. Всего сорок восемь часов, а ощущение было такое будто между мной и тем днём легла целая вечность, набитая до отказа событиями, учёбой и подготовкой к полёту и соревнованиям.

Утро первого дня началось, как всегда, с раннего подъёма. Весна ещё не вступила в свои права, поэтому утром морозец пока ещё пощипывал щеки, когда мы, позёвывая, выходили на пробежку. Волгоградские бугры и овражки под ногами казались особенно злыми в предрассветной мгле.

После завтрака шла череда лекций. Аэродинамика, конструкция самолётов, наставления по производству полетов. Слушал я вполуха, мысленно прокручивая схемы захода на посадку. Преподаватель, капитан с вечными меловыми разводами на кителе, видя мою отрешённость, пару раз меня вызывал, но каждый раз отвечал я чётко и без ошибок. База знаний сидела крепко, спасибо бессонным ночам в библиотеке в прошлой жизни, да и в этой я мух не считал и зря время не терял.

После обеда я отрабатывал упражнения на тренажере. Старый, видавший виды стенд с примитивными приборами и тугими ручками управления. Инструктор, старлей с глазами навыкате и приподнятыми бровями, которые придавали его лицу вид вечно удивлённый, дал нам задание: десять заходов подряд, с имитацией разных отказов.

— Точность, товарищи курсанты, точность! — Говорил он. — Точка касания — вот здесь! — Его указательный палец постукивал по нарисованному на пыльном стекле началу полосы.

Пот лил с меня градом, мышцы ныли от постоянного напряжения педалей, руки дрожали. Но я работал, выжимая из себя всё возможное и даже больше. Раз за разом. Ошибка — мысленно ругаюсь и исправляю, удачный «заход» — мимолетное удовлетворение, но расслабляться рано.

Из кабины я вылез мокрый, как мышь. Зотов ждал меня у двери и, когда я вышел, он протянул мне фляжку с водой.

— Ну как? — спросил он, кивнув на тренажёр. Я только мотнул головой, мол, не спрашивай. Сил на ответ в данный момент у меня не было.

Вечером первого дня я пошёл в санчасть навестить Кольцова. Там всё было без изменений. Всё тот же длинный коридор, запах лекарств и деловито снующий по своим делам мед персонал.

Кольцов лежал на койке и тоскливо глядел в потолок.

— Серега! — оживился он, когда я вошёл. — Ну как там, дела? — Спросил он, пытаясь сесть.

Я улыбнулся, придвинул табурет к его койке и начал рассказывать споре инструкторов, о вчерашнем дне, о полете с Максимычем, о провокации лейтенанта. Кольцов, дослушав мой рассказ, гневно стукнул кулаком по одеялу, сказав:

— Вот ведь гад! — А затем его выражение лица изменилось на удивлённое, он присвистнул и добавил: — Но полёт с капитаном и с Павлом Ивановичем… — он покачал головой. — Слышал о них. Легенды, «боевые слоны», как их кличут. Ну, ты даешь…

Он задал ещё пару уточняющих вопросов из серии: «А каково оно было?» и после мы перешли на дела насущные — учебу. Я принес конспекты по лекциям, которые он пропустил. Объяснил сложные моменты, начертил схемы маршрутов прямо на газете. Андрей ловил каждое слово и задавал уточняющие вопросы. Я видел, как он рвется обратно в строй, боится отстать и поэтому я старался не упускать ни единой важной детали.

— Спасибо, Серёга, — сказал Кольцов на прощанье, сжимая мою руку. — Вытягиваешь меня. Я не забуду.

На это я ничего не ответил. Да и смысл? Кольцов мой товарищ, а своих я не бросаю. Да и помогая ему, я и сам повторял материал, а это уже двойная польза.

На выходе из санчасти, я встретил Наташу. Она шла по коридору с картой пациента. Наши взгляды встретились на несколько секунд, но она быстро опустила взгляд, а губы сжала в тонкую ниточку. В её взгляде снова мелькнула вина, как и тогда на аэродроме. Я хотел спросить у неё в чём дело, но она резко свернула в палату.

Я вышел на улицу, обдумывая её поведение. Если оно связано с выпадом лейтенанта, что ж… Не зрело, конечно, но и не настолько критично, чтобы так вести себя. К тому же я не собирался проигрывать.

