Космонавт. Том 2

Глава 4

Следующее утро началось с сюрприза. После пробежки я сидел на кухне, завтракал и читал газету под шипение сковороды, на которой дожаривалась последняя партия драников. Я протянул было вилку к аппетитному кусочку на своей тарелке, когда на кухню влетела мать с таким видом, будто она решила брать её штурмом.

— Сереженька, представляешь! — Радостно прокричала она, размахивая синим кухонным полотенцем, словно флажком на первомайской демонстрации. — Папа наш нам новую мебель достал! Румынскую! Диван-кровать «Дружба» и стенку с зеркалом! С ума сойти можно!

Вилка моя замерла на полпути к тарелки. В памяти всплыли образы из прошлой жизни. Такая мебель считалась очень престижной и достать её было ой, как непросто. Как отцу — обычному советскому человеку, по словам матери — удалось провернуть подобное?

— Ничего себе, вот это новость, — произнёс я ровным тоном, нарочито медленно откусывая драник. Горячий картофель обжёг нёбо, но я даже бровью не повёл. — Как папе это удалось?

— Шурин его знакомого в «Союзвнешторге» бумаги подписывал! — Мать схватила со стола тряпку и принялась нервно вытирать уже чистый подоконник. Её глаза блестели, как у пионерки на ёлке в Кремле. — Говорит, вагон с браком пришёл — царапина на задней панели. Ну, а брак ведь списывают!

Мысленно я усмехнулся. Этим словом всё объяснить можно. Вчера я так линолеум «купил».

— На днях поедем забирать, — продолжала мать, наконец присев на табурет. Её пальцы дрожали, завязывая и развязывая узелки на фартуке. — Ты только представь — настоящая румынская стенка! С бронзовыми ручками и матовыми узорчатыми вставками!

Я угукнул, слушая мать вполуха и наблюдая, как мимо окна пролетела стайка воробьёв. Мысли мои по-прежнему вертелись вокруг отца.

— Кстати, мам, — вынырнул я из своих мыслей, — я ремонт затеял. Уже договорился. В понедельник вечером придут люди, стены штукатурить, полы перестилать. Вчера не успел сказать, пришёл поздно, а вы уже спали.

Мать ахнула, следом дзынькнула чашка о блюдце.

— Как… ремонт? — Она медленно подняла руку, прижимая ладонь к вязаному жилету поверх ситцевого платья. — Сережа, ты… как же это? Сейчас такие очереди на мастеров… И материалы…

— Материалы уже есть, — перебил я мать. — Мастера тоже уже есть. Я всё устроил.

Мать обвела взглядом нашу кухню: потрескавшуюся побелку с разводами от времени, старенькие обои, занавеску с выгоревшими цветочками.

— Но мы… мы же не можем просто так… — Голос её сорвался, превратившись в шёпот. — А если спросят, откуда?

Я усмехнулся, смакуя последний кусок драника.

— Скажем, через знакомого ремонт ускорили, — сказал я и, ловко смахнув со стола крошки, сбросил их в ведро для мусора. — И даже не соврём. Мастера — шабашники со стройки неподалёку.

Мать медленно выдохнула, разглаживая полотенце на коленях. Её взгляд метнулся к портрету Гагарина на календаре, будто ища у космонавта моральной поддержки.

— Ты… серьёзно подошёл к вопросу, — произнесла она с нотками гордости в голосе.

— А как иначе? Мне пора, дела, — я развернулся и направился в коридор. Пора было отправляться на склад.

Но на пороге я задержался, обернувшись. Мать сидела, прижимая обе ладони к щекам, словно пытаясь удержать наползающую улыбку. В её глазах читалось то самое поколенческое смятение, которое я прекрасно помнил: восторг от неожиданного счастья и страх перед «а вдруг что не так».

— Не волнуйся, мам, — я улыбнулся ей. — Всё будет хорошо. Только лучше.

Выскочив из квартиры, я бегом спустился по ступенькам. Настроение сегодня было отличное, несмотря на странности, связанные с отцом. Во дворе, у подъезда, тётя Маша из четырнадцатой квартиры вытряхивала половик. Завидев меня, она остановилась, чихнула и прогнусавила:

— Серёжа, голубчик! — она подошла ближе, прижимая половик к груди. — Ты ж соображаешь в технике! Скажи, когда уже телефон проведут? Третий год в очереди стою. Вчера в ЖЭКе опять сказали: «Товарищ Никифорова, ваша очередь подойдёт к семидесятому году!».