Следующий мой день прошёл как под копирку предыдущего, только еще жестче. Утром мы бежали не просто кросс, а интервалы: рывок до столба — шаг, рывок до дерева — шаг. В общем, с нами не церемонились.

Затем шли лекции, тренажёры, короткая передышка в библиотеке после обеда, а после снова лекции, подготовка к соревнованиям и так до самого вечера.

Я сидел в казарме за столом, пытаясь сконцентрироваться на конспекте по радиотехнике. Но упрямые мысли всё время срывались к планированию завтрашнего полёта. Внезапно дверь в помещение открылась, и дежурный по роте рявкнул:

— Курсант Громов! К подполковнику Карякину!

Я вскинул голову и нахмурился. Замполит? Что ему от меня нужно? Сейчас, накануне полета? Неужели лейтенант что-то накапал? Мысли пронеслись одна за другой, пока я одевался. Поправив ремень, я быстрым шагом направился в административный корпус.

Кабинет подполковника Карякина с моего прошлого визита совершенно не изменился. Казалось, даже папки на столе лежали в том же порядке. Сам подполковник, плотный, с аккуратной сединой на висках и проницательными глазами из-под густых бровей, сидел за столом, просматривая журнал.

— Курсант Громов, — произнес он, когда я, доложившись по форме, вошёл, и указал на стул перед столом. — Садитесь.

Я сел, выпрямив спину, и стал ждать.

— Слежу за вашими успехами, — начал Карякин, откладывая в сторону журнал. — И в воздухе, и на земле. Учитесь хорошо. Дисциплина тоже в норме. Комсомолец активный — в соревнованиях участвуете. Это похвально. Особенно отмечу вашу… взаимовыручку. — Он сделал паузу, глядя на меня. — Я говорю о товарище Кольцове. Слышал, вы ему серьезно помогаете с занятиями, пока он на больничном. Конспекты, объяснения. Фактически, индивидуальные занятия проводите.

Я кивнул, не видя смысла что-либо отвечать. «Так точно, товарищ подполковник»? Звучало бы глупо. «Да, помогаю»? Банально.

— Вижу результат, — продолжил тем временем Карякин. — Кольцов, хоть и с переломом, а по теории не отстал. Благодаря тебе. Вот это и есть настоящий коллективизм, курсант Громов. Товарищеская поддержка. То, что мы воспитываем.

Он откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе.

— Но проблема шире. Твоя учебная группа, Громов, по последним проверкам, скатывается в хвост. Успеваемость средняя. Дисциплина знаний — хромает. Особенно по техническим предметам. На носу контрольные, зачеты. Так нельзя. — Голос его стал чуть жестче. — У нас в училище существуют социалистическое соревнование. Курс на курс, группа на группу. Лучшие по успеваемости и дисциплине получают поощрения.

Он прервался, взял со стола стакан с водой, сделал глоток и принялся перечислять, загибая пальцы, блага, которые получают курсанты с хорошей успеваемостью:

— Дополнительный увольнительный в город. Экскурсия в Музей Обороны Царицына-Сталинграда. Возможность посетить городской Дом офицеров — концерт или танцы. А отстающие… — он многозначительно хмыкнул, — … имеют все шансы познакомиться с нарядом вне очереди на чистку ангара или картошку на камбузе. Вместо танцев. Непривлекательно, правда?

Я снова кивнул. Танцы… Экскурсия… Даже мысль о них казалась сейчас чем-то из другого мира, где нет построений, тренажёров и зубрёжки.

— Вот поэтому, Громов, я вам и предлагаю, — Карякин снова наклонился вперед, положив локти на стол, — организовать в вашей группе что-то вроде кружка взаимопомощи. Постоянного. Не только для Кольцова. Для всех, кто не справляется и кому тяжело. Особенно по матчасти, аэродинамике, навигации. Вы, Громов, — ядро. У вас голова варит, и объяснять вы умеешь, это видно. Комсомольский комитет курса поможет. Мы выделим помещение (класс после занятий), бумагу, пособия. Найдутся и другие сильные ребята, подключим. Зотова, например. От вас требуются лишь контроль, направление и личное участие. А так же нужно будет продумать план занятий, темы, график. Ну и в процессе нужно будет следить, чтобы курсанты не в пустую болтали, а действительно знания подтягивали.