Я приостановился, поправляя ремень сумки. Со двора донёсся визг мальчишек. Говорила тётя Маша так уверенно, будто точно знала, что я в курсе всего на свете и уж наверняка смогу повлиять на их очередь. И это меня и удивило, и рассмешило.

— Тёть Маш, может, через знакомых? — предложил я. Из рассказов мамы я знал, что её зять работает в горсвете. — У Славы же много знакомых есть.

Соседка недовольно поджала губы и нехотя произнесла:

— Да он уже пробовал! — махнула она в сердцах рукой. — В прошлом месяце пробовал, так они только руками развели: «Ничем помочь не можем. Очередь.» Тьфу!

Я едва сдержал усмешку. Последняя фраза прозвучала у неё как обвинение в шпионаже.

— Потерпите немного, — сказал я, перекидывая сумку на другое плечо. — Слышал, к семилетке каждую квартиру телефонизировать планируют.

— Ох, Серёжа, доживу ли я до этой вашей семилетки… — вздохнула она, и тут же спохватилась: — Ты только не болтай, что я про планы ругаюсь!

— Не буду, тёть Маша, — сказал я, уже не скрывая улыбки.

Путь до склада занял меньше времени, чем вчера, поэтому пришёл я даже раньше, чем было условлено. Как и вчера, склад гудел, скрипел и матерился на разные лады.

Старенький автопогрузчик, ревущий выхлопной трубой, неспешно ворочал грузы туда-сюда. Его кабина тряслась, будто в лихорадке, а вилы с тупым скрежетом впивались в ящики с надписью «Сельдь пряного посола».

Николай Борисович, прикрыв нос платком, тыкал ручкой в сторону каморки, в которой я вчера работал:

— Сергей! — Его крик пробивался сквозь рёв двигателя. — Хорошо, что вы пораньше.

Он махнул рукой востроносому мужичку в очках, который, сгорбившись под грузом лет и выцветшей куртки, тыкал палкой в колёса второго автопогрузчика, и пошёл к каморке.

— Сергей, рад вас видеть! — проговорил Николай Борисович, когда мы подошли к месту моей работы. — Всё подготовил, вот, — кивнул он в сторону стола, где аккуратными стопками лежали накладные и банка новых чернил. — Работайте спокойно, а мне срочно к заму надо. Иваныч опять с нормой выработки напортачил!

Проводив взглядом удаляющуюся спину Борисовича, я сел за стол и принялся за работу под лязг вил о бетон и хриплый мат грузчиков.

Работа спорилась, несмотря на шум. На свежую голову я за несколько часов привёл в порядок ведомости, аккуратно вписав «усушку-утруску» вместо брака. К полудню я уже закончил с документами, оставив в углу последнего листа кляксу-автограф. Даже раньше, чем планировал.

Привёл рабочее место в порядок и вышел в общий зал, где грузчики, сидя на ящиках с горошком, резались в «козла». Карты — потрёпанные и с загибами — шлёпались на фанеру с влажным звуком.

— Николай Борисович где? — спросил я у щуплого мужика.

— На улице с Иванычем бодается! — буркнул тот, сплёвывая шелуху от семечек в угол. — Там, у ворот, смотри…

На улице Николай Борисович, красный как флаг над райкомом, тыкал пальцем в грудь тому самому востроносому мужику. Тот стоял, упёршись взглядом в землю, жевал нижнюю губу и упрямо твердил:

— Были акты, Борисыч. Делись куда-то…

— Ты у меня сам сейчас… — начал Николай Борисович, но обернулся, услышав меня. Лицо его сменило выражение так быстро, будто скорость переключили на том самом автопогрузчике. — А, Сергей! Готово?

— Да, Николай Борисович. Примете? — протянул я папку. Ветер швырнул в лицо облако дорожной пыли.

— Потом, — ответил он и сунул бумаги в потрёпанный портфель. — В вас, Сергей, совесть есть. Я это ещё вчера увидел…

Он вдруг замолчал и посмотрел куда-то мне за спину.

— Степан! Подбросишь парня?