Он посмотрел на меня оценивающе.

— Это общественная нагрузка, Громов. Серьезная. Но она будет отмечена. В вашем личном деле появится запись об общественной активности, инициативе, умении организовать товарищей на полезное дело. А это, — он слегка понизил голос, — весомый плюс при распределении после выпуска. При прочих равных… В общем, вы понимаете всё сами. Шанс попасть туда, куда мечтается. Карьера офицера начинается здесь, в стенах училища. И не только с летного мастерства.

Карякин замолчал. Я тоже не спешил отвечать. Предложение было неожиданным и… неоднозначным. С одной стороны — почет, перспектива, реальная польза группе и себе. С другой — колоссальная трата времени и сил, которых и так не всегда хватало. Помочь Кольцову — одно дело. Взвалить на себя ответственность за успеваемость целой группы… Мысли о графиках, списках и планах занятий не шибко радовали, зато плюсы…

— Товарищ подполковник, — начал я неторопливо, подбирая слова. — Предложение… почетное. И нужное, это понятно. Я готов помочь группе, как могу. Но… — я встретил его взгляд и продолжил твёрже, — … чтобы это было действительно эффективно, а не для галочки… мне нужно время. Несколько дней. Чтобы продумать все как следует: кого именно по каким предметам подтягивать, как лучше организовать, какие темы брать в первую очередь. Составить конкретный план. Сейчас… — я прервался, подбирая нужную формулировку, — … сейчас у меня очень важное задание по летной подготовке на завтра. Я весь в нем.

Карякин внимательно выслушал меня, не перебивая. При этом лицо оставалось непроницаемым. Потом он медленно кивнул.

— Разумно, Громов. Понимаю. Летать — это главное. Завтрашний полет с Павлом Ивановичем… важен. Я наслышан. Сосредоточьтесь на нем. — Он сделал паузу. — Я дам вам время. Неделю. К следующей пятнице жду от вас предварительный план: цели кружка, список ответственных, помимо вас, примерный график занятий, темы для начала. Начнем с малого. Важно запустить процесс, а там пойдёт, как по накатанной.

Он открыл папку, давая понять, что разговор подходит к концу.

— А связь держать и оперативно помогать вам будет… — он поднял глаза, — … курсант Зотов. Степан. Комсомольский активист, человек надежный. Ему и передавайте списки, черновики, всё, что потребуется. Он обеспечит бумагой, согласует время занятий с комсомольским бюро, поможет организовать ребят. С ним и работайте.

— Так точно, товарищ подполковник, — я встал, принял строевую стойку. — К следующей пятнице план представлю. С курсантом Зотовым взаимодействие обеспечу.

— Отлично, — Карякин устало улыбнулся. — Действуйте, курсант. И удачи завтра. — Последние слова он произнес с особой интонацией.

Выйдя из кабинета, я остановился в прохладном коридоре. Голова гудела. Соревнования, «блин», учёба… Теперь еще этот кружок, планы… В моей жизни столкнулись два мира: один из них четкий, металлический, с гулом двигателей и адреналином в крови, где все решали навыки и воля. Другой — бумажный, казенный, с партсобраниями, соцсоревнованиями и записями в личном деле. Я же стоял на стыке. Собственно, это было неминуемо. Поэтому я тряхнул головой и зашагал по коридорам. Всё решу поэтапно.

Остаток вечера провел за учебниками, ну а утром к назначенному часу я стоял вместе с остальными курсантами и готовился к отъезду на аэродром. Наступил день икс. Пора было надрать задницу заносчивому лейтенанту и заткнуть рты всем сомневающимся.

Грузовик резко тряхнуло на колдобине, выбив кого-то из задремавших курсантов из полудремы. За окном мелькали знакомые пейзажи дороги на аэродром — поля, редкие перелески, уже без снега, но пока еще без признаков зелени. Обычно ранний март в Волгограде — это время промозглого ветра и хмурого неба. Но не сегодня. сегодня небо было ясным бирюзовым полотном, лишь кое-где размалеванным белыми мазками перистых облаков. Идеальный летный день.