Я обернулся и увидел мужчину лет тридцати, стоявшего возле старенькой «Волги» и жующего бутерброд.

— Будет сделано, товарищ начальник. Куда?

— Куда? — переспросил у меня Николай Борисович, повернувшись ко мне.

Я назвал адрес Шурика. Борисыч снова повернулся к шофёру и повторил его, будто и без него водитель не расслышал адрес.

— Подождите здесь, — сказал Николай Борисович и скрылся внутри склада.

Через пять минут оттуда вышли те самые грузчики, что играли в карты, с коробками в руках. Следом шёл Николай Борисович. Грузчики подошли к машине, сгрузили всё на заднее сиденье и вернулись на склад.

— Приятно иметь с вами дело, Сергей, — протянул мне руку на прощанье Николай Борисович.

Пожав руку в ответ и и поблагодарив его, я запрыгнул на переднее сидение машины, захлопнув дверь.

— Поехали? — спросил у меня водитель.

— Поехали, — ответил я.

— Меня Федей зовут, — протянул он руку.

— Сергей, — представился я в ответ.

Федя оказался очень разговорчивым. По пути, он успел рассказать про тёщу-сантехника, про паёк из райкома, про то, как Николай Борисович пол часа распекал зама своего и многое-многое другое. Я молчал и наблюдал через окно, как в лужах на асфальте тонут отражения сталинских высоток.

До места мы добрались спустя час. Оказалось, что по адресу, который дал мне Ваня, находился гаражно-строительный кооператив.

Гаражи, выстроенные в кривую линию вдоль промоины, напоминали зубцы старой пилы — одни покосились, другие стояли ровно, а третьи и вовсе без ворот. Ржавые автомобили и запчасти виднелись то тут, то там.

Федя притормозил у третьего ряда, где парень лет двадцати пяти копошился под капотом «Москвича»

— Это не конечная? — спросил он, высовываясь из окна. — Потом куда?

— Домой, — ответил я, собираясь выходить из машины. — Такси вызову.

— Пф, такси! — Федя фыркнул, выключая зажигание. — Эти стервятники счётчики крутят, как прачки бельё. Я подожду, а потом отвезу куда скажешь.

— Спасибо, Федя, — сказал я и вылез из салона автомобиля.

На звук моих шагов, парень высунулся из-за крышки капота, вытирая руки туки тряпкой.

— Здравствуй. Не подскажешь, где найти Шурика? — спросил я, доставая бумагу с адресом и зачитывая его.

— Здравствуй, — насторожился он. — А тебе зачем?

— Гостинец от друга передать надо.

Парень вдруг рассмеялся, по-доброму, с облегчением.

— Сергей? — спросил он, выдыхая. Я кивнул. — Да я и есть Шурик! Ваня говорил, что ты придёшь. Только он описал тебя так, будто тебе лет тридцать, не меньше. Вот я и не понял сразу. Пойдём, я приготовил всё.

Шурик зашёл в гараж, я же встал у входа, прислонившись к двери плечом. Пока парень рылся в углу гаража, вытаскивая банки с краской, он без умолку трещал:

— Наташка-то моя, сестра двоюродная, тихоня такая, скромница. Никого к себе не подпускала. И представляешь наше удивление, когда она на семейных посиделках Ваньку как жениха представила. — Шурик поставил передо мной мешок с известью. — Отец тогда аж трубку выронил. Хе-хе.

— Ваня такой, своё не упустит и если решил — идёт до конца, — усмехнулся я, проверяя густоту краски.

Шурик вдруг выпрямился и щёлкнул пальцами:

— Момент, — сказал он и исчез в гараже, откуда послышался грохот, а затем вернулся с рулонами обоев. — Обойки есть, надо? Красивые, в цветочек.

Я глянул на «Волгу», где Федя дремал, прикрыв лицо газетой. Хорошо что моя «оплата за работу» была при мне.

— Давай, — кивнул я. — Пригодятся.

Пока Шурик возился с рулонами, Федя вышел покурить. Увидев обои, свистнул:

— А ты, парень, как я погляжу, не промах, — он пнул колесо «Волги», будто проверяя его на прочность.

Когда грузили в машину последний рулон, я расплатился с Шуриком. Когда я уже садился в машину, он вдруг сунул мне в карман небольшой свёрток:

— Наташке передай. Скажи, от меня. — Он подмигнул: — Там кое-что для её «золотых рук».

— Передам, — сказал и захлопнул дверь машины.

Федя, закурив вторую папиросу, завёл мотор. «Волга» дёрнулась, разбрызгивая грязь. В зеркале отражался Шурик, который махал нам рукой, будто провожал в долгий путь.

Дорога домой пролетела под аккомпанемент Фединых баек. Он, размахивая сигаретой, живописал, как он однажды овец дрессировал:

— Как-то вёз я рефрижератор с минералкой из Боржоми. Дорога через перевал. Серпантин, туман, камни с неба сыплются. Вдруг вижу — стадо овец перегородило путь. Пастух, дедок в войлочной шапке, курит у обочины, хохочет: «Молодой, — говорит, — тут только орлы летают, а ты на железяке лезешь!».

Федя прикурил, щурясь на закат:

— Я ему: «Дед, дай пройти, план горит!». А он: «А ты спой, как овцы зовутся по-грузински!». Пришлось вспоминать, как в армии в Тбилиси служил. Вспомнил, и как заорал: «ЦО-О-ДА!». Дед аж за живот схватился: «Ладно, — говорит, — проезжай, только гудком их разгони — они к звуку привычные!».

Федя хлопнул ладонью по клаксону, имитируя рёв:

— Так я и ехал Гудю, овцы бегут, дед машет палкой. А на посту ГАИ меня остановили и спрашивают: «Ты чего, больной, сигналишь?». А я им в ответ: «Так овец дрессирую, товарищи!». Они долго смеялись, потом чаем угостили из фляжки. Если ты понимаешь, о чём я.

Я понимал. Да и Федя мне нравился. С хитринкой парень, но при этом гнили в нём не чувствуется.

У подъезда нас встретил грохот. Отец и дядя Боря, красные от натуги, выносили старую кухонную тумбу.

— О, Серёга! — поприветствовал меня дядя Боря. — Помогать пришёл или зрителем?

— И то, и другое, — усмехнулся я, подхватывая ящик с краской. Федя, не дожидаясь просьбы, взвалил на плечо рулон линолеума.

В прихожей мать металась между кухней и коридором, зажав в руках веник и кастрюлю:

— Осторожно! Там же мои банки с огурцами!

Консервы я запихнул под кровать в своей комнате, чтобы не мешали при ремонте. Материалы сложили в углу коридора, где уже стояло ведро для известкового раствора.

Вернувшись в свою комнату, я вытащил пару банок из-под кровати, обернул в газету и вышел из квартиры.

— Держи, — я сунул Феде свёрток. — За терпение.

— Да не надо… — запротестовал он, но руки сами потянулись к свёртку.

— Бери-бери, — сказал я и вложил ему в руки свою ношу.

— Ну, раз настаиваешь… Спасибо, Сергей.

У машины Федя снова остановился, прикурил:

— Так, может, подкинуть тебя куда?

— Нет, благодарю, — отказался я. — Накатался уже. Здесь недалеко, пройдусь.

С Ваней мы переговорили быстро. Я передал ему подарок от Шурика для Наташи, он сообщил мне, что завтра к семи парни придут и начнут работу. Поболтав ещё немного с ним, я отправился домой. Дел оставалось много, а завтра уже снова на учёбу.

Обратная дорога заняла полчаса. Уже дома я переоделся в домашнее и вышел в коридор на помощь отцу, который уже сдвигал в углу коридора старую этажерку.

Сначала мы молчали, разговор не клеился и мы работали в тишине, которую нарушал только скрип половиц. Затем, мало помалу, беседа наладились. Говорили мы в основном о незначительных вещах и серии: лото, домино, погода. Так длилось до тех пор, пока отец не заговорил о моих планах на будущее.

— Мать говорит, ты в звёзды целишься, — неожиданно проговорил отец, вытирая пот со лба. — Говорит, космонавтом стать собираешься.

— Собираюсь, — кивнул я, убирая в сторону стопку старых журналов.

— Значит, не забыл мечту детства. Помню, как ты «Туманность Андромеды» под подушкой прятал, — отец усмехнулся, проводя пальцем по пожелтевшей странице журнала.

— Не забыл, — ответил я. — И это никогда не было мечтой. Разве что в самом начале. А затем это превратилось в цель, к которой я и иду.