Курсанты ёрзали на жёстких сиденьях, предвкушая полёты, и негромко переговаривались и подтрунивали друг друга, скрывая нервозность перед предстоящими вылетами. Я сидел у окна, чувствуя вибрацию двигателя через сиденье, и разглядывал проплывающий пейзаж. В голове лениво ворочались мысли. Редкие минуты, когда можно было расслабиться и насладиться дорогой, если не обращать внимание на само качество дороги.

На стоянке аэродрома царила привычная утренняя суета. Гул прогреваемых двигателей, резкие запахи, переклички команд, металлический лязг открываемых фонарей кабин. Инструкторы ставили задачи, техники суетились вокруг машин, проверяя их перед вылетами.

Курсанты отправились к инструкторам, а затем и к самолётам. Я видел Зотова, кивающего своему старлею, видел сосредоточенные лица других ребят., а ещё я заметил того самого лейтенанта, который бросил мне вызов. Имени его я так и не узнал, да и не пытался в общем-то. Он стоял чуть поодаль, в кругу таких же молодых инструкторов и о чём-то с ними беседовал. Их взгляды периодически скользили по мне, оценивающе, с едва скрываемым любопытством и кривыми усмешками. Я перевёл взгляд на своего инструктора и сосредоточился на его словах. Мнение лейтенанта и его дружков сейчас было последним, о чем стоило думать.

Занятия шли своим чередом. Взлеты, полеты по кругу, отработка фигур, заходы. Я летел с моим основным инструктором, старшим лейтенантом Звягинцевым. Он был строг, как и всегда, но сегодня был особенно внимателен к точности.

— Чище, Громов! Высота! Курс! Не болтай! — его команды в шлемофоне звучали уже привычным фоном.

Я выполнял его команды четко, почти автоматически. Когда мы отработали программу, посадили машину и выбрались из самолёта, Звягинцев похлопал ладонью по обшивке, пожевал губу и, прокашлявшись проговорил:

— Отлично, Громов.

Слова инструктора оказались столь неожиданными, что на миг я усомнился — не показалось ли?

— Да-да, ты не ослышался. Сейчас главное — не зазнайся и не допусти глупые ошибки, — сказал он и посмотрел на меня. Я кивнул, прочитав в его глазах понимание важности для меня следующего этапа.

Время текло. Один за другим курсанты завершали полеты, вылезали из кабин, отдавали отчеты инструкторам. Самолеты откатывали на стоянки. Суета постепенно стихала. Инструкторы, техники, даже курсанты, закончившие свои полеты, не спешили к грузовикам. Они собирались группами, курили, переговаривались, поглядывая в мою сторону. Ожидание сгустилось в воздухе плотнее дыма. Народ предвкушал мой триумф или провал. Большинству было плевать, их интересовало само зрелище.

Лейтенант тоже был здесь. Стоял чуть поодаль всё в той же компании молодых, самоуверенных инструкторов, которых я толком и не знал. Он скрестил руки на груди и смотрел на меня с тем же едва уловимым презрением и ожиданием. По его взгляду я понял, что он ждёт провала. Ждёт моего публичного краха. Его ухмылка, когда наши взгляды встретились, была красноречивее любых слов.

Неподалёку стоял Максимыч, мрачный и сосредоточенный. Когда он заметил, что я на него смотрю, он подмигнул мне и широко улыбнулся. Подбадривает, что ли? Спасибо ему, конечно, но это лишнее. Хотя, будь я обычным курсантом, тогда стоило бы волноваться. А так…

Наконец, появился и Павел Иванович. Он шел от КП неспешно, размеренным шагом. Он прошел мимо группы зрителей, не обращая на них внимания, и направился прямо ко мне. Остановился в шаге от меня. Ни улыбки, ни лишних слов.

— Готов? — Спросил он.

Это был не просто вопрос о физической готовности сесть в кабину. Это был вопрос о готовности взять на себя ответственность, о готовности подтвердить свои слова и действия под прицелом множества глаз, о готовности принять вызов и не подвести человека, который выразил готовность помочь поставить на место наглого лейтенанта.

Я встретил взгляд Павла Ивановича. Ни страха, ни сомнений я не испытывал. Только холодная уверенность и азарт. Эта уверенность шла из глубины, от того самого Алексея Горского, который не раз сажал машины в куда более сложных условиях. Я кивнул и уверенно ответил:

— Готов, товарищ подполковник. Благодарю за доверие.