Отец помолчал, а затем сказал то, чего я не ожидал от него услышать:

— А ведь я в детстве тоже мечтал о космосе, — он поднял глаза к потолку. — Зачитывался Жюль Верном и Гербертом Уэллсом. «Вокруг Луны» и «Первые люди на Луне» были зачитаны мной до дыр. А потом мне попались и «Марсианские хроники» Брэдбери. Эх, было время. До сих пор эти три книги самые любимые.

Отец сделал паузу, а затем продолжил:

— По правде говоря, я до сих пор представляю каков он. Я о космосе, — отец глянул на меня и улыбнулся. — Наверняка тихий, без суеты, спокойный и необъятный…

Воспоминания нахлынули резко, как вспышка солнечного света через иллюминатор. Я словно снова ощутил упругий вакуум скафандра «Орлан-МКС», слышал щелчки системы терморегуляции. МКС — белый лабиринт модулей. И Земля под нами — гигантский голографический шар, где Амазонка переливалась изумрудной лентой, а пески Сахары мерцали, как расплавленная бронза.

— «Союз МС-25», подтвердите калибровку манипулятора ERA', — голос ЦУПа, звучащий чётко, будто из соседнего модуля, и мои пальцы в перчатках с тактильной обратной связью, которые ловят вибрации роботизированной «руки», монтирующей новые солнечные панели.

Ещё вспомнился момент тишины, когда отстыковались от станции. В иллюминаторе «Crew Dragon» мелькала спутниковая россыпь Starlink, похожая на рой светлячков. И я, как ребёнок, прилипший к стеклу, считал их, пока коллега из JAXA не рассмеялся: «Алексей, ты ж их уже тысячу раз видел!».

Но самым ярким воспоминанием всегда была первая ночь на орбите. Когда выключаешь свет в куполе «Наука» и видишь, как над Тибетом танцуют авроры. Зелёные сполохи, смешивающиеся с огнями Шанхая внизу — будто вся планета пульсирует в такт какому-то космическому сердцу.

— А потом что случилось? — спросил я, выныривая из своих воспоминаний. — Почему не пошёл по этому пути дальше?

Отец ответил не сразу. Он долго молчал, перекладывая с места на место стопки газет. И я уже подумал, что так и не ответит, как это случалось уже много раз, когда я задавал ему неудобные вопросы, но он всё же заговорил:

— Потом… Потом я повзрослел, сын.

И в этом «повзрослел» я услышал звон миллионов осколков от разбитых мечт всех детей мира.

— Но, — нарочито бодрым голосом сказал отец, — я ни о чём не жалею. Ведь я встретил твою мать, потом у нас появился ты. Да и космос ближе, чем нам кажется, — он подмигнул мне. — Пойду перекурю и чаю выпью. Тебе заварить?

— Да, спасибо, — сказал, обдумывая его слова о космосе, который ближе, чем нам кажется. Ведь он прав. К примеру, от Москвы до Питера по прямой 634 километра. А до космоса — всего 100–122 километра.

Когда отец ушёл на кухню, я остался один на один с грудой хлама. Глянув на тумбочку и оценив её размеры, я решил, что справлюсь с ней и без помощи отца. Тумбочка поддалась с лёгким скрипом, обнажив на полу фотокарточку в пыльной паутине.

— Оп-па, что здесь у нас? — негромко проговорил я, наклоняясь за фотографией.

Подцепил её ногтем, поднял, пыль сдул. Перевернул и вгляделся в снимок, на котором был изображён отец лет двадцати, в кожаной куртке, рядом с ним сидят и улыбаются четверо. Лица смутно знакомые, кроме одного… Этого человека я узнаю везде и всегда.

— Да ладно… — неверяще проговорил, рассматривая снимок.

— Ну что, продолжим? — повеселевший отец вошёл в коридор, вытирая влажные руки о брюки.

Я поднял карточку, повернув её к свету.

— Объяснишь? — спросил я.

Взгляд отца скользнул по фото и с его лица медленно сползла улыбка. Передо мной снова стоял тот отец, которого я знал до сегодняшнего дня — холодный, осмотрительный, скупой на слова и эмоции.

«Что ж, — подумал я, наблюдая за трансформацией отца. — Это будет любопытный разговор».