Со стороны лейтенанта донесся сдержанный, но насмешливый смешок. Павел Иванович даже не повернул голову в ту сторону. Его взгляд все еще был прикован ко мне.

— Пойдем, — негромко скомандовал он и повернулся к нашему самолету.

Мы шли по бетонке, ветер свистел в ушах. Подполковник слегка наклонился ко мне заговорил тихо, только для меня:

— Громов, ты точно уверен? — Его голос потерял начальственную твердость, в нем зазвучали обеспокоенность и предупреждение. — Это не учебный вылет. Все смотрят. Тот щегол, — он кивнул головой в сторону лейтенанта, — не успокоится. Любая твоя ошибка, малейший промах — и тебя разнесут в пух и прах. «Звезда» погаснет, едва взойдя. Понимаешь степень риска? Не для машины — для тебя лично.

Я понимал. Очень хорошо понимал. Но отступать было поздно. Да и не хотелось. Этот вызов был еще одной ступенькой, еще одним испытанием на пути к тому, чтобы меня воспринимали не как выскочку, а как равного. Как пилота.

— Понимаю, товарищ подполковник. Всецело уверен в своих силах, знаниях и навыках.

Павел Иванович внимательно посмотрел на меня, что-то взвешивая, потом коротко кивнул:

— Ладно. Летим.

В этот момент мимо нас стремительно пробежал курсант-первокурсник, которого я раньше видел среди тех, кто помогал на стоянке. Он что-то крепко сжимал в руке. Он добежал до центра «блина», где ранее лежала фуражка Максимыча, и что-то положил на землю. Потом развернулся и помчался к нам. Подбежав, он резко вскинул руку к виску, вытянулся в струнку перед подполковником, глядя ему в грудь:

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться?

— Разрешаю, — Павел Иванович остановился, взгляд его стал строже.

— Товарищ лейтенант Орлов, — курсант кивнул в сторону того самого молодого лейтенанта, — сказал… — парень сглотнул, явно смущаясь передавать слова дословно, — … что хоть он и сильно сомневается в успехе, но вдруг у курсанта Громова получится совершить… еще один подвиг.

Мы посмотрели в сторону метки на бетоне. Теперь было понятно, что оставил там курсант. Лицо Павла Ивановича осталось непроницаемым, но в глазах вспыхнули холодные искры гнева. Это был уже не просто вызов — это была откровенная насмешка. Попытка унизить и меня, и подполковника, как старшего инструктора, взявшего на себя ответственность.

— Понял. Благодарю, курсант. Иди к своим. — Голос Павла Ивановича был ровным, но с прохладцей. Курсант, радый, что отделался, бросился прочь.

Павел Иванович снова посмотрел на метку, потом на меня.

— Видишь, Громов? Ставки повышаются.

Мы подошли к «спарке». Техники уже сняли чехлы, проверили, доложили подполковнику о готовности. Павел Иванович повернулся ко мне. В его взгляде не было уже ни сомнений, ни гнева. Была сосредоточенность инструктора перед ответственным полетом.

— Давай, Громов, покажи класс — сказал он тихо. — Не мне — им. — Он кивнул в сторону толпы, где выделялась фигура лейтенанта Орлова.

Я не сдержался. Широкая, открытая улыбка сама растянула мои губы. Не бравада. Не вызов. Чистая, неподдельная радость предвкушения полета, уверенности в своих силах и в своей машине.

— Обязательно покажу, товарищ подполковник! Не сомневайтесь.

Он лишь хмыкнул, махнул рукой, давая знак занимать место в передней кабине. Я развернулся к задней кабине. Техник уже ждал у ступеньки. Взгляд скользнул по полосе к «блину», к крохотному темному пятну фуражки.

Цель. Риск запредельный. Азарт закипал в крови, острый и холодный.

«Ну что ж, господин лейтенант Орлов, — подумал я. — Получите ваш „подвиг“ и распишитесь.»

Я поставил ногу на ступеньку, ухватился за ручку на козырьке фонаря и ловко забрался в кабину. Пора лететь.

Аэродром «Бекетовка».

Во время полёта Громова.

Лейтенант Орлов стоял, заложив руки за спину, подбородок чуть приподнят. Поза являла собой образец офицерской выправки, но внутри у него дела обстояли иначе. Его взгляд, прищуренный от яркого мартовского солнца, неотрывно следил за серебристой точкой самолёта в небе.

Сначала Орлов наблюдал с холодным, почти клиническим интересом, ожидая малейшей ошибки, того самого промаха, который даст Грачёву козырь. Но вместо ошибок перед ним разворачивалось нечто иное. Чистота виража, точность выдерживания высоты на восьмёрке, плавность перехода от фигуры к фигуре. Это не было робким пилотированием курсанта. Это был уверенный, даже артистичный полёт опытного пилота. Орлов, сам недавний выпускник, знал цену такому мастерству. Восхищение, невольное и острое, кольнуло где-то под сердцем. Красиво. Чертовски красиво.

Именно в этот момент тяжёлый ком волнения подкатил к горлу. Уверенность в провале Громова, та самая, что казалась незыблемой ещё десять минут назад, дала трещину. Мысль, как ледяная игла, пронзила сознание: «А если справится?»

Он представил отчёт Грачёву. Пустые оправдания? Униженное бормотание? «Не получилось, Михаил Валерьянович, он… он оказался слишком хорош»? Грачёв не примет этого. Его «ресурсы» требовали отдачи. Как отдавать долг? Дочка… Квартира… Назначение в Качу, о котором мечтал… Всё это висело на волоске. Внутри Орлова всколыхнулось подавляемое им чувство — сомнение в правильности выбранного пути. Грязь сделки, которую он пытался заглушить цинизмом, снова стала липкой и невыносимой.

Он отвёл взгляд от самолёта, устремив его в бирюзовую бездну неба, где медленно плыли редкие облака. Внезапное, почти физическое осознание настигло Орлова: он болеет за этого парня. За его дерзость, за талант, за эту невозмутимую уверенность. Он хотел увидеть блестящую посадку Громова. Хотел вопреки долгу, вопреки страху за семью перед Грачёвым, вопреки всему.

«Будь что будет», — пронеслось в голове Орлова, и он вздохнул с облегчением. Надоело. Надоело быть марионеткой, надоело лгать самому себе, прикрываясь «благом семьи». Плясать под дудку Грачёва — значит окончательно потерять себя, того пилота, который когда-то горел небом. Риск потерять место в Каче? Пусть. Дочку вылечили — это главное. Перевезёт её в другой город. Жена… Она поймёт. Она всегда понимала больше, чем он думал. Главное — вырваться из этой паутины. Сейчас. Прямо сейчас, глядя на этого курсанта, прущего напролом.

Толпа зрителей смолкла, затаив дыхание. Самолёт заходил на посадку. Ровно, неуклонно, как по лекалу. Орлов тоже замер наблюдая. Всё было ясно уже на глиссаде — Громов вёл машину к «блину» с поразительной точностью. Не «рядом», не «примерно». Прямо в цель.

Несколько вечных секунд… И вот — лёгкое облачко пыли, едва слышный скрежет резины о дорожное покрытие. Самолёт коснулся земли. И не где-нибудь, а аккурат в центре круга. Прямо на тёмный предмет, лежащий там. Фуражка Орлова. Колесо накрыло её, сминая и оставляя чёткий след протектора на ткани.

— Повторил… — сдавленно выдохнул рядом тот самый курсант-первокурсник, которого Орлов посылал с «подарком». Голос парня переполняли разнообразные эмоции. Оно и не удивительно.

Орлов кисло поморщился. Профессиональная гордость за коллегу (а Громов уже стал для него коллегой, равным и пора было это признать хотя бы перед самим собой) смешалась с горечью от осознания содеянного: этот позорный выпад с фуражкой теперь навсегда останется частью этой истории. Но внутри, глубже горечи и стыда, расцвело тёплое чувство облегчения и даже… радости. Наконец-то ясность. Сомнения разрешились самым лучшим, самым честным образом. Парень сделал невозможное.

«Ну вот и всё, — подумал Орлов, глядя, как „спарка“, замедляя бег, катится по полосе. — Сомнения кончились. Шанс вырваться дан». Он не стал дожидаться, когда заглохнет двигатель и Громов вылезет из кабины под аплодисменты (а они будут, Орлов в этом не сомневался). Развернулся и твёрдым шагом пошёл к стоянке служебных автомобилей. Сегодня вечером предстоял тяжёлый, но необходимый разговор. Последний.

«А парень всё-таки хорош, — мысленно усмехнулся он, уже садясь за руль машины. — Чёрт возьми, хорош. Летает меньше года… Невероятно».

Эти мысли гнали прочь остатки сомнений. Он поступил правильно, отступив и позволив таланту победить подлость.

Дом Грачёва выделялся среди стандартных «хрущёвок» — солидная сталинка в центре города. Орлов припарковался чуть поодаль, гася двигатель. Вечерние сумерки сгущались, в окнах зажигались огни. Он собрался с духом, открывая дверцу, как вдруг увидел её.

Из припаркованного автомобиля вышла Наталья Грачёва. Она возвращалась домой, изящная, в весеннем пальто, с сумкой из добротной кожи. Увидев Орлова, направляющегося к подъезду, она остановилась, и на лице появилось привычное всем выражение из смеси надменности и любопытства. Орлов подошёл ближе.

— Здравствуйте, лейтенант, — её голос звучал сладко, но с явной язвительной ноткой. Она не знала о задании отца, но догадывалась. — Не получилось Громова опозорить?

Орлов остановился перед ней. Раньше её тон, её осведомлённость заставляли его внутренне съёживаться. Сейчас — нет. Он встретил её взгляд спокойно, даже с лёгкой усталостью. И улыбнулся. Искренне, без тени прежней подобострастности.

— Не получилось, Наталья Михайловна, — ответил он ровно. — И я этому рад. Он отличный лётчик. Такие нужны стране.

Улыбка мгновенно сошла с её лица, сменившись растерянным недоумением. Она замерла, лишь пушистые ресницы трепетно захлопали. Это был не тот Орлов, которого она знала: запуганный, обязанный, готовый на всё.

— Но я думала… — начала она сбивчиво.

— Я тоже думал, — мягко, но твёрдо перебил он. — А вышло всё так, как оно вышло. Прошу. — Он вежливо открыл перед ней тяжёлую дверь подъезда, жестом приглашая войти первой.

Наталья, всё ещё явно ошарашенная, молча прошла внутрь. Орлов последовал за ней.

Квартира Грачёва дышала достатком, недоступным обычному офицеру: добротная мебель, ковры, хрусталь в серванте. В гостиной, у большого окна, спиной к двери, стоял Михаил Валерьянович. Он медленно перекатывался с носка на пятку, руки заложены за спину. Казалось, он созерцал вечерний город, но Орлов знал — Грачёв ждал. Ждал отчёта.

— Громов справился, — не стал затягивать Орлов и перешёл сразу к делу. — Задание провалено. Я выплачу долг другим способом, Михаил Валерьянович. Обещаю.

Грачёв не обернулся сразу. Его перекатывание с носка на пятку стало чуть заметнее. Тишина в комнате повисла такая густая и тяжёлая, что Орлову показалось, залети сейчас сюда муха и она увязнет в воздухе, как в янтаре. Наталья замерла в дверном проёме, прислушиваясь.

— Знаю, — наконец, медленно проговорил Грачёв. Он всё ещё смотрел в окно. — С Громовым я разберусь сам… Своими методами.

Он замолчал. Потом неторопливо развернулся. Его холеное лицо являло собой каменную маску, маленькие глазки сузились до щёлочек, излучая хищную злобу. Он посмотрел на Орлова как на кучу мусора, всем своим видом демонстрируя презрение.

— Что же касается тебя, Петенька… — голос Грачёва почти превратился в шипение, — … ты совершенно бесполезен теперь для меня.

Он не кричал. Не угрожал явно. Но в этих словах, в этом взгляде был слышен приговор. Но Орлов почувствовал не страх, а… освобождение. Да, будут последствия. Да, Грачёв не простит. Но кабалы больше не было.

— До свидания, Михаил Валерьянович, — с улыбкой проговорил Орлов, поворачиваясь к выходу. Он не стал кланяться. Не стал оправдываться. Просто вышел, оставив Грачёва стоять у окна, а Наталью — в растерянном молчании в дверях. На душе было спокойно. Путь назад был отрезан. Теперь только вперёд. Своим путём.

И… надо бы предупредить парня